Я прожила всю свою жизнь, прошла весь этот сложный путь, чтобы оказаться здесь. Это и есть мой единственный, лишенный какого бы то ни было эгоизма поступок; это мой выбор в пользу жизни ребенка. И ничто иное.

Я обошла все это огромное пламя, горящее в центре комнаты, и дошла-таки до наблюдавшей за мной сверху Меган. Китти — такая неприспособленная к самым обыденным жизненным мелочам, оказавшаяся неспособной не только завести собственного ребенка, но и присматривать за чужими, — вдруг оказалась бесстрашной. Китти — героиня, спасающая ребенка. Я смотрю со стороны на себя саму, затаптывающую огонь ногами, выхватывающую из угла еще одну картину, чтобы попытаться ею сбить языки пламени пока они не распространятся дальше. Но я сошла с ума. Огонь слишком силен. Я опоздала. Мольберт в центре уже неузнаваем, он проглочен ненасытным огненным чудовищем, которое теперь разрастается вширь, направляясь ко мне и Меган — в одном конце и к Мартину с Джеймсом — в другом конце комнаты.

Меган на подоконнике сжалась в плотный комочек.

«Китти!» — думаю, именно это она говорит. На самом деле я просто не могу ее расслышать. Она тянет ко мне руки, и я крепко их сжимаю. Она дрожит от страха.

— Я не виновата! — кричит она мне в ухо.

— Виновата я, — говорю я бессвязно. Однако вряд ли она меня слышит. Мы обе кашляем, задыхаясь от дыма. Звуки пожара господствуют надо всем: рвущийся, все сокрушающий, гневный рев, пульсирующий у меня в мозгу.

Смотрю на дверь и вижу, что Джеймс что-то кричит. Он пытается броситься за мной в комнату, но Мартин обхватывает его и оттаскивает назад. Это хорошо, думаю я. Нет смысла нам двоим рисковать жизнью из-за Меган. Это должна сделать именно я. Это я привела ее сюда. Не нужно других жертв.

Я залезаю вместе с Меган на подоконник, и мы сжимаемся в углу в один плотный комочек. Нет шанса пройти назад. Из-за жара Мартин с Джеймсом вынуждены были отступить. Я все слышу голос Джеймса: «Китти, Китти!» — но понимаю, что он звучит только у меня в голове, потому что перекричать огонь не может никто. Я стараюсь прогнать его. Не могу сосредоточиться, когда о нем думаю.

Оглядываюсь посмотреть, не сможем ли мы выбраться из окна. Но под нами еще два этажа, а стена абсолютно отвесна. Под нами рододендроны. Смягчат ли они наше падение? Но если открыть окно, воздух только распалит огонь.

Нужно лежать на полу. И почему это так надо делать? А, что-то насчет дыма. Испарения убивают раньше огня. Хотя это не так уж страшно. Совсем не хочется быть сожженной заживо — я предпочла бы умереть до того, как огонь до меня доберется. Мы обе кашляем.

— Ложись! — кричу я Меган. — Мы должны лежать на полу.

Она смотрит на меня, ничего не понимая. Пытаюсь стащить ее с подоконника, но она, зачарованная огнем, застыла от ужаса.

Еще одна из картин отца упала в пламя. Конечно же море, галька на пляже, подплывающая рыбачья лодка. Похоже на тот отвлеченный образ моря, что живет в моем воображении, а не на то настоящее море, куда ездила я с Меган. Огонь прокладывает себе путь через картину, поглощая с жадностью папин отражаемый волнами красный цвет, заглатывая все целиком.

В огне я могу увидеть все, что захочу. Все краски вселенной, вращаясь и сливаясь в водовороте, превращаются в один цвет, оттеняющий и варьирующий совершенство целого. Я могу разглядеть розовый фургончик с крутящимися вопросительными знаками. Он реален, в нем все на своих местах, и он приглашает меня войти. Я вижу Дину, мою мать, летящую по воздуху, и ее разноцветное платье раздувается вокруг парусом. Все цвета, что я когда-либо встречала, поглощают друг друга и превращаются в один удушающий, грязно-коричневый. Я слышу, как она кричит. И знаю, это она. И знаю, она выкрикивает мое имя, потому что понимает, что сейчас умрет. И знаю, что я была там и видела, как она падает.

Рушится книжный шкаф у стены, теперь очередь стать жертвой огня доходит до книг. Грохот заставляет меня очнуться. Я должна что-то делать. Кто-то, завернутый в одеяло, пользуясь кофейным столиком как щитом, медленно движется от дверей прямо через пламя. Я не могу смотреть — так силен жар. Поднимаю руки к лицу и пытаюсь смотреть через пальцы. Мартин или Пол? Отец или Джеймс? Это может быть любой из них. Они все спасли бы меня, если б могли.

Столом он отшвыривает с прохода горящие предметы, расчищая себе дорогу. Он отбрасывает все в сторону, затаптывая пламя ногами. Одеяло в огне, но он все же продолжает идти. Он идет, чтобы сделать это. Идет, чтобы спасти нас.

Второй шкаф обрушивается прямо на него. Он падает, пытается спастись, но теряет равновесие. Я вижу, как он пробует еще раз, однако вскоре сдается и лежит там, где упал, окруженный горящими книгами.

Я перестаю дышать, заклиная его подняться. Но пол под ним проваливается, и он вместе с почерневшими книгами исчезает в яростной топке.

— Нет! — беззвучно кричу я. — Нет! — И я даже не знаю, кто тот, из-за кого я кричу.

Меган рядом со мной задвигалась, и я заставляю себя собраться. Пламя дошло до крыши. Нам необходимо спускаться. Я слезаю с подоконника. Огонь не совсем еще добрался до нашего конца комнаты. У окна стоит сильно обгоревший стул, и я хватаю его, надеясь с его помощью сдерживать пламя. Для нас еще осталось место, чтобы съежиться внизу на маленьком участке пола.

Поднимаю Меган. Она поддается на удивление легко. Думает, я спасу ее. Она верит, что я смогу сделать невероятное, а я не знаю, как сказать ей, что это не так. Она верит мне, хотя на самом деле этого делать не следует. Она льнет ко мне, обвивая руками мою шею.

— Все хорошо, — бормочу я прямо ей в ухо. — Все хорошо.

Она, возможно, и не слышит меня. Я и сама себя не слышу. Но я успокаиваюсь. И как только такое возможно, когда сейчас я могу либо выжить, либо умереть. Но это не так важно. Именно сейчас, только сейчас, я внезапно осознаю, что это не имеет значения.

Я опускаю Меган на пол и оборачиваю ее своим телом. Хочу, чтобы она жила. Я спасу ее, даже пожертвовав собой. Она должна жить. Она еще только ребенок, и ей идти дальше, чем мне.

Жар стоит прочной стеной, и я знаю, нам не пройти через него обратно. Я думаю, как мы будем поджариваться, как сосиски в духовке. Сначала они становятся коричневыми, потом перекатываются, лопаются. Языки пламени почти подобрались к нам, мы так не сможем долго продержаться. Они поглотили все результаты творческой деятельности моего отца за последние три месяца. И не отступят, когда подойдут к нам.

Я слышу страшный взрыв. Проходит несколько секунд, прежде чем я осознаю, что окно разбито. На нас сыпется град осколков. И почему это они не используют для окон огнеупорное стекло, как в печах? Я закрываю собой Меган еще плотнее, зажмуриваюсь и жду. Как ни странно, я совсем не боюсь.

Новые звуки, удары, треск. Открываю глаза. Появились две черные ноги. Они движутся, обходят вокруг, и меня поднимают.

— Меган! — кричу я, испугавшись, что она останется беззащитной. Но появляются еще две ноги, и ее тоже поднимают. Нас несут к окну. Неужели это смерть пришла за нами собственной персоной, чтобы проверить, не сбежали ли мы через какое-то непредвиденное отверстие?

Я вся мокрая. Еще один ревущий звук, и мимо меня струятся потоки воды, а меня тем временем поднимают к окну. Пожарная бригада. Я забыла о пожарных бригадах. Должно быть, кто-то вызвал их по телефону. Пожарный сносит меня по лестнице вниз, и не увидеть в нем супермена просто невозможно. Он представляется мне огромным, по меньшей мере высотой футов в десять, сильным, как бык, и надежным, как дом.

— Подождите! — кричу я. — Там есть кто-то еще. Вернитесь!

— Не волнуйтесь, — говорит он низким голосом. — Мы его найдем.

Меня изумляет спокойствие его голоса, голоса человека, который полностью контролирует ситуацию.

На улице меня укладывают.

— Со мной все в порядке, — говорю я всем. — У меня ничего страшного.

Надо мной лицо Джеймса. Так кто же был тот, кто пытался нас спасти, кто тот, кого поглотило пламя? Кажется, это Джеймс говорит: «Китти, Китти». Но я только догадываюсь. Кровь струится сбоку по его лицу. Думаю, он ранен, и пытаюсь дотронуться до него, но мои руки совсем не там, где они, как мне кажется, должны были бы быть. Кажется, он совсем не обращает внимания на эту кровь, но почему-то плачет. Слезы так и льются по его щекам, и я чувствую, как его рука нежно дотрагивается до моей щеки. Никогда раньше я не видела, чтобы Джеймс плакал. Даже не знала, что он это умеет.