Они не могли отметить это событие ни шампанским, ни даже пивом. Театральному импресарио пришлось одолжить им денег, чтобы они могли оплатить проезд до Манхэттена. Но они отправились туда с ощущением близкой доброй перемены. Новый 1895 год сулил много хорошего и значительного.

5

Аншлаг

Театр Тони Пастора давал три представления ежедневно. Первое начиналось в 10.30 утра. Первое отделение обычно бывало «мертвым» — не собирало почти никакой публики. В нем выступали акробаты, жонглеры и фокусники. Сюда же включили и номер Гудини. Настоящие знатоки цирка обычно или пропускали его вовсе или потихоньку стягивались в театр по ходу действия. Но Гудини было плевать на то, что его имя напечатано в афише самым мелким шрифтом и выступает он первым. Главное — его фамилия значится на афише Пастора. И это Нью-Йорк. Значит, он стоит на первой ступеньке высочайшей лестницы.

Гарри и Бесс выступали так, будто перед ними был не пустой зал, а восторженная зрительская аудитория. В воображении Гарри театр был забит до отказа; он видел, что даже задние стоячие места ломятся от зрителей. И он был Гудини — величайший фокусник в мире. Ну и что, если мир пока еще этого не знает? Скоро узнает. Когда горстка зрителей хорошо принимала трюк, Гудини улыбался, как великий триумфатор.

Годы спустя, Бесс вспоминала, что другие артисты, выступающие в первом акте, даже не знали, кто такие Гудини и что они делают, пока одна из доброжелательных участниц труппы не заметила случайно Бесс. Мэгги Клайн, которая исполняла в первом акте главный номер, втащила маленькую девушку в свою артистическую за несколько минут до выхода Гудини на сцену и спросила: «Господи, детка, кто же тебя так загримировал?»

Бесс призналась, что гримируется сама. Мэгги в ужасе запричитала и принялась щедро накладывать на лицо Бесс крем, а затем загримировала ее как положено. Увидев Бесс, Гарри почти забыл про свой номер. Окрыленный красотой своей жены, он смог заразить переполнявшими его чувствами и публику.

Правда и то, что его костюм знавал много лучшие времена, хотя, быть может, некогда принадлежал какому-нибудь официанту. Колода карт, которую Гарри вытягивал в ленту на руке, а затем подбрасывал и ловил (только одна или две карты падали на пол), уже давно утратила всякий глянец. Шелковые платки, которые он заставлял исчезать, а затем триумфально извлекал из кармана в виде связки (платки, кстати, были взяты взаймы) давным-давно нуждались в утюжке. Но на том вечере ничего не имело значения: он воспламенил аудиторию, которая наслаждалась трюками; ей передалось его настроение. Он был наверху блаженства и упивался своей работой.

И, конечно, чувства аудитории передались Гарри. Время от времени он слышал аплодисменты. Закончив номер с ящиком, он показал другую необыкновенную сцену, которую исполнил быстро и непонятно как. Этот трюк отлично вписался во всю показанную Гудини программу. Взволнованный триумфом, он взял Бесс за руку, они поклонились… И последнее, что запомнила публика, была улыбка факира.

Заинтересовавшись своей новой протеже, Мэгги Клайн решила посмотреть их номер из-за кулис. Более того, она зазвала великого Тони Пастора смотреть номер вместе с ней. Когда Гудини завершили свое выступление, Пастор неплохо отозвался о них.

На следующий день он перевел их в четвертое действие.

Гарри никогда не сомневался в своем высоком предназначении. Следующая неделя была посвящена самоутверждению и мечтам о будущем. Когда срок контракта истек, он попросил и получил рекомендательное письмо от Пастора, которым всегда очень гордился. Записка Пастора датировалась четвертым февраля 1895 года и гласила: «Номер Гудини, который он исполнял у меня, я нашел удовлетворительным и интересным».

Но это не произвело никакого впечатления на театральных агентов. Гудини вернулись в цирк Хабера. Гарри уверял Бесс, что это лишь на время. Большие цирки скоро сами будут гоняться за ними.

Вернувшись на старое место, Гудини не пал духом. Он дополнил свой репертуар новым номером — «Свистком Панча» [2]. Это было устройство, имитирующее резкий гогочущий голос, произносящий: «Вот тебе! Вот тебе!» С этими словами Панч дубасил свою жену Джуди палкой.

Весной 1895 года Гудини ввязались в новое приключение. Они добрались до Ланкастера в штате Пенсильвания, где зимовал цирк братьев Уэлм, к которому они и присоединились, подписав выгодный контракт. Гудини должен был показывать фокусы с картами и с освобождением от наручников, а Бесс — петь и танцевать. Кроме того, когда цирк выступал на ярмарках, она «читала мысли», а Гарри делал номер с Панчем. И, конечно, вдвоем они исполняли трюк с ящиком. Кроме того, в их обязанности входило все, чего могла потребовать администрация. Все споры выносились на рассмотрение импресарио, который выступал в роли «арбитра». Такой кабале вполне могли бы позавидовать другие цирки.

Гудини приехали в Ланкастер глубокой темной ночью. Дул пронизывающий ветер и шел дождь. Кое-как они нашли цирковой фургон. Один из братьев Уэлш показал им их «апартаменты» — койку за занавеской. Артисты цирка Уэлшей жили в этом старом грузовом фургоне, который во время переездов превращался в пассажирский: вместо кроватей ставились дощатые скамейки.

Гудини получали двадцать пять долларов в неделю плюс «полный пансион».

«Могучая Кавалькада Братьев Уэлш и Гигантский Аттракцион» — был не просто фургонным увеселением. Зверинца Уэлши не держали, зато могли похвастаться тем, что цирк передвигается по железной дороге. Гудини любил цветисто описывать этот цирк и свое положение в нем.

Цирк имел вывеску с изображением «Дикого человека», которая осталась с предыдущего сезона, когда среди артистов был некий мускулистый темнокожий парень, изображавший людоеда. Отсутствие его номера обычно проходило незамеченным. Но как-то во время вечернего выступления толпа местных начала буйно требовать «дикого», угрожая в противном случае «сорвать, к чертям, дешевое представление». Джон Уэлш потому и держался на плаву долгие годы, что быстро ориентировался в обстановке. Он крикнул Гудини: «Эй, парень! Ты, с копной волос! Гримируйся и залезай в этот ящик. У нас должен быть дикий человек».

Гарри сделал так, как требовали босс и контракт. Он придумал костюм: балахон из мешковины, черные круги вокруг глаз, красные полосы на щеках. Войдя во вкус, он покрыл подбородок ярко-синей краской. Его мычание и рык были настолько убедительными, что номер оставили в программе.

Окрыленный таким успехом, церемониймейстер придумал новый ловкий ход. Он описывал родину «Дикого человека» — влажные джунгли Борнео, и то, как это создание, пойманное там, не ело ничего, кроме сырого мяса, но позднее научилось глотать сигары. Зрители тут же поспешили проверить это утверждение. Гудини, будучи жонглером, искусно делал вид, что кладет сигары в рот. Он очень убедительно пережевывал их и глотал. Поскольку сам Гарри не курил, цирковая обслуга после представления с удовольствием делила сигары между собой.

В труппе были японские акробаты. Одного из них, Сама Китчи, Гудини взял обучать английскому языку. За это Сам уговорил одного из старых членов труппы научить Гарри некоторым фокусам, в том числе и так называемому «изрыганию». Старик был как это называлось у артистов, «глотателем». Он мог достать неизвестно откуда шарики из слоновой кости, жонглировать ими, поймать один шарик ртом и вроде бы проглотить его. Когда он открывал рот, шарика там действительно не оказывалось. А потом он появлялся между губами гримасничающего фокусника. На самом деле, шарик не оставался во рту, но и не попадал в желудок: факир просто научился задерживать его в пищеводе, а потом «отрыгиванием» вновь поднимать вверх. Артисты, в совершенстве освоившие эту технику, могли проделывать такие трюки с лягушками, золотыми рыбками, часами, монетами и даже мышами.

Гудини никогда не пробовал проделывать это с лягушками или мышками, но трюк, как и всякий любопытный номер, заинтересовал его. Старик посоветовал Гарри тренироваться с маленькой картофелиной, привязанной к нитке. Ведь если картофелина проваливалась в желудок, она попросту переваривалась там.