Нисхождения в бездны в поэтических снобдениях противоположны светлым видениям: "Капища" (позже цикл назван "Темное видение") — "Святым камням", "Вампиры" — "Заступникам". Но темных видений больше, в них облечены решающие события русской метаистории.
В разных вариантах циклов намечены стихотворения об Иоанне IV, о Самозванце и о Великой Смуте. Выросшая из стихотворения поэма "Гибель Грозного" стала одним из первых действий мистерии русской истории. Эту мистерию, в сущности, и писал все годы владимирского заточения Даниил Андреев. Необоримый фатум тирании предопределяет "трансфизическую" судьбу Иоанна Грозного. Царь, призванный стать родомыслом, сделался тираном. "Некоторые свойства натуры сделали его легко доступным бессознательным духовным подменам, а неограниченная власть разнуздала его эмоции, развратила волю, расшатала ум, нанесла непоправимый ущерб его эфирному телу и превратила излучины его индивидуального пути, вернее, падения, в цепь несчастий для сверхнарода и в катастрофу для государства", — так объяснена мрачная судьба Грозного в "Розе Мира". Она — урок современности, явившей очередную попытку "превращения в зону абсолютной тирании всей страны, хотя бы ценой истребления целых классов и того стремительного и ужасающего снижения общего творческого и морального уровня, которое сопутствует всякому тираническому народоустройству". События земной истории — следствие борьбы демиурга сверхнарода с демоном великодержавия, взаимосвязаны с процессами, происходящими в мире демоническом.
Пока не все понятия складывавшегося мифа получили свои названия, не все пригрезившиеся, прочувствованные, явленные сущности получили имена. Поэт ищет их, пытается угадать, конструирует. Сконструированные имена не всегда удачны. "Демросвер — демиург российского сверхнарода", позже он получит имя Яросвет. "Велга — Великая Гасительница". "Ваяплона — Ваятельница плоти народа". Свою ономастику он объяснял: "Есть несколько (не более десятка) названий и терминов, которые я выдумал сам, в том числе Навна, Яросвет, метакультуры, Велга и др. И сотни две названий, которых я не выдумывал и не изобретал, но слышал в тех или иных состояниях, причем некоторые из них — многократно. Их транскрипция русскими буквами — только приближение. А некоторые из них я вообще никак не мог расслышать отчетливо. Среди них есть и очень неприятно звучащие, например, Ырл, Пропулк… Но и эти очень выразительны и уместны" [442].
В появляющихся записях о "демонической карикатуре на монастырь — в Александровой слободе", о том, что дальше творили темные силы "через агентов Уицраора царей московских, внедрившись в Московский Кремль, исказив и осквернив его застенками, тюрьмами и плахами", закреплялось то, что войдет в текст "Розы Миры". Но в первых набросках — приблизительность, расплывчатость непоименованного.
Свой поэтический метод Даниил Андреев определил как "сквозящий реализм", или метареализм. В июле 51–го он набрасывает начало предисловия задуманной поэтической трилогии, предшествовавшей "Русским богам":
"Разумеется, общая характеристика книги, в особенности второй и третьей частей ее — преждевременна; я и так сильно забежал вперед. Скажу только, что первая часть служит своего рода введением к таким формам и к такой тематике, которые без этой предварительной подготовки показались бы, может быть, слишком уж идущими вразрез с тем, что было принято в нашей поэзии до сих пор. Во всяком случае, во второй и третьей частях я стремлюсь к дальнейшему раскрытию возможностей, заложенных в стиле сквозящего реализма, — писал он в этом наброске поэтического манифеста. — Ясно, конечно, что представителю сквозящего реализма незачем отказываться от какого бы то ни было художественного приема, выработанного любой школой, если этот прием отвечает поставленной сверхзадаче. Но не менее ясно и то, что особенности метареалистического мирочувствия влекут за собою напряженные поиски и открытие новых приемов художественной выразительности.
Попыткой практически осуществить это двустороннее положение и является настоящая книга. Оправданы ли ее приемы, долговечны ли ее жанры, правильно ли угадано направление развит<ия>русской поэзии, в ней указываемое — может решить лишь время. Но само время и породило эту книгу: время головокружительных исторических сдвигов, время событий всемирного масштаба, разворачивающихся в нарастающем темпе, — время, когда обвалы древних пластов в обществе, в культуре и в сознании обнажают перед созерцающим "я" пучины подчеловеческого и надчеловеческого, а разум убеждается в несоизмеримости привычных для него категорий со сверхразумным содержанием мирового процесса: он обращается к другим методам познания и творческого претворения мировой действительности — методам духовной интуиции и метареалистического искусства".
В октябре 51–го Андреев писал теще: "За текущий год мною получено от Вас, глубокоуважаемая Ю<лия>Г<авриловна>, 350 руб. Слова лишь в малой степени способны выразить мою благодарность и вряд ли могут они дать Вам понятие о том значении для моего здоровья и вообще жизни, какое имеют эти деньги" [443].
Денег на ларек разрешалось тратить не больше определенной суммы, и далеко не всё в нем имелось. Можно было купить кое-что из еды, зубной порошок. А главное, бумагу и курево. Курили в тюрьме много. Андрееву, заядлому курильщику, как и всем, выдаваемой махорки не хватало.
Юлия Гавриловна сообщила о новом адресе: Бружесам, в довершение всех несчастий, пришлось перебраться из большой квартиры в просторную, но коммунальную комнату в Подсосенском переулке. Теща о жене ничего не писала, на просьбу дать ее адрес не отзывалась. Для нее он — главный виновник несчастья с дочерью. В черновике письма Андреев пытался найти слова не для оправданий — они бессмысленны, а чтобы хоть что-то узнать о жене:
"Если Вы будете писать мне, не откажите в любезности сообщить…
Мне очень хотелось бы знать, у Вас ли находятся картины моей жены, в частности, проект декораций к "Гамлету", и появилась ли за последние годы хоть одна новая.
Мысли о ней, [любовь], над которой совершенно бессильна и разлука, и что бы то ни было, заставляет жить". Он писал о том, о чем не раз думал: "Но если когда-нибудь дело повернулось бы таким образом, что она смогла бы и захотела бы устроить свою личную жизнь без меня — я принял бы это как заслуженное наказание, за то, что не сумел сберечь ее. Если же при этом жизнь послала бы ей хоть относительное счастье — отблеском этого счастья был бы счастлив и я". Но эту фразу он вычеркнул.
5. Бабочка и поэт
Трех незаурядных узников тюремная судьба свела вместе в 45–й камере третьего корпуса, получившей наименование "академической". Очень разных по взглядам, темпераменту, профессии, их объединила и сделала друзьями и соавторами талантливость. "Дольше всего Василий Васильевич, вероятно, пробыл вместе с Львом Львовичем Раковым и Даниилом Леонидовичем Андреевым" [444], — сообщает жена Парина.
Ракова привезли в тюрьму 9 ноября 1950–го. Сидел Раков не первый раз, в ноябре 38–го его арестовали по обвинению в "терроризме", и он год пробыл в Крестах, в одиночке, доведенный до попытки самоубийства. Но после смены Ежова Берией Ракова выпустили, и даже карьера его пошла в гору. Некогда он близко общался с Михаилом Кузминым, писал стихи, но главной его специальностью стала история. Раков работал в Эрмитаже, преподавал в Ленинградском университете. Записавшись в 41–м добровольцем в народное ополчение, был определен лектором политотдела, но в 43–м участвовал и в боях по прорыву блокады. Тогда же, в 43–м, он создал выставку "Героическая оборона Ленинграда" и до 47–го занимался преобразованием выставки в музей. К концу войны получил звание майора и два ордена, после войны — подполковника. В 47–м — назначен директором Публичной библиотеки. В 50–м, за две недели до ареста, женился. Арестованный 20 апреля, 31 октября получил приговор Военной Коллегии Верховного Суда СССР — 25 лет тюрьмы и 5 лет поражения в правах.