Тот громко вскрикнул, схватившись за голову. В тот же миг вбежали двое подручных. Алексей запустил в одного из них огромную чернильницу, а другого ударил ногою в пах.

— Дороже продать свою жизнь, дороже продать!… Дороже… — твердил он, бешено отбиваясь от насевших на него гестаповцев, руками, ногами и даже зубами. Он уже не чувствовал боли и, когда наконец ему заломили руки, понял: битву выиграл, смерть победила, сердце остановилось… идет последний процесс в умирающем мозгу…

Из каких-то атавистических глубин всплыл его пращур-запорожец: сидит на колу, ругается и норовит плюнуть на глазеющих турок… Когда-то маленькому Алеше рассказывал эту далекую быль его дед, и богатая фантазия ребенка навек запечатлела картину, кто знает почему пришедшую в меркнущее сознание… И Лесику захотелось плюнуть, но уже не было сил… Денисенко был мертв.

Кольцо не принесло счастья Бременкампфу: через неделю в его кабинете взорвалась адская машина, разнеся оберштурмфюрера в куски. Лейтенант Дольф, «унаследовавший» это кольцо, проносил его дольше: он после занятия Витебска Красной армией попал 26 июня в «котел» и застрелился.

Кольцо перекочевало на палец фельдфебеля Германа Руха, но и тот понес после суда заслуженное наказание…

Талисман мстил за Алексея Денисенко.

Глава четвертая.

«ТРЕТЬЯ СИЛА»

1

Стекла вагона обмерзли, в купе холодно, Чегодов поглядывал в окно, за которым белели поля и неширокая полоса реки.

Поезд опаздывал, долго стояли перед мостом через Десну. По степи гулял буран. Вдали виднелся словно покрытый дымкой лес. У пулеметных гнезд пританцовывали от холода немецкие часовые. Кругом пустынно и тихо. Каркают только вороны…

Предстоящая встреча с Каминским и Редлихом тревожила Олега. Романа Николаевича Редлиха Олег лично не знал, слышал, что его отец, крупный помещик, выехал из СССР в 1928 году с семьей в Берлин как лицо немецкой национальности. Роман закончил Берлинский университет и уже в качестве агента гестапо вступил рядовым членом в «Национально-трудовой союз нового поколения» (нынешний НТС) и вскоре стал одним из его руководителей в Германии.

Боярский-Сергеев, характеризуя Редлиха, предупреждал:

«Будь с этой сволочью осторожен, он умен, опытен, изощрен. Из министерства пропаганды его перевели в Восточное министерство, назначив старшим преподавателем пропагандистских курсов при лагерях Цитенхорст и Вустрау, с поручением выбирать из числа предателей кандидатов в шпионские школы. Теперь Роман Редлих послан в бригаду Каминского заниматься фашизацией личного состава и заодно присматривать за самим начальством. В его руках заброска агентуры в тылы Красной армии и карательные экспедиции…»

Поезд тронулся и медленно, словно крадучись, пополз мимо дзотов, сторожевых будок, полузанесенных снегом зениток к первым пролетам моста. В купе ехали трое.

— В лесу партизан тринадцать на дюжину! Недавно напали на бригаду, Воскобойника убили, Каминского ранили, — опасливо поглядывая на Чегодова, вполголоса поделился со своим соседом, бородатым крестьянином, высокий тщедушный парень лет тридцати с красным обмороженным носом. — Мост взорвали. Немцы с ног сбились. Где уж укараулить такую облавину… А кому, как не нам, опять мост строить?

— Этакая ползуха! Не дай Господь! — не слушая красноносого, повернувшись к окну, пробормотал бородатый. — Часика через три будем в Локоте. Чай, скоро полдень? Ась? Как, господин хороший? — обратился он к Олегу.

— Начало первого! — поглядев на часы, насмешливо отозвался Чегодов, догадываясь, что бородатый хитер…

— Ты, чай, не орловский? Со всех концов люди едут, кто в Локоть, кто в Брасово, кто в Севск… И все ненашенские. Не дай Господь! — и погладил широкую седеющую бороду.

— Из Витебска еду, там тоже партизаны орудуют. А про Воскобойника даже у нас гуторили, больно, говорят, свирепый был, точно какой царь, с манифестом к народу будто обратился, карать все грозил… Вот свое и получил… Верно? А?

— Кто его ведает? Каждый свою правду несет, — покосился крестьянин и принялся крутить козью ножку.

— Правда одна, дядя! — не вытерпел Чегодов.

— Эх, парень, нынче за правду плати и за неправду тоже плати… Скоро шесть десятков мне стукнет, много я перевидал, смолоду конюхом у великого князя Георгия Александровича в Брасове служил, двадцать пять целкашей в месяц платили, женился, избу-пятистенку с пристроем поставил, лошадок, корову, овец завел, а тут война объявилася, а там и революция… У каждого своя правда была, люди метались, ровно цыгане на ярмарке… Пришел с войны — ни тебе лошаденки, ни коровенки — одна коза! Затевай сказку сызнова! Пока окреп хозяйством, ан третья правда пришла!… Теперь последнего боровка солдатики из вашего РОНА забрали, кур последних порезали… Еду у господина Каминского защиты искать. Батюшку его, Владислава Павловича, знал, и матушку, госпожу Матильду, и самого Бронека не раз к себе в седло саживал. Тихий тогда был мальчик, воды не замутит. Из Добржины они приехали, город такой на Висле Полоцкой губернии… А теперь, гляди, фюрер!…

— Тихий?… — фыркнул красноносый. — В детстве, значит, Ананья, а подрос — каналья! — И, поднявшись, подошел к двери.

— Вот к Брониславу Владиславовичу и еду, — попыхивал козьей ножкой бородач, словно не замечая язвительности красноносого. — Вдруг пособит? Ась?… В флигельке они тогда жили, что направо от дворца…

— Чей же дворец?

— Апраксиных был дворец, графа Антона Степановича, того генерала, что воздушный корабль строил. Погорел его превосходительство и продал дворец великому князю.

— Корабль? Когда?

— Давно уже. Умер граф, поди, лет сорок тому. Сказывали, девяносто годков прожил. Преставился в ту пору и царевич Георгий.

— Он ведь не в Брасове жил, а в Абастумане! О нем писала роман Ольга Бебутова — «Сердце царевича» называется.

— Романов мы не читаем. А его высочество к нам приезжал, своими глазами видел. Как звать, спросил, молодцом обозвал… Убей меня бог, правда! — И, уставившись в окно, задумался. — А старого графа и вовсе не видел. Ба-альшие были бары, ба-альшие…

«Зачем он все это рассказывает? — подумал Олег. — Странный мужик, сам вроде из Брасова, а едет из Карачева. И сосед его подозрительный, нос и щеки явно обморожены, верно, впроголодь живет. Уж не партизаны ли какие?»

— А вы в Брасово едете? — обратился Олег к красноносому.

— Мы из Комаричского района, слыхали про деревню Угреевщину? Так я лесник, в трех километрах живу.

С пригорка все слыхал, знаю, как вы людей стреляли, как девчат насильничали, как дома жгли и как Данилу Тимофеевича живым в огонь бросили… — Его белесые глаза налились кровью, рука потянулась за пазуху.

И большие жилистые руки бородатого конюха напряглись, а сам он «безразлично» отвернулся к окну. «Такие могут убить! — мелькнуло в сознании Олега. — Заметили, наверное, что я разговаривал с немцем в Карачеве, когда к вагону подходили. Приняли меня за другого!» И тут же почувствовал удар в живот, от которого перехватило дыхание…

Щелкнул замок, резко растворилась в купе дверь, и в проеме появилась фигура здоровенного немца в форме полевой жандармерии.

— Вас ист лос? — почуя что-то необычное, подозрительно уставился он на лесника, который стоял, держа руку за пазухой.

— Гар нихц, зо шреклих! — Едва переведя дух и прижимая рукой живот, Олег указал на бородача и уже по-русски пояснил: — Упал мужик, ауф ден боден цу фаллен, на землю свалился, руку вывихнул. — И, схватив руку старика, дернул изо всех сил. Тот громко застонал. — Все в порядке, только перевязать потуже надо.

Нанося удар под дых, кулак бородача налетел на пистолет, который по методу Околова висел у Олега на ремнях на левом боку за полой двубортного пиджака. Чегодов тут же решил: «Охотились они за другим: ошиблись. Они мне пригодятся». Он протянул свой аусвейс, подписанный группенфюрером СС Науманом.