«Одинокая фигура Авилова посреди ревущего стада носорогов — это сделано сильно… То, что сделал Авилов, — это гимн одинокому человеческому гению, противоставшему всеобщему распаду», — писал Игорь Золотусский.

Кто знает? Может быть, именно после этой роли к Виктору Авилову пришло твердое ощущение его человеческого назначения, неразрывно слитого с профессией? Как назвать, определить его? Рыцарство? Высокое чувство собственной, обостренной ответственности за все, что происходит на сцене и в мире?

Да, наверное, так… Ведь многое забывается, стирается со временем, но невозможно забыть, как Беранже Виктора Авилова кричал в финале спектакля: «Я — человек!..»

Виктор Авилов высоко ценил эту роль, по его собственным словам, по ходу развития сюжета в спектакле Беранже вырастает из обывателя в подлинного борца. «И хотя сам Ионеско лишь условно дает Беранже в руки его ружье для борьбы с носорогами, мне, когда я играю, нужна уверенность, что победа осталась за героем. Не только духовная, но и конкретная. Герой остался жив, носороги его не растоптали, и он в конечном итоге победил. Понимая всю наивность этой веры, я все-таки для того, чтобы сыграть роль, должен в это верить».

Можно без преувеличения сказать, что на спектакль хлынула вся театральная Москва — еще бы! Где можно было увидеть пьесу Ионеско, поставленную столь недвусмысленно и резко?! Актеры по сей день вспоминают волнение профессора ГИТИСа, крупного знатока французской литературы И. Б. Дюшена, который встретился с ними после просмотра и долго говорил с труппой. Альфред Шнитке надолго остался в зале после конца спектакля — не мог уйти и говорить не мог…

Гром просто должен был грянуть — и он грянул. Был издан специальный приказ министра культуры СССР Демичева, где идеологически вредными объявлялись спектакли «Борис Годунов» Юрия Любимова, «Самоубийца» Валентина Плучека и «Носороги» Валерия Беляковича. С одной стороны, это, конечно, была большая честь для театра, существующего всего лишь шестой сезон и не имеющего еще никакого официального статуса, находиться в такой компании. С другой же — наиболее крутые меры были предприняты именно по отношению к нему.

«Самоубийцу» Николая Эрдмана закрыли. Юрия Любимова отстранили от руководства Театром на Таганке, а вскоре и лишили гражданства, вынудив уехать из страны. Театр же на Юго-Западе просто-напросто прикрыли.

Началась изнуряющая трехмесячная борьба с бесконечными походами Валерия Беляковича в горком партии, Министерство культуры, по другим высоким инстанциям… Хорошо еще, что руководство Гагаринского района решило поддержать «свой театр» — во многом благодаря заведующей отделом культуры исполкома Л. М. Рюминой театр разрешили вновь открыть в сентябре 1983 года. Но — с условием.

Отныне комиссия главного управления культуры Мосгорисполкома должна была принимать каждый спектакль театра — без этой официальной приемки он не мог играться перед зрителями. Цензура, жесткая, пристрастная, вошла в вольные еще совсем недавно юго-западные стены. Так начался совершенно новый период жизни театра.

Мы вернемся еще позже к «Носорогам», а пока давайте оглянемся чуть-чуть назад — этому «судьбоносному» спектаклю предшествовали «Игроки», «Владимир III степени» и «Театр Аллы Пугачевой». А поскольку Виктор Авилов был занят во всех названных спектаклях, нельзя не остановиться на них хотя бы вкратце.

Гоголевские пьесы «Игроки» и «Владимир III степени» Валерий Белякович соединил в один спектакль. Соединил с помощью невероятно смешного хода: голос по радио, почти истерично надрываясь, повествует о художественных особенностях драматургии Н. В. Гоголя. Это «выступление» стилизовано под школьный урок очень точно — узнаваемы интонации, узнаваемо раздражение учительницы, вынужденной в тысячный раз снова и снова вбивать в головы нерадивых учеников прописные истины. Поначалу Валерий Белякович сам играл роль Ихарева, а Виктору Авилову предназначались роли Швохнева, Утешительного. Но вскоре Авилов начал играть Ихарева — играть необычно, с отчетливо выраженными трагическими нотами. Историю о том, как «вор у вора дубинку украл», театр прочитал горько, с какой-то обреченностью, заставляющей вспомнить приведенные выше слова Владислава Пази о доставшемся на нашу долю времени.

И еще об одном необходимо припомнить. Через несколько лет Виктор Авилов сыграет Арбенина в телевизионном фильме «Маскарад», снятом режиссером Инессой Мамышевой на «Лентелефильме». И именно здесь своеобразно отзовется опыт, накопленный артистом в «Игроках», — страсть к игре, что снедает героя, обратится в «Маскараде» в потухший вулкан, спящий чутким сном и в любой момент готовый вновь извергать лаву этой неизживаемой, вечной страсти, приводящей к самым страшным преступлениям, потому что во имя большой игры позволено все, нет никаких барьеров… И эта страсть способна отбрасывать свою трагическую тень на все, чем живет Арбенин, — в его чувстве к юной Нине, в любви, от которой он ждал успокоения. Авилов проживал этот сложный процесс невероятно интересно, словно постепенно погружаясь в пучину, откуда выход есть лишь один — в безумие. Его выразительнейшая мимика, интонации его хриплого голоса — все как будто было направлено на пробуждение нашей тревоги, ощущение нашего соучастия в происходящем. И он вызывал острое чувство сопереживания своему герою — несчастной жертве страсти и ревности…

На вопрос: «Вы человек иль демон?» — он отвечал приглушенно, спокойно, но такая затаенная страсть металась в полуопущенных глазах, что становилось по-настоящему страшно: «Я — игрок…»

Ихарев Виктора Авилова тоже был фигурой поистине трагической, потому что вся его жизнь оказалась подчинена единственной страсти. Горящие глаза, замедленная пластика, руки, нервно и нежно гладящие, перебирающие заветную колоду карт, названную им женским именем Аделаида Ивановна, мгновенная собранность при виде потенциальных партнеров и — внезапная почти детская доверчивость к ним, потому что хоть когда-то человек должен быть не один!..

Вот эта нота сыграна была Виктором Авиловым особенно пронзительно и остро — неосознанное стремление игрока-одиночки хоть на миг ощутить себя в кругу близких, понимающих людей. Но когда этот миг оборачивается предательством, гаснет взгляд, становится сначала по-детски растерянным и недоумевающим, а затем жестким и жестоким лицо, из которого словно на наших глазах уходит свет вдохновения, — Ихарев никогда уже никому больше не поверит, он будет идти по жизни холодным и расчетливым игроком, пока, может быть, не придет к тому, к чему пришел со временем Евгений Арбенин… Поразительным образом время высвечивает эту параллель, и не просто параллель — преемственность. Мы ведь любим всуе говорить о преемственности русской литературы, о сходстве и неслучайной «рифмовке» самых разных образов, а Виктор Авилов, продолжавший в то время, когда снимался и демонстрировался телевизионный фильм, играть Ихарева, наглядно и выпукло обозначил эту глубоко неслучайную параллель между Лермонтовым и Гоголем…

В своей статье для сборника «Становление» Авилов писал: «Юмор Гоголя — особенный… Произнося текст, наслаждаешься, веселишься. Я очень люблю Гоголя как драматурга. Ситуации его фантасмагоричны. И потому персонажи Гоголя — тоже фантасмагория. В логике гоголевской фантасмагории я их и понимаю. И тут придется признаться: я не чувствую в них логики, как в живых, „нормальных“ людях… В „Игроках“ я играл три роли — Ихарева, Швохнева, когда-то еще и Утешительного. Скажу сразу: я не нашел в них чего-то главного, не сроднился с ними… Во „Владимире III степени“ мне легче существовать в образе. Собачкин понятнее, мотивы его поведения определеннее. И определеннее мой рисунок: мимика, жестикуляция, „ужимки“ и „кивки“… Одним словом, „рожи“, которые кроят эти лукавые люди, для меня оправданы фантасмагорией пьесы. Но — они не моего плана. Сейчас — не моего».

Эти слова написаны артистом в 1988 году, уже после того, как был сыгран Гамлет, и как будто бы этой работой оправдываются — интерес к комедийным ролям утерян, Авилову требуется нечто большее. Но тем не менее именно в них, этих словах, особенно отчетливо выявляется отсутствие профессиональной школы — в данном случае, ощущения собственной актерской природы. Авилов вовсе не всегда понимал, что он делает; влезая «в шкуру» своего персонажа, он не всегда сам ощущал глубину, на которую уходил, чтобы раскрыть перед нами совершенно неожиданные, нетрафаретные черты своего героя. Именно так произошло с Ихаревым, представшим в спектакле Валерия Беляковича фигурой небывалого масштаба. Не случайно Игорь Золотусский писал в журнале «Театральная жизнь» о «несоединимом соседстве сатиры, гротеска — с пронзительным лиризмом», отмечая несомненные достоинства и новаторство спектакля Валерия Беляковича. И с каждым годом (особенно — после «Гамлета») Виктор Авилов, сам того не осознавая, все глубже погружался в трагизм Ихарева, все более драматичным становился характер, все меньше смеха звучало в зрительном зале…