М. П. Гонта

Петровские жили в Мертвом переулке (в 37–м уже носившем имя Николая Островского), где Мария осталась одна. Петровский оставил жену летом 26–го, позже пытался к ней вернуться. Они казались странной парой. Петровский был старше жены на двенадцать лет. Угловатая сухопарая фигура кавалериста с вытянутым лицом возвышалась над бойкой, всевосприимчивой, по — южному смугловатой Марийкой, восторженно слушавшей поэтов — Мандельштама, Пастернака, Тихонова, Луговского. По несколько карикатурному описанию дочери Владимира Луговского, Гонта была "небольшого роста, очень изящная, с тонкой талией, крутыми бедрами и высокой грудью. Разговаривая, она ходила взад и вперед, заглядывая в большое зеркало, висевшее на стене, и поглаживая себя то по груди, то по бедру" [240].

Гонта, журналистка и сценаристка, неожиданно стала и актрисой. В 31–м снялась в кинофильме "Путевка в жизнь" сразу в двух небольших ролях — воровки и нэпманши. Съемки сопровождались пылким романом с режиссером фильма — Николаем Экком. В 30–е она публиковала очерки об авиации, сотрудничала в журнале "Прожектор", в "Красной звезде".

Роман ее с Даниилом Андреевым начался в мае или июне, и все лето 37–го оказалось окрашено "легкомысленной" страстью. В этом страшном году острое чувство жизни, приступы бесшабашного веселья чередовались с ощущением, как писала Гонта в воспоминаниях о Пастернаке, что они "забыли и разучились смеяться", чувствуя себя "придавленными, сжатыми, согбенными". Может быть, роман с Андреевым, поездка в Судак — попытка убежать от согбенности и страха.

В цикле "Янтари", посвященном Марии Гонте и судакскому лету, он признавался: "Я любил эти детские губы, / Яркость речи и мягкость лица". И еще: "Ты, солнечная, юная, врачующая раны, / Моя измена первая и первая весна!" Но и в Судаке, под обещающим счастье знойным солнцем, у моря, в горах, там, где вырезался знакомый силуэт генуэзской крепости, в нем жила не исчезавшая горечь —

Он остался благодарен Марии за все, даже уверял ее: "…к несравненному раю / Свела ты старинное горе / Души моей терпкой…" Любивший дальние прогулки, все время стремившийся в путь, Даниил нашел в ней легкую на подъем, веселую спутницу:

Судя по сюжету "Янтарей", они побывали в Отузах, Ялте, Форосе, Бахчисарае, но чаще бродили по окрестностям Судака.

Видимо, с Гонтой он провел лишь часть отдыха. А оставшись один, поселился у безвыездно жившей в Судаке Евгении Альбертовны Репман, которую не видел уже три года. Пользоваться гостеприимством старой учительницы вместе с Марией ему было бы неловко. В этот раз он встретился здесь со своим одноклассником, ее племянником, Юрием Владимировичем Репманом, ставшим математиком. Они не виделись со школы. Потом, в Москве, он несколько раз заходил к нему, жившему неподалеку — в Гранатном переулке. Позже Юрий Репман погиб на фронте, а его жену с маленьким ребенком, как немцев, выслали из Москвы…

В августе Андреев писал Любови Федоровне, жене художника Смирнова, с которым когда-то познакомился именно в Судаке: "…я думаю вернуться в Москву в середине сентября. Вторая половина моего отдыха получается гораздо лучше первой. Я устроился здесь несколько иначе, чем вначале, и с внешней стороны все складывается отлично. Прекрасно питаюсь, много сплю; гулять стараюсь недалеко, чтобы накопить побольше сил, хотя горы властно тянут к себе; пока что я побывал только на двух вершинах. Зато часто ухожу в пустыню, начинающуюся за холмами в нескольких шагах от моего дома. Это настоящая пустыня — с бесплодными холмами, никогда и никем не посещаемыми побережьями, скудной полынью и вереском, а главное — с удивительной, совершенно непередаваемой тишиной. Она окаймлена горами, и в линии этих гор — что-то невыразимо — спокойное, мудрое и умиротворяющее. Должен признаться, и это разочарует Г<леба> Б<орисовича>, что в настоящее время для меня гораздо целебнее и плодотворнее эта пустыня, чем знаменитая генуэзская крепость, несмотря на ее живописную красоту и возбуждаемые ею исторические ассоциации" [241].

О том, что не всегда уходил за молчаливые холмы в одиночку, он в письме умалчивает. Мария Гонта стала прототипом одной из героинь "Странников ночи", из украинки и журналистки превратившись в романе в татарку и художницу — Имар Мустамбекову. В нее влюблен Олег Горбов, поэт, мятущийся в раздвоенности, отказывающийся от "духовного" брака, поскольку "совсем иное чувство, простая земная страсть, связывает его с другой женщиной" — Имар, далекой от высоких поэтических мечтаний о работе над текстами Литургии. В конце концов он уходит к Имар. Олег в "Странниках ночи" — поэтическая ипостась автора, и "раздвоенность", изображенная в романе, им пережита сполна и, видимо, не раз. В сохранившемся отрывке "Странников ночи" так или иначе описана Имар — Мария, ее комната в Мертвом переулке и ставшее символом их отношений янтарное ожерелье. Там, совсем рядом с Малым Левшинским, он часто бывал в то лето:

"…Она действительно уже легла, потому что, отворяя ему дверь квартиры на осторожный звонок его, оказалась в памятном для него бухарском халатике, фиолетовом с желтыми разводами. И когда, улыбнувшись ему исподлобья, она протянула ему руку гибким движением, он эту руку, как и всегда, поцеловал.

Угадал он и остальное: комната была уже приготовлена на ночь, лампа под пунцовым абажуром придвинута к изголовью, чистая постель постлана и уже слегка смята, а поверх одеяла брошены две книги: одна — с захлопнутым переплетом — том Маяковского, другая — раскрытая: очередная литературная новинка, "Лже — Нерон" Фейхтвангера.

— Хочешь поужинать?

Нет, он не хотел. Он вообще не хотел никакой суеты, ничего хлопотливого. Как он был доволен, что застал ее вот так: без посторонних<…>Горячий полумрак сглаживал единым тоном ее смуглую кожу, яркие губы, косы, заложенные вокруг головы, и янтарное ожерелье…"

Алла Александровна рассказывала, что просила Гонту написать о Данииле Андрееве, но та, погруженная в воспоминания о дружбе с Пастернаком, так ничего и не написала. Хотя в доме Марии Павловны на торшере всегда висело янтарное ожерелье — знак памяти о воспевшем ее поэте и московско — крымском лете 1937–го.