— Как вам понравилось в Нью-Йорке? — говорит Алисон после того, как тарелки у всех наполнены.

— Замечательно, — отвечаем мы с Джеймсом почти одновременно, излишне поспешно стараясь доказать, что мы там действительно были.

— Хорошо, — говорит Алисон, и мы замолкаем.

По какой-то причине — я даже не знаю, по какой именно, — мне трудно поддерживать разговор с родителями Джеймса. Создается впечатление, что нам просто не о чем разговаривать.

— Ты не смотрел теннис? — спрашивает Джеймс отца через несколько секунд.

Джереми кивает и роняет с поднимаемой ко рту вилки кусочек кабачка. Вилка попадает в его рот без кабачка, и он выглядит немного озадаченным, не обнаружив того, что требовалось жевать. Он вновь опускает вилку на тарелку и делает еще одну попытку.

— Последнее время мы сами много играем в теннис, когда нет дождя, — говорит он.

У них в саду есть теннисный корт, и они всегда играют в белой одежде, даже если их никто не видит.

— Приезжала Дженни, несколько дней гостила у Марджори, — холодно замечает Алисон.

Марджори — их соседка и близкий друг.

Джеймс перестает жевать.

— Дженни училась с Джеймсом в школе, — сообщает мне Алисон.

— Да, — говорю я. — Вы рассказывали об этом раньше.

— Она привезла внуков, Кэти и Бена. Такие очаровательные детки — Кэти всего девять месяцев, и она, конечно, ползает, а глаза у нее такие большие и круглые, как будто она все понимает.

Зачем они это делают? Как будто хотят уверить всех, что этого никогда не было. Как будто хотят убедить меня проделать все снова и выиграть на этот раз. А может, мне просто взять и сказать, напрямую напомнить им о реальности: «Я, между прочим, потеряла ребенка и больше не смогу иметь детей». Просто на тот случай, если они на самом деле все забыли.

— Еще вина? — говорит Джеймс, вскакивая.

Алисон и Джереми так и сияют респектабельностью. Высокопрофессиональные, материально обеспеченные люди среднего класса, они хотят иметь внуков, чтобы можно было откладывать деньги на их образование. Может, они уже подумывают о том, чтобы найти суррогатную маму, может, даже хотят дать денег на такое дело. Раньше я была склонна думать, что они создают эту ауру респектабельности, чтобы производить впечатление на других, но теперь поняла, что они такие и есть на самом деле. Все, что они нам демонстрируют, — подлинное. Они не склонны ни сгущать краски, ни приукрашивать. Они похожи на гладкий бежевый ковер, абсолютно нейтральный и спокойный, надежно лежащий под ногами, способный легко сочетаться со всем, что его окружает, предлагая сотрудничество, а не противостояние. Для меня бежевый — бесцветен.

— Ты пробовал бегать трусцой? — спрашивает Джереми Джеймса. Он проявляет беспокойство по поводу недостатка физической активности в нашей жизни.

— Нет, — говорит Джеймс.

Джереми бегает трусцой каждое утро с семи до восьми, три раза обегает свой квартал, прыгая беспрерывно на том месте у «зебры», где ему приходится ждать. По его словам, он делает это по той причине, что, видя так много закупоренных артерий на операционном столе, хорошо знает, как велика опасность.

— Джеймс находит, что бег трусцой труден для него из-за ноги, — говорю я.

Они оба смотрят на меня.

— Он же может бегать, — возражает Алисон. — Он всегда принимал участие в спортивных мероприятиях в школе.

Я знаю о том, какой пыткой становились для Джеймса спортивные забеги; школьники выезжали для этого за город. Он всегда приходил последним. За исключением одного дня, когда он с тремя другими мальчиками обманул всех и поймал такси. Они вышли, не доехав до школы двух сотен ярдов, и остальные посоветовали Джеймсу еще подождать минут двадцать, прежде чем приходить к финишу, иначе он испортил бы всю игру. Он подождал, но все же появился в первой десятке. Учитель физкультуры не мог поверить, что Джеймс пробежал всю дистанцию и уложился во время. Он не обвинил его в обмане напрямую, но сертификата ему не выдал, и решено было замять дело.

— На следующей неделе мы отправляемся в Австралию, — говорит Алисон, — на Большой Барьерный риф.

Они ныряют. Поднимаются утром в 6.45, ничего никогда не едят с сахаром, имеют три отпуска в году, во время которых занимаются подводным плаванием.

— Наша жизнь по сравнению с вашей должна казаться вам очень унылой, — говорю я.

— Да нет, конечно, — говорит Джереми. — Вы же только что побывали в Нью-Йорке. А мы были там всего лишь на конференции.

— Да, в самом деле… — говорю я.

Вмешивается Джеймс:

— А я-то думал, что вы в прошлом году побывали на Большом Барьерном рифе.

— Да, — говорит Алисон. — Но это было так замечательно, что нам захотелось повторить удовольствие. Вам действительно нужно поехать с нами. Вам бы это понравилось, обоим.

И с чего она взяла, что нам бы это понравилось, если она, по сути, нас совсем не знает? Я смотрю на их слегка загорелые лица и подтянутые, стройные фигуры и нисколько им не завидую. Они живут ради своей работы, ради этой элегантной гибкости, ради успеха, но я чувствую, что на своем пути они упустили что-то самое важное. У них всего лишь один сын, и тот с физическим изъяном. И все же им лучше, чем мне, думаю я со злостью. Я не смогла произвести на свет ни одного живого ребенка, пусть хоть и несовершенного.

Они всегда выглядят одинаково: любезные и довольные, доброжелательные и внимательные. Думаю, они искренне заботятся о нас с Джеймсом, и не считаю, что они стали бы способствовать моему разводу с Джеймсом для того, чтобы тот сделал еще одну попытку соединиться с какой-нибудь потенциальной мамой. Но они похожи на тени. В мире, где они живут, не хватает красок.

Я смотрю на Джеймса и испытываю чувство гордости за его неповторимость, его отказ от конформизма. Никаких больше операций на ноге, никакого компромисса в отношении выбора профессии. Он нашел цвет под бесцветной поверхностью. Он унаследовал те гены, об обладании которыми они и не подозревали, и отказался обесцвечиваться. За это я его люблю.

— Как насчет пудинга? — спрашиваю я Джеймса.

Он поднимает глаза и перехватывает мой взгляд, понимая, что я расстроена.

— Фруктовое пирожное.

Он знает, как я его люблю. Сделал специально для меня.

— Это не для меня, — говорит Алисон.

— Нам по чашечке кофе, — говорит Джереми.

Им известно, что мы прекрасно знаем об их неприятии сладостей, но они остаются предельно вежливыми.

Знаю, я к ним несправедлива. Они ничего не могут поделать со своей заурядностью. Они с ней родились. Когда они впервые оказались вместе, каждый из них, должно быть, почувствовал накатывающую на него похожесть другого, их встречу и взаимопроникновение, так что невозможно уже стало определить, что именно их объединило.

Возможно, они знают это. Может, поэтому они и занимаются подводным плаванием — это дает им возможность посетить огромный подводный мир, который так насыщен красками. А потом они возвращаются на сушу и не могут воссоздать краски. Они не могут забрать их с собой и оттого снова и снова возвращаются назад. Посмотреть мир, который не способны удержать в себе.

Они хорошие люди, все время спасают жизни других. Рядом с ними мы с Джеймсом, с нашей провалившейся поездкой в Нью-Йорк и фруктовыми пирожными, просто пустое место. Может, они знают о последних достижениях в области создания искусственной матки. Говорят, это всего лишь дело времени.

Джеймс хочет, чтобы я осталась после ухода родителей, но мне этого не хочется. Я целую его куда-то около правого уха и оставляю, довольного, мыть посуду. Он рад, что мы своей деловитостью произвели на родителей хорошее впечатление.

Я беру книгу Адриана и проскальзываю в свою квартиру. Я хочу прочитать ее как можно быстрее: хочу узнать, есть ли там мама.

Включаю свет, задергиваю шторы и устраиваюсь с книгой на диване. Когда восходит солнце, я все еще читаю, и почтальон просовывает мне в дверь ежедневные коричневые конверты.