Я медленно окинул его взглядом с ног до головы. В нем ощущалось столько неукротимой силы, что он мог одним ударом кулака переломить мне хребет. Но молчать я не собирался.

— И то правда, — куда нам до ваших подвигов по отлову цыган и мелких воришек, чье самое большое преступление состояло в краже соседской курицы, — согласился я. — А вы, чем морочить людям голову воспоминаниями о героическом прошлом, лучше бы потрудились проводить нас к дому дона Криспуло.

Телохранитель хрипло закашлялся и, утерев слезы, проговорил:

— Так и быть. Идите за мной, пичуги.

Мы последовали за ним. Дом был окружен живописным парком, показавшимся мне совсем неплохим, хотя невольное сопоставление с усадьбой Салдивара явно свидетельствовало в пользу последней. Другими словами, парк проигрывал по всем статьям: и в планировке, и в оформлении, не говоря уж об эстетике деталей и всего ансамбля в целом. Дом представлял собою отрыжку фараоновских амбиций с беспорядочным смешением всех архитектурных стилей, начиная с дорического и кончая футуристическим. Но поскольку я не претендовал на звание журналиста и не собирался строчить статейки на тему ландшафтной архитектуры, то озаботился лишь тем, как бы не нанести непоправимого урона своему художественному вкусу. Мы прошли по почти безлюдному холлу, встретившись с парой мрачных особ женского пола, по видимости, служанок, которые не удостоили нас взглядом. Затем поднялись на второй этаж по помпезной лестнице, будто построенной специально для того, чтобы по ней кубарем скатилась Скарлет О’Хара из «Унесенных ветром». Миновав несколько коридоров, увешанных аляповатыми картинами с непонятным сюжетом, мы уткнулись в зал с огромным, открытым настежь балконом. Перед ним виднелся стол со стаканом и бутылкой виски, а за столом, спиной к двери, — какой-то человек в широком шелковом халате с кашемировыми узорами. Он сидел неподвижно. Его внушительные габариты плохо вязались с впалой грудью, вислыми плечами и тонкой, скривленной набок шеей. Высовывавшийся из воротника череп блестел отполированными проплешинами.

В этом странном существе было трудно узнать хозяина дома, но, когда мы к нему подошли и он бросил на нас злобный взгляд, стало понятно, что перед нами Криспуло Очайта собственной персоной. Меня поразили его замученные глаза и истощенный вид. Ему было под пятьдесят, но выглядел он лет на пятнадцать старше. Худое лицо отливало желтизной, а из-под халата торчали колючие кости.

— Ты и есть тот самый мудак, который хотел меня задержать? — спросил он грубым зычным голосом — единственным признаком едва теплившейся жизни.

Я не счел нужным обращать внимание на оскорбление, поскольку меня занимало другое: что довело его до такого состояния и откуда он брал силы, чтобы метать громы и молнии?

— Сержант Бевилаква, моя напарница гвардеец Чаморро, — вежливо представился я, словно отвечая на чрезвычайно деликатный вопрос. — Мы расследуем убийство и желали бы вас кое о чем спросить, разумеется, если наш визит не причинит вам беспокойства.

— Твою мать! Еще как причинит, — взорвался он. — Ты что о себе вообразил? Как у тебя хватило наглости врываться к порядочным людям и за здорово живешь угрожать им арестом? На какой барахолке ты обзавелся своей треуголкой, щенок?

Тяжелый случай. Но я промолчал, давая ему время выпустить пар. Однако мои надежды оказались тщетными.

— Я разрешил Эутимио впустить вас лишь потому, что хотел плюнуть в ваши мерзкие рожи, а потом пинками выставить за дверь, — не унимался он. — Несчастная страна! Жалкие, ни черта не смыслящие людишки! Все хотят быть белыми и пушистыми, производить хорошее впечатление, и ни у кого недостает смелости назвать ничтожество ничтожеством. С каждым днем мы катимся все ниже и ниже, кругом одни охальники, молокососы да маменькины сынки. Теперь народ живет, как тот монах, который втихаря дрючит свой член, и самое страшное — не только себе, но и другим тоже. Отправляйтесь-ка в детский сад пугать младенцев — там ваше место. Слышите? Вон отсюда, недоноски!

Какую-то долю секунды я колебался между двумя прямо противоположными линиями поведения. Потом склонился к наиболее рискованной.

— Прекрасно, сеньор Очайта, — сказал я невозмутимым тоном. — Мы отсюда уйдем, но только вместе с вами. Вы задержаны. Вам, очевидно, известны ваши права, а если нет, то я потом продиктую их все скопом, а теперь сделаю упор на основном: вы имеете право знать, почему вас задержали. Так вот, вам предъявляется обвинение в покушении на Тринидада Солера, убитого восьмого апреля текущего года.

Очайта выпучил глаза, а вслед за ним Эутимио. Затем хозяин сделал попытку встать, опершись на подлокотники, но не сумел даже приподняться. Он сделал судорожное движение и, скривившись от боли, упал в кресло.

— Провались все пропадом, — пробормотал Очайта. — Эутимио, подай мне эти долбаные таблетки.

Эутимио с небывалой для его возраста и комплекции прытью бросился к шкафчику и вынул из ящика флакон с лекарством. Через секунду он уже протягивал хозяину таблетку, и тот с отвращением протолкнул ее в горло, запив тем, что оказалось под рукой, то есть глотком виски. Некоторое время Очайта сидел с закрытыми глазами и сжатым ртом, меж тем как Эутимио смотрел на нас взглядом, в котором читалась неутолимая жажда убийства. Признаюсь, в тот момент я растерялся и предпочел подождать, пока обессилевший Криспуло не придет в себя.

— Видишь, сержантик, — забыл твое имя… — сказал он едва слышно. — Я бегаю взапуски со смертью. Тебе меня не догнать. Так что прихвати с собой твою мамашу — будь она неладна, а я остаюсь здесь. Хотите вынести меня отсюда на руках — валяйте. И поскольку сейчас мне недосуг, я выделю в завещании деньги на юриста, и пусть он потратит их на то, чтобы вышвырнуть вас обоих из Гражданской гвардии.

Никогда еще я не влипал в такую скверную историю. Чаморро не сводила с меня насупленного взгляда.

— Сожалею по поводу вашей болезни, но, раз вы отказываетесь от разговора, у нас нет другого выхода, кроме как применить силу, — упрямо настаивал я, хотя на душе у меня скребли кошки. — Если вам нужен доктор, мы вызовем «скорую помощь».

— Не будь ослом, сержант, — посоветовал он мне слабым голосом. — Во-первых, задержание незаконно, а во-вторых, ты напрасно потеряешь время. Я выходил и не из таких переделок, а ведь иной раз был грешнее самого Сатаны. Поэтому черта лысого тебе удастся повесить на меня дерьмо, о котором я и слыхом не слыхивал.

— Так вы отрицаете ваше знакомство с Тринидадом Солером?

Очайта покачал головой.

— Эй, малый, очнись! Не понимаю, то ли ты действительно недоумок, то ли притворяешься? Разве я так говорил? Я говорил, что мне ничего не известно о его смерти, и все. Конечно, я был с ним знаком. Даже как-то раз надавал ему затрещин. Постой-ка, — он замолк, а потом спросил: — Так из-за этой ерунды ты… Тоже мне, легавый!

Видимо, таблетка стала оказывать успокаивающее действие. У меня появилась надежда наладить с ним контакт, правда, ценою унижения. Мне придется покорно стоять навытяжку под шквалом его брани и под неусыпным надзором Эутимио, не спускавшим с меня хищного взгляда. И все же я решил не сдаваться и тупо бубнить про арест, не имея на него ровно никаких полномочий.

— Вы ошибаетесь, тот инцидент нас не интересует, — сказал я, стараясь не терять апломба, — но раз уж вы о нем упомянули, то у нас имеются свидетельства многочисленных очевидцев, утверждающих, будто в тот день вы высказывали недвусмысленные угрозы в адрес покойного.

— Что значит недвусмысленные? — спросил Очайта, растянув губы в зловещую улыбку. — Разве я говорил об убийстве?

— Вы прекрасно знаете: порой намеки красноречивее самих откровенных намерений.

— Но не в случае Криспуло Очайты, сержантик, — заявил он, гордо вскинувшись. — У меня слова не расходятся с делом. К примеру, я тебе обещал увольнение из Корпуса, и ты его обязательно получишь. Так вот, если бы я на самом деле угрожал смертью этому всезнайке, то убил бы его не задумываясь, — и со святыми упокой! А там пусть солнце восходит хоть над Антекерой, [73]я все равно крепко бы спал, чтобы назавтра с чистой совестью полюбоваться рассветом.