Это оказалось так просто. Почему она раньше до этого не додумалась?

Где же, интересно, эта маленькая капля? В левой части тела? Затаилась в одном углу или бродит по всему телу, убегая и прячась? Она просто избавится от нее раз и навсегда. Сначала с левой стороны, лодыжка, потом запястье. Пусть убегает. Потом правая сторона. Ну вот и готово. Она легла и стала ждать. Странное спокойствие охватило ее, когда кровь начала вытекать, такая красная на фоне абсолютно белой эмали, она текла вдоль тела и убегала в трубу. Скоро вся вытечет. Ох, какое облегчение наконец выпустить ее. Тогда она и Дена будут свободны. Она глубоко вдыхала холодный, свежий воздух, обдувавший обнаженное тело, и ждала. В голове зазвучала негромкая мелодия, снова и снова, по кругу, какой-то грустный вальс… Что же это за мелодия? Она начала тихонько напевать ее.

Что же это за мелодия? Ах да, вспомнила. Это же старинный вальс, «Вена, город моей мечты». Вальс из детства. Вскоре она услышала музыку, сначала тихую, потом все громче, она уже заглушала звуки с улицы и голос певицы через дорогу, и вот всю ее заполнило звучание целого оркестра и слова песни из далекого далека. Она чувствовала, как движется под музыку. Но где она? Она открыла глаза… Да это же они танцуют с папой в зеркальном зале под сверкающей люстрой, а вон и мама, сидит на маленьком золотом стульчике, одетая в атлас и шифон. На шее и в ушах переливаются драгоценные камни, она покачивается в такт музыке и улыбается им. Маргарет снова было десять, она танцевала вальс с отцом. Она подняла на него глаза — такой красивый, в смокинге и белых перчатках, такой молодой и веселый. Как она гордилась своим партнером, как счастлива была снова танцевать, как легко и свободно кружилась по залу. Он поднимал ее все выше и выше, еще выше, кружась, они поднимались по спирали в небо, вот они танцуют уже среди звезд, и дальше, за звезды, вот они исчезли, растворились в синеве. Музыка еще немного поиграла и постепенно смолкла.

Она просто пыталась избавиться от одной капли крови. Она собиралась вернуться к девочке, ждущей ее сейчас в чикагской квартире, и жить счастливо до конца своих дней. Она не хотела себя убивать. Так уж вышло.

Элмвуд-Спрингс, штат Миссури

1978

Через три недели после ее поездки в Вашингтон зазвонил телефон.

— Мисс Нордстром, это Ричард Лук.

Она зажмурилась и ждала следующей фразы.

— У меня есть новости о вашей матери, и, боюсь, они плохие.

Она села и молча слушала, пока он читал ей отчет.

Лук сказал, что перешлет его. Через три дня прибыл большой, зловещий с виду конверт. Дена положила его на стол в кухне. Открывать не хотелось. Факты, изложенные в письме, были страшными, жестокими, окончательными. Она знала, что, когда разорвет конверт и увидит эти факты напечатанными на официальном бланке, ей придется принять их за правду.

Ее мать уничтожила себя из-за того, что по истечении нескольких лет, вероятно, не имело бы уже никакого значения. Это нечестно, что судьба человека так зависит от времени, в котором он живет. Жизнь ее матери была загублена только глупыми предубеждениями, бывшими тогда в ходу. Родись она в другое время, всего несколькими годами позже, — и была бы с ней, свободная от всех этих страданий.

Дена вышла из дома. Ее соседка, Бедняжка Тот, стоя на коленках в саду, трудилась над кустом бегонии. На ней были джинсы, мужнина футболка для боулинга и соломенная шляпа. Она крикнула Дене:

— Привет, чудный денек, правда? Кажется, наступило бабье лето, как думаете?

Дена не поняла, о чем она, но не подала виду:

— Да, думаю, вы правы.

Вернувшись, она села и распечатала конверт. Внутри был еще один конверт с прикрепленным письмом:

Второй конверт был запечатан красным сургучом. Дена вдохнула поглубже и разломала печать. Внутри лежал мамин паспорт. Под фотографией было написано: «Маргарет Луиза Ле Гард — Вена, Австрия, 1920». Билет на поезд, около двухсот долларов и несколько иностранных банкнот. Пара рецептов и сложенный листок почтовой бумаги отеля «Сачер». Дена развернула его и прочла записку, которую мама поспешно набросала для себя:

Снова увидеть через столько лет мамин почерк и понять, что она собиралась к ней вернуться, — это было потрясение.

Если бы она могла объяснить маме, что все это неважно, сказать, как она ее любит, как ей не хватало ее. Но она могла только сидеть и плакать, а кошка, огорченная тем, что Дена расстроена, терлась о ее ногу.

Элмвуд-Спрингс, штат Миссури

1978

Доктор Диггерс велела Дене как можно дольше не принимать никаких решений.

Так она и сделала. Ей было грустно, она ощущала себя другой, не такой, как несколько недель назад. А еще поняла, что не так-то много знает о жизни. Все, что она считала несомненным, на самом деле таковым не являлось. Все, что она считала важным, важным вовсе не было.

Сегодня она была у тети Элнер, которая ходила за ней по пятам, пока Дена поливала ее помидоры.

— Тетя Элнер, вы любите людей?

— Господи Иисусе, да, милая моя, конечно, люблю. — Старушка склонила голову набок, точно щенок. — Если подумать, то можно даже больше сказать: я ими прямо-таки любуюсь. Аж до щекотки обожаю, такие они лапушки все. Для меня нет ничего милее стайки девчушек или мальчишек-скаутов или столика, за которым собрались старички. Я заставляла Норму и Мака водить меня в «Чайный дом» мисс Элмы. Могла сидеть и наблюдать, как ранние пташки приходят ужинать. — Тетя Элнер посмотрела на небо, которое на западе стало серым. — Ты гляди, коли я поливаю, так непременно пойдет дождь. В общем, ходила я к Элме слушать, как они болтают за ужином, такие милые, сил нет. — Она хихикнула. — А теперь я сама старушка, а мисс Элмы нет, закрылась… Конечно, ужины для ранних пташек и в «Говард Джонсон» есть… В общем, да, я люблю людей. Честно говоря, мне почти всех так жалко. Бывает, сяду и реву, все глаза проплачу: бедные маленькие человеческие создания, они оказались втянуты в этот мир, не имея представления, откуда взялись, что должны делать и долго ли им придется этим заниматься. И чем это все закончится. Но большинство из них каждое утро просыпаются и стараются найти во всем этом какой-то смысл. Просто невозможно не любить их, правда? Удивляет меня только, как они умудряются не все свихнуться.

— Вы верите в Бога, тетя Элнер?

— Конечно, милая моя, верю, а что?

— Сколько вам было, когда вы начали верить, не помните?

Тетя Элнер не сразу ответила.

— Я как-то и не думала, что можно не верить. Не задавала такой вопрос. Наверное, вера — это сродни математике: одним она сама в руки дается, а другим приходится брать ее с боем. — Тут тетя Элнер что-то заметила. — Подожди-ка минутку, дорогая. Не двигайся. — Она медленно сунула руку в карман фартука, вынула светло-зеленый пластмассовый водяной пистолет и прицелилась в кота Сонни, который как раз навострился прыгнуть на толстого дрозда, увлеченного птичьим кормом. Она попала Сонни в затылок, и он рванул прочь. — Ненавижу это делать, но ничто другое не помогает. Не выношу, когда он ловит моих птичек. — Пистолет вернулся в карман. — У него дальнобойность — до шестидесяти футов. Это мне Норма в «Рексалле» купила. Ох, я знаю, многие мучаются вопросом, существует ли Господь. И размышляют, и нервничают — всю жизнь. Господу пришлось создать умных людей, но сомневаюсь, что он оказал им услугу, потому что они изматывают себя этими вопросами. Я вот никогда не спрашивала. Я из тех, кому повезло. Благодарю Господа каждый вечер, мне мои мозги в самый раз — не слишком тупые, не слишком острые. Знаешь, твой папа вечно задавал вопросы.