— Сеньор Давила, — начал я после традиционного обмена приветствиями, — нам бы хотелось поговорить с вами с глазу на глаз. По возможности, сегодня же.

— Боюсь, что… — Он замялся. — В общем, я не имею права.

Меня поразила его неуверенность.

— Но почему?

— Переговоры уполномочены вести официальные лица: ответственный за связи с общественностью и юрист, — объяснил он. — Да вы с ними уже знакомы. Я готов встретиться, но только в их присутствии. Таковы наши правила.

Когда имеешь дело с большим педантом, надо предвидеть подобное развитие событий. Я этого не учел, и теперь приходилось срочно искать выход.

— Буду с вами предельно откровенен, сеньор Давила, — сказал я. — Меня совсем не вдохновляет разговор в компании Собредо и еще меньше — вашего юриста. Мне нужны вы, а свидетели — только лишняя помеха и потеря времени. Я не могу допускать подобную расточительность и заверяю вас: у меня нет ни единой лишней минуты. Понимаю, вы должны подчиняться режиму вашего предприятия и все такое. Поэтому прошу считать данные обстоятельства исключительными. Речь идет о смерти вашего сотрудника. И, зная вас как человека широких взглядов, уверен, что вы поймете: есть ситуации, которые позволяют действовать в обход инструкции.

— Я не имею права, — повторил Давила, и его голос прозвучал холодно и отчужденно.

— Прошу вас о личном одолжении, — настаивал я. — Если вы обеспокоены репутацией вашего предприятия, то даю вам слово чести не употреблять полученную информацию ему во вред. Даже при обнаружении компрометирующих фактов, хотя я обязан доложить о них по инстанции. Видите, мне тоже придется пойти на нарушение устава.

Я сыпал бессвязными обещаниями, не отдавая отчета своим словам. Должно быть, именно поэтому Давила, немного помолчав, счел нужным подстраховаться:

— Вы решительно даете мне слово?

— Решительно, — подтвердил я.

— Хорошо, приезжайте.

— Еще одну минуту, Давила.

— Говорите.

— Предложение посетить станцию остается в силе?

— Предложение сделал сеньор Собредо, — дотошно напомнил он мне. — И не мне его отменять.

— Раз вы не возражаете, то мы им воспользуемся. Нам будет интересно почувствовать атмосферу, которой дышал Тринидад, и поговорить с сотрудниками.

— Вы ставите меня в трудное положение, сержант.

— Я выполню условия: ни одного слова в ущерб интересам станции.

— Будь по-вашему, — уступил Давила. — Надеюсь, меня не уволят.

— В случае чего, я возьму вину на себя и скажу, что это я вас подбил.

— Ловлю вас на слове, — предупредил он меня и шумно вздохнул.

Мы тут же выехали в Алькаррию, и я вел машину с такой же скоростью, как и в первый день, когда нам позвонили, чтобы сообщить о найденном трупе. Меньше чем через час мы остановились перед шлагбаумом, преграждавшим въезд на территорию атомной станции. Преодолев уже знакомые нам посты (на этот раз охранники были вовремя предупреждены о нашем визите), мы очутились в кабинете начальника эксплуатационного отдела. Обиталище Давилы выглядело предельно скромно и было обставлено мебелью, вышедшей из моды лет десять-двенадцать назад. Всю противоположную стену занимал огромный снимок атомной станции, сделанный методом аэросъемки, а на столе стояли фотографии трех его детей.

— Итак, я вас слушаю. — Давила жестом пригласил нас сесть. Он казался более спокойным, чем накануне, во время телефонного разговора, но в уголках глаз затаилась тревога, будто его не покидала мысль об опасности. И недаром, подумал я про себя, поскольку он привык управлять предприятием, заключающим в себе колоссальные риски.

— Прежде всего, — начал я проникновенным голосом, пытаясь разрядить обстановку, — позвольте изложить мотивы, побудившие меня искать с вами личной встречи. Мы уже побывали здесь несколько месяцев назад и спрашивали о Тринидаде Солере. С тех пор утекло много воды. Дело закрывалось и открывалось вновь, появлялось и отметалось множество версий, наметился круг подозреваемых. В результате на первый взгляд простое расследование разрослось в такое дьявольское нагромождение материалов, с каким нам не приходилось сталкиваться за все время работы. После глубокого анализа моя напарница и я поняли, что из нашего поля зрения выпало главное действующее лицо — сам Тринидад Солер.

— Чем я могу помочь? — предупредительно спросил Давила.

— Сейчас я вам кое-что расскажу, и, судя по характеристике, которую вы дали Тринидаду во время нашего первого визита на станцию, вам об этом ничего не было известно. Ваш подчиненный развивал бурную деятельность на стороне, и она приносила ему огромные барыши. Словом, помимо атомной станции, он работал еще и на другие компании.

— Тринидад? Такого не может быть!

— Может, сеньор Давила. Не забывайте, с кем вы говорите. Мы досконально изучили его декларации о доходах и имущественное положение. Он хорошо упакован, будьте уверены!

— Вы меня просто ошеломили.

— У вас никогда не возникали подозрения?

Давила закрутил головой.

— Даже отдаленно, — медленно выговорил он.

— Мы пришли к предварительному заключению: Тринидад Солер был убит, и следы преступления ведут к его второй, скрытой от посторонних глаз, жизни. К тому же, — продолжил я, — он чего-то сильно боялся, о чем свидетельствуют неоспоримые признаки: антидепрессанты, два свирепых сторожевых пса и так далее. Принимая во внимание вышесказанное, невольно возникает вопрос: почему вы не заметили тревоги вашего сотрудника и почему она никоим образом не отразилась на качестве его работы здесь, на станции?

— Почему не заметил? Я уже говорил вам о его странном поведении, — осторожно вспоминал Давила. — За несколько месяцев до смерти он казался крайне озабоченным. Я отнес его состояние на счет переезда, строительства нового дома и связанных с ними хлопот. Вероятно, потому, что он сам постоянно жаловался мне на усталость от бытовых проблем.

— О скольких месяцах идет речь?

— Затрудняюсь ответить точно. Строительство длилось около года. А раньше я не замечал в нем ничего похожего.

— Можно ли назвать Тринидада трусом, как вы полагаете?

Давила помедлил с ответом. Я научился разбираться в людях и понимал, из какого теста сбит мой собеседник: он не принадлежал к той когорте беспечных болтунов, для которых наклеить на человека ярлык все равно что очистить от кожуры банан.

— Скажу лишь одно, — наконец проговорил он. — Я бы не назвал его храбрецом, напротив, он сторонился всяких конфликтов. Но если имел с кем-нибудь серьезные столкновения, то не утруждал себя сдерживанием эмоций.

— Вы считали его амбициозным?

— Сложный вопрос. — Давила опять задумался. — Он разительно отличался от иных наших сотрудников, чьи отчеты каждой своей строчкой кричали о страстном желании пробиться наверх. Я не видел в нем стремления сделать карьеру любой ценой, но теперь, когда вы об этом спрашиваете, мне пришел на память один случай: Тринидада обошли по службе, повысив в должности его подчиненного, и, по-моему, он принял это слишком близко к сердцу.

— И третий вопрос, — сказал я, — пожалуй, самый трудный, если не сказать, провокационный.

— Еще труднее?! — пошутил Давила, прищурив глаза.

— По-вашему, он был честным человеком?

Давила на лету уловил коварный подтекст затронутой темы и, по всей видимости, старался угадать, в чем состоит мое понимание честности. Так или иначе, но он затратил на обдумывание ответа гораздо больше времени, чем раньше.

— В моем представлении, — начал он неторопливо, — Тринидад обладал достаточным запасом прочности, чтобы поручить ему дело, от которого зависят здоровье и жизнь людей, и не ожидать от него нарушений норм в той сфере, за которую он отвечал головой. Не думайте, будто я никогда не сомневался в своих сотрудниках, выполняющих столь деликатные функции. Однако за шесть лет работы под моим началом он не дал мне повода упрекнуть его в отсутствии добросовестности. Я бы сказал, что Тринидад имел обостренное чувство долга и неукоснительно ему следовал. Вместе с тем людям свойственно заблуждаться. Еще никому не удавалось проникнуть в тайники человеческой души, за исключением своей собственной.