— Наконец-то вы меня послушали. Этот тип вам испортил всю жизнь, Дора. Вам действительно нужен отдых.

Когда уложили чемоданы, в дверях показался Сергей, всклокоченный, три дня не бритый, явно «под мухой».

— А чего это ты делаешь?

— Как видишь, собираю чемоданы.

— Уезжаешь в турне?

— Нет. Еду отдыхать в Кисловодск.

— Почему? Ты что, больна?

Тогда, встав прямо перед ним и пытаясь придать взгляду суровость, она сказала:

— Слушай, Сергей. Я больше не могу переносить твои постоянные исчезновения. Не могу терпеть такую жизнь, когда ты вечно уходишь, не сказав, куда отправляешься и надолго ли. Если это будет продолжаться, между нами все будет кончено. Слышишь? Кончено! Я не вытерплю таких дней, как эти. Я умирала от страха за тебя. В любом случае, сегодня вечером я уезжаю из Москвы. Это решено.

Он вышел, расхохотавшись. Но через несколько часов, когда скорый поезд был готов тронуться, Айседора увидела, как по перрону к ней бежит Сергей, протрезвевший, побритый, улыбающийся.

— Хотел поцеловать тебя перед отъездом. Она кидается в его объятия, рыдая:

— Сережа, ангел мой, черт ненаглядный. Слушай, поезд отходит через минуту. Иди в вагон. Поедем вместе. Тебе тоже нужно отдохнуть. После нашего возвращения тебе пришлось многое пережить. Отдых тебе пойдет на пользу, я уверена.

— Нет, не сейчас. Я приеду к тебе туда… потом… обещаю.

Прозвенел прощальный звонок. Они в последний раз обнялись, она вошла в вагон, и поезд тронулся. Сергей смотрел вслед длинному красному шарфу, уносящемуся в ночь, как факел расставания.

На следующий день Есенин вернулся к своей холостяцкой жизни. Расположился у Мариенгофа, куда перевез шесть чемоданов своего гардероба: десятки костюмов, комплекты рубашек, галстуков, обувь, предметы туалета. Целый магазин модной одежды. Конечно, он и не вспомнил о данном на перроне обещании. Был слишком занят: был у Троцкого в Кремле — рассказывал ему о проекте создания литературного журнала, прочел лекцию в московском Политехническом музее, встречался со своими друзьями-имажинистами. Одним словом — закрутился в делах. Однако через пару недель написал ей:

«Дорогая Айседора!

Я очень занят книжными делами, приехать не могу. Часто вспоминаю тебя со всей моей благодарностью. С Пречистенки я съехал, сначала к Колобову, сейчас переезжаю на другую квартиру, которую покупаем вместе с Мариенгофом. Все идет у меня отлично. Мне предлагают золотые горы, чтобы публиковать мои стихи. Желаю успеха и здоровья, поменьше пить. Привет Ирме и Илье Ильичу.

Любящий С. Есенин».

Тем временем Айседору и Ирму пригласили дать несколько концертов на Кавказе. Из Кисловодска они едут в Баку, оттуда — в Тифлис, столицу Грузии, а затем — в Батум. Письма и телеграммы, посылаемые ею почти ежедневно, остаются без ответа. Из Батума она пароходом направляется в Ялту, телеграммой умоляет Сергея приехать к ней. Через два дня приходит наконец телеграмма из Москвы: «Писем, телеграмм Есенину больше не шлите. Он со мной. К вам не вернется никогда. Галина Бениславская». Обезумевшая Айседора хочет срочно вернуться в Москву, но Ирма убеждает ее продолжить пребывание на берегу Черного моря.

Когда через пару недель она вернулась в Москву, то Есенина нигде не нашла. Ни у Мариенгофа, ни у других друзей. В «Стойле Пегаса» никто не видел его после того дня, когда он читал «Черного человека». Поговаривают, что он у Клюева, в Петрограде. Из разговоров она узнала, что он живет с Галиной Бениславской, бывшей его медсестрой, а теперь любовницей, что недавно он познакомился с актрисой Августой Миклашевской, которой посвятил любовные стихи, а Надежда Волгина, девушка из пригорода, ждет от него ребенка.

Две долгие недели прошли без вестей от него. Но как-то вечером он явился на Пречистенку, бледный, еле держась на ногах. С трудом ворочая языком, спрашивает у входа, где Айседора.

— Мадам Дункан отсутствует, — ответил Илья Шнейдер.

— Хорошо, я подожду ее.

— Вам здесь больше нечего делать. Появляется Айседора:

— Сергей, в каком ты состоянии… Что тебе надо?

— Пришел за статуей.

— Какой статуей?

— Деревянной, — отвечает он, икая. — Коненков сделал.

— Она наверху, в комнате. Но взять ты ее не можешь. Она моя.

— Нет, моя. Во-первых, это я изображен, так? Значит, моя.

— Ладно, но ты не в состоянии нести статую, она очень тяжелая. Зайдешь за ней в другой раз.

— Нет! — закричал он. И, оттолкнув Айседору и Шнейдера, кинулся, шатаясь, наверх по лестнице. По дороге схватил канделябр, стоявший на столике, и со всей силой швырнул его в Айседору, но не попал. Со второго этажа донесся шум перевернутых стульев, разбиваемых ваз и зеркал. После продолжительной паузы он появляется, прижимая к груди огромный деревянный бюст. Спотыкаясь на каждой ступеньке, начинает спускаться. На полпути цепляется ногой за ковер, теряет равновесие и падает с лестницы, ударившись головой о перила. Айседора кидается к нему с криком:

— Сергей! Дорогой мой!

Он встает, неверным жестом отстраняет ее и поднимает лежащее неподалеку дубовое бревно, из которого скульптор грубо вырезал бюст двадцатилетнего поэта. Направляется к двери на подгибающихся ногах.

— Сергей! Оборачивается.

— Сергей, предупреждаю. Если ты еще раз переступишь порог этого дома, все будет кончено. Навсегда, Сергей. Навсегда!

Он молча вышел. Через несколько секунд она услышала с улицы звук падения. Кинулась вниз, но Шнейдер удержал ее, взяв за руку:

— Не ходите! Он может убить!

Айседора вырвалась, побежала к двери как безумная, спустилась с крыльца. Фонарь бледным пятном освещал ночную улицу. Она дошла до перекрестка, но никого не увидела. Уже хотела вернуться в дом, когда заметила темный предмет в канаве. Это была деревянная скульптура. Лицом к небу поэт улыбался звездам.

ГЛАВА XXIII

«Берлин, 20 октября 1924 г.

Дорогая Ирма!

Я на грани самоубийства. Германская печать настроена ужасно враждебно. Ко мне здесь относятся как к агенту на службе у правительства Советов. Чувствую себя такой одинокой, что готова вернуться в свою ужасную комнату на Пречистенке. Поистине в Европе жить невозможно. Люди, с которыми я подписала контракт, оказались жуликами. Менеджер скрылся со всей выручкой. Если бы ты знала, как я скучаю по своей стране, по Советской России! Я часто пою в одиночестве „Отречемся от старого мира“. Этот старый мир давно уже умер.

Повсюду мне отказывают в визе по причине моей „политической принадлежности“. Но какая у меня политическая принадлежность? Хотелось бы знать!»

Получив письмо, Ирма задумалась, правильно ли она сделала, начав переговоры о турне в Германии в отсутствие Айседоры. Она считала, что будет лучше дать ей возможность выехать из России и отвлечься ото всего, что связано с этой страной, от разочарований, неудач и страданий. И еще это была единственная возможность окончательно удалить ее от Сергея. Прежде всего ее надо спасать, любой ценой, даже против ее воли.

Когда Ирма подписывала контракт от ее имени, Айседора выполняла свои последние обязательства в России после разрыва с Сергеем. Турне в отвратительных моральных и материальных условиях по Волге, Туркестану и Уралу. Ожидание поездов на вокзалах целыми сутками, занавеси и бутафория отправлялись куда угодно, но не по адресу, и часто Айседора вынуждена была танцевать в греческой тунике среди декораций для комедий Гоголя. Она пыталась ездить на автомобиле, но единственный драндулет, который ей предложили, развалился на повороте, а она осталась с ушибами и синяками. Вместо гостиниц ей чаще всего приходится ночевать в избах с весьма относительными удобствами, спать на грязных досках, воюя с вшами и мышами. В большинстве сел, через которые она проезжала, не было ни мыла, ни зубной пасты, ни одеколона. Поскольку ресторанов нет, вся труппа вынуждена довольствоваться столовыми, где царит чад от подгоревшей пищи. К тому же население Оренбурга, Самарканда или Ташкента в жизни не слышало имен Листа или Вагнера и ничего не понимало в танцах Айседоры. Поэтому было много пустующих залов и случаев полного провала.