Бросив лукавый взгляд на блюстителя порядка и подмигнув детям, мальчик повернул обратно и скрылся в толпе.
— Ого! — сказал полисмен и стал рассматривать детей, заложив одну руку за спину. — Ого! — повторил он. — Скальпы снимаете? Так, что ли?
И он уставился на ребят с таким свирепым видом, словно хотел их сразу отправить в тюрьму. Но глаза выдавали его — в них искрился лукавый огонек, и веселые морщинки расходились лучами от уголков его глаз.
— Значит, молодые индейцы будете? Вот оно что? Только дело-то ваше не выйдет, ребята: должен признаться, что бедная моя головушка уже годов двадцать голехонька, как яйцо. Не знаю, чего этому постреленку вздумалось привести вас ко мне — он-то уж знал небось.
Этот полисмен со своим круглым веселым лицом очень походил на деда Мороза. Каска сидела на его лысой голове как-то боком, почти задорно, так что можно было подумать, что работа полисмена — очень веселое занятие. Только разговаривал он очень строго.
Заметив, что дети растерялись, Пэт заговорил с ними более тихим голосом (я же думаю, что тихо он вообще говорить не мог):
— Чем могу служить?
— Твоя — полис-мен? — раздался в ответ несмелый голос Шепиэна.
— Точно так, паренек, — подтвердил ирландец, сдвинув каску еще больше набок. — Я полисмен, да еще какой! С нами шутки плохи. Из нас, сыновей О'Рейли, никто еще в грязь лицом не ударил! Ба, что это у тебя в лубке? — вдруг спросил Пэт, услышав жалобный голосок Чилеви.
— Эмик11 — ответил Шепиэн по-индейски, поднимая крышку корзинки, чтобы показать бобренка. — Э-мик, — повторил он еще раз.
К большому удивлению Шепиэна, полисмен залился громким смехом:
— Ха-ха-ха! Хо-хо! Так он называет меня Миком!12 Сразу узнал, что я ирландец, быстро соображает, постреленок! Ты сказал, паренек, что я э-Мик, — правильно сказал, так оно и есть, я и в самом деле э-Мик.
Полисмен очень гордился тем, что он ирландец, и вообразил, что Шепиэн догадался об этом, когда употребил индейское слово «эмик», что на самом деле означает «бобр». Потомок О'Рейли был приятно удивлен такой догадливостью индейского мальчика; а Шепиэн, услышав, как полисмен несколько раз повторил, что он «эмик», пришел к заключению, что этот человек принадлежит к какому-то странному племени бледнолицых людей, величающих себя бобрами, а это очень почетное звание! Таким образом при первом же знакомстве установились хорошие отношения как с одной, так и с другой стороны.
— А куда вы направляетесь?
Шепиэн забыл не только английские слова, но и про письмо, которое дал ему Золотые Кудри, а теперь, вдруг вспомнив, вытащил его из-за пазухи и протянул ирландцу. '
Прочитав адрес, постовой сказал:
— Дело ясное. Если бы не дежурство, тотчас бы и пошли всей братией куда сказано. Сам Пэтрик О'Рейли сопровождал бы вас. Понятно? Работа, ничего не поделаешь. Придется подождать. Вот отбуду дежурство, сходим.
Пэт погладил Саджо по голове и попросил Шепиэна показать бобренка, — теперь только Шепиэн вспомнил английское слово «beaver» (бобр).
— Ишь, зверь-то какой! Хорош! Верное слово, хорош! — улыбаясь, добродушно проговорил ирландец. — Только уж больно велик, смотреть-то не на что! — добавил Пэт и залился громким смехом.
Никогда еще Чилеви не казался таким маленьким и беспомощным. Наверно, он решил, что настал конец света, и съежился весь, свернулся клубочком, подвернув под себя все четыре ноги, спрятав голову и хвост, чтобы стать как можно менее заметным.
Наши юные путешественники, немного успокоенные, присели на краю длинного ряда стульев. А блюститель порядка, находившийся в весьма приятном расположении духа, засыпал детей вопросами.
Шепиэн уже сумел кое-как рассказать на английском языке почти всю историю с бобренком, рассказал он и о приключениях в пути. Веселый ирландец, который все время смеялся, казалось, даже без всякого повода, вдруг стал серьезным и сказал, что он, Пэтрик О'Рейли, собственной персоной, проводит их к хозяину парка.
— И имейте в виду, — добавил ирландец, — всю правду в глаза скажу кому следует! Верное слово, скажу!
Пэта, видно, не на шутку взволновала история с бобренком, и он углубился в печальные размышления.
— Бедняжки! — бормотал он про себя. — Да тут человек с каменным сердцем слезы прольет, восковая свеча на елке расплавится! Что толковать!
Прошло немного времени, и Пэта сменил другой постовой, который добродушно пошутил, сказав, что Пэт обзавелся «семейством». Ирландец повел своих новых друзей тихими боковыми улицами. По дороге он говорил и шутил без умолку, стараясь развлечь детей. Шепиэн тоже принимал участие в беседе на своем ломаном английском языке. Саджо слушала напряженно, широко раскрыв глаза, но она так ничего и не поняла. Девочка теперь уже перестала бояться; ей казалось, что они в полной безопасности рядом с этим большим человеком в синей форме; а когда она думала о том, что Чикени здесь, в этом же городе, быть может даже на этой же улице, ей хотелось кричать от радости. Глаза у нее разбегались во все стороны. Сколько интересного было в городе! Лошади — о них она только слыхала, но никогда не видела раньше. Трамваи — как быстро они мчались, сами собой! Красивые дамы в нарядных платьях! Но лучше всего были чудесные витрины магазинов. Вот потянуло вкусным запахом обеда, и дети увидели за стеклом такие красивые пироги и пирожные, что не могли оторвать глаз; они стали шептаться по-индейски. Ирландец догадался, что его маленькие друзья голодны.
— Небось проголодались, на ногах еле держитесь? А я-то, старый дурень, болтовней занялся! Виданное ли дело, чтобы кто-нибудь из сыновей О'Рейли спокойно смотрел, как его друзья с голоду помирают, как говорится, прямо на пороге! Пошли обедать!
— Да, прошу, — сказал Шепиэн. — Уже давно сестренка кушай хочет.
Про себя Шепиэн ничего не сказал, хотя неизвестно, кто из них был более голоден.
Пэтрик провел детей в столовую. Когда Саджо и Шепиэн уселись за стол, ирландец поинтересовался, когда же они ели в последний раз.
— Еще поселка были, — ответил Шепиэн. — Мой нет страха. Сестренка много страха было. Много сидела — ничего не кушала. Мой старший, мой сестренка много бережет, не оставляет одну сестренку. Никто не кушала, говорю, только Чилеви кушала мало-мало хлебца.
— Молодчина ты, братец мой! Мы, О'Рейли…
Но как О'Рейли поступили бы в этом случае; так никто и не узнал: в дверях показался человек с подносом, уставленным дымящимися блюдами. Угощение выглядело таким соблазнительным и от него распространялся такой чудесный аромат, что дети даже растерялись, когда перед ними поставили тарелки с кушаньем. У Саджо от волнения закружилась голова. Но скоро водворилось молчание — теперь не до разговоров было, все занялись едой и ели, ели, ели. Во время этого вкусного обеда Саджо вспомнила, что Чилеви, должно быть, тоже голоден и отложила со своей тарелки в корзиночку бобренка кусочек хлеба с маслом, пирожок и еще кое-чего, так что теперь он был занят, как и другие, стараясь наверстать потерянное.
Они сидели в одной из тех маленьких столовых, которые обычно бывают при ресторанах, и, когда пир окончился и все были сыты и довольны, даже Чилеви не мог больше съесть ни кусочка, О'Рейли закурил сигару и пришел в такое хорошее расположение духа, что просто сиял, глядя на своих гостей. На голове у него не было каски, и Шепиэн имел возможность убедиться, что добродушный ирландец был не совсем прав, утверждая, что его «голова голехонька, как яйцо». На самом же деле широкая прядь волос, которая росла над одним ухом, была зачесана назад и тянулась до другого уха. Ничего подобного ни на одном яйце вы не увидите.
Саджо, как хорошая маленькая хозяйка, составила все тарелки аккуратно в одну сторону; ей нравилось держать в руках и притрагиваться к этим красивым и, как ей казалось, дорогим вещам. На самом же деле это была простая посуда, но бедная девочка никогда не видела таких тарелок, как она в этом призналась Шепиэну поздно вечером.