После мучительного ожидания, длившегося пятьдесят семь секунд, над водой показалась рука. Бесчувственные и бывшие нью-йоркские журналисты, самые циничные газетчики в мире, радостно закричали и, отталкивая друг друга, ринулись помогать Гудини подняться на борт.

Ящик был обвязан веревкой. Они сняли крышку— внутри находились наручники. Это был, несомненно, рекламный трюк. Но что за номер! Он нашел отражение в печати. Гудини победил. Пресса Нью-Йорка теперь принадлежала ему.

После этого артист каждый вечер демонстрировал освобождение из ящика под водой в театральном бассейне.

Когда восторги начали понемногу стихать, он обратился к архитекторам, которые занимались строительством небоскребов. Они привязали Гудини такелажной веревкой к балке на высоте двадцатого этажа над тротуаром Бродвея. Это был обычный трюк с веревкой, который Гудини проделывал тысячи раз в дешевых театрах. Исполнив номер, он показал газетчикам хитрые узлы, которыми, возможно, был связан. Теперь против Гудини не мог устоять ни один издатель мира.

В конце первой недели выступлений Гарри потребовал заплатить ему золотом. Директор театра изумился: «В чем дело, Гарри? Тебе мало твердой валюты Соединенных Штатов?» «Выплатите мне двадцатидолларовыми золотыми монетами. У меня есть на то свои причины».

Он принес сумку с золотом в гримерную, где Брукс и Викери ждали его с ветошью и абразивной пастой. Они принялись полировать двуглавого орла. Когда Гарри счел, что золото блестит достаточно ярко, он сложил его в сумку и поехал домой. Подбежав к матери, сидевшей у окна и смотревшей на улицу, он весело воскликнул: «Мама, мама, помнишь, как перед смертью папа взял с меня слово заботиться о тебе? Помнишь?» «Да, сын мой. Конечно!» «Хорошо, мама, подними подол!» И он стал сыпать монеты на колени матери, будто золотой дождь. Гудини всегда говорил, что это был самый счастливый миг в его жизни.

Теперь освобождение из ящика под водой заняло место прыжка с моста. Гудини называл этот трюк «вызовом смерти».

Сомнительно, чтобы он когда-либо давал сигнал к погружению до того, как снимал задвижки и ослаблял доску. Профессионал риска никогда не рисковал попусту.

Своим воплощением в жизнь трюк был обязан Коллинзу. Он сделал ящик, установил потайную панель, наблюдал за забиванием гвоздей в крышку. Он следил, чтобы веревки не мешали сдвигать панель, руководил обвязкой и ждал сигнала Гудини опускать ящик в воду.

Присутствие Коллинза было для Гарри психологической поддержкой. Он полностью доверял Коллинзу: тот не мог ошибиться, упустить что-то из виду, выдать секрет трюка. По мнению Гудини, Джим стоил своего веса в золоте, хотя их отношения всегда были отношениями господина и слуги, что, впрочем, не мешало ни тому, ни другому. Они были неразлучны в течение восемнадцати лет. Будь Коллинз в артистической уборной в тот роковой день 1926 года, Гудини мог бы прожить еще не один десяток лет.

Закончив выступать в «Рут Гардене» в последнюю неделю августа, Гарри поспешил на борт «Кайзера Вильгельма II»(чтобы плыть в Британию. Отплытия Гудини всегда представляли собой волнующие сцены; он сердечно махал рукой матери, которая молча стояла на причале. В последнее мгновение Гарри еще раз подбегал к ней, чтобы обнять. Бесс и Коллинз в конце концов отталкивали его, трап поднимался, и корабль выходил из гавани. Мать и сын махали друг другу платками, пока судно не исчезло из виду.

Путешествие было спокойным, и Гудини с Коллинзом сели за работу уже в день отплытия. Они пытались создать усовершенствованный вариант молочной фляги. Тех же размеров, но без всяких потайных приспособлений, действующий по тому же принципу, что и котел. Распиливались мягкие скобы, после чего на их место ставились настоящие.

Вторая идея, осенившая Гарри в этот период, заключалась в том, чтобы влезть во флягу вверх ногами. Однако по мере разработки трюка Гудини все чаще задумывался о заполненном водой баке, из которого, казалось бы, невозможно выбраться. Он разрабатывал различные приспособления для отпирания крышки такого ящика, но не мог найти устройства, которое было бы достаточно простым, съемным и в то же время создавало бы видимость драматической борьбы.

Такое устройство он нашел только в следующем году, когда соединил несколько трюков в один. Изобретя приспособление, Гарри сделал несколько моделей и выбрал из них ту, которая отвечала всем требованиям. Это был стеклянный бак, наполненный водой, и сидящего внутри артиста было хорошо видно. Когда он влезал, бак переворачивали вверх дном, и создавалось впечатление, что вылезти из него невозможно. Гарри назвал его «китайской камерой для пыток водой».

Весной 1913 года Гудини закончил выступления в Бухаресте и поспешил в Штаты, в «Рут Гарден».

В это время он выступал с номером «Двойные объятия смерти». Его запирали в бак с водой, а бак ставили в запертый ящик. Неудача сулила Гарри гибель.

По крайней мере, двое других артистов теперь показывали номер с молочной флягой и, по мнению Гудини, на этом пятачке становилось тесновато. Надо было изобретать что-то новое, и Гарри решил вставить бак в ящик, крышка которого запиралась висячими замками. Идею эту он вынашивал с 1908 года, когда построил свою первую молочную флягу.

Мы не знаем, был ли заполнен водой второй сосуд-использование деревянного ящика, похоже, исключает это. Неизвестно также, был ли бак перевернут вверх дном, и имело ли днище какой-то секрет.

Контракт в «Рут Гарден» был расторгнут на три недели раньше срока: Гарри надо было пожить с матерью, которая, видимо, начала испытывать гнет своих лет.

18 июля Гудини должен был начать выступления в Копенгагене. Он тянул до последнего момента и 8 числа сел на пароход «Кронпринцесса Сесилия». Отъезд, описанный Беатрис Гудини, представлял собой волнующее зрелище.

Люди на пристани стали свидетелями необычной сцены. Гудини обнимал маленькую старую женщину, облаченную в черный шелк: он шел к трапу, потом возвращался, чтобы снова поцеловать ее. «Эрик, возможно, когда ты приедешь домой, меня уже не будет,»— говорила она. Ей было семьдесят два, и она уже не чувствовала в себе прежних жизненных сил. Очевидно, Гудини не мог уехать, не утешив ее и не выразив своей признательности. Наконец она велела ему идти. Гудини, повернувшись к толпе, сказал: «Смотрите, моя мама прогоняет меня от себя». «Нет, нет!» — запротестовала она, — но тебе пора. Езжай и быстрее возвращайся ко мне».

Он был последним, кто взошел на борт перед самым подъемом трапа.

Прощаясь, миссис Вейсс попросила своего Эрика привезти ей пару меховых тапочек. Он не забыл об этом, но ей не довелось их надеть.

Тот сезон Дэш провел дома, выступая в Эстери-Парк. Мамаша Вейсс пришла на представление, и там с ней случился удар. Дэш сразу телеграфировал Гудини в Гамбург. Гарри был еще в море, когда умерла его мать. Телеграмма не дошла до него, и ее переслали в театр в Копенгаген. Когда Гарри, наконец, прочел ее, он был потрясен. Бесс быстро собрала два маленьких чемодана, и они отправились в германский порт, чтобы сесть на пароход. Коллинз остался улаживать скандал, вызванный срывом контракта, что в Дании считалось серьезным нарушением закона. Коллинза посадили в кутузку и держали там, пока директор театра не уразумел, что случилось.

30 июля Гудини стоял на кладбище, у могилы матери и отца. Теплые меховые тапочки Гарри положил ей в гроб.

Весь август Гарри практически каждый день проводил на могиле, разговаривая с матерью, словно она все еще могла слышать его. Он был безутешен, не мог спать, то и дело звал мать по ночам. По Бродвею поползли слухи, что он сошел с ума от горя.

Прежде чем отправиться в Европу, чтобы продолжить гастроли, Гарри в последний раз посетил могилу матери. В последующие годы он редко покидал Нью-Йорк, не сказав «до свидания» маме. А возвращаясь, первым делом брал такси и мчался на кладбище, даже не заглянув домой.

В середине сентября он был в достаточно хорошей форме, чтобы начать выступать в Нюрнберге. К этому времени он уже собрал все письма матери, начиная с 1900 года, и перепечатал их по-английски, чтобы перечитывать.