Национализм, модернизация, подъем жизненного уровня в Анатолии — таковы главные лозунги экономической политики, проводимой юнионистами.

Подобная политика потрясла Османскую империю. Впервые в ее истории власть в Стамбуле стала защищать турецкий национализм под влиянием тюрок-мусульман, прибывших из России. Был создан Турецкий центр для развития турецкого языка и совершенствования экономического, социального и научного просвещения турецкого народа. Амбициозная идея объединения всех тюрок от Балкан до «оазиса Шелкового пути» заключена в знаменитом высказывании Зии Гёкалпа [17]: «Родина турок — не Турция, и даже не Туркестан, а огромная и бесконечная земля: Туран».

Панисламизм исчез вместе с Абдул-Хамидом. Паносманизм, возникший вслед за ним, просуществовал недолго. Прекрасные декларации парижского заседания 1902 года рухнули перед ростом национализма. Македонцы, армяне, греки, арабы, турки — никто больше не верил в существование Османских соединенных штатов… о чем мечтали в дни революции 1908 года. Накануне 1914 года комитет «Единение и прогресс» решил запретить нетурецким нациям право на создание националистических организаций. Пантюркизм, то есть идея о создании тюркской нации от Балкан до Маньчжурии, и пантуранизм, как более извращенная идея, стали официальной политикой Стамбула. Лидеры «Единения и прогресса» в отличие от своих предшественников, игнорировавших национализм и его силу, решили взять реванш и создать новую Турецкую империю.

В отличие от национализма модернизм не впервые был взят на вооружение османским правительством. Но юнионисты нанесли первый удар по гордиеву узлу, связывающему Османскую империю с исламом: справедливо или нет, долгий путь к современному обществу, начатый османскими реформаторами в XVIII веке, совпал на самом деле с борьбой за секуляризацию общества, превращение империи в светскую страну. Несмотря на последователей тех, кто закрыл университет в 1870 году на тридцать лет после конференции, признанной еретической; несмотря на исламистские организации, стремящиеся доказать, что ислам может стать двигателем модернизации, младотурки реализовали важные реформы: контроль религиозных судей министерством юстиции, приравнивание к государственным служащим мусульманских богословов-законоведов (улемов), управление религиозными школами министерством образования, секуляризация брачных контрактов, разрешение на развод в определенных случаях, открытие лицеев и университета для девушек…

Как бы ни показалось это странным тем, кто не знает турецкого ислама и места женщин в османском обществе, младотурки не побоялись начать свои реформы с Анатолии. Разве религиозные обряды в Анатолии не сохранили свою естественность, простоту и внимание к повседневной жизни, отражающие пасторские традиции предков, пришедших из Центральной Азии? А женщины в сельских местностях Анатолии не участвуют в общественной жизни, как это было у турок до исламизации? Фактически, и та и другая тема — не что иное, как выражение желания младотурок преобразовать Анатолию.

Анатолия (название «Анатолия» — греческого происхождения, более предпочтительное, чем Малая Азия или Азиатская часть Турции), примерно равная по площади Франции, становится парадигмой того, что младотурки хотели бы создать. Султаны пренебрегали ею и с XVII века не посещали ее и не направляли туда своих наследников приобрести начальный опыт управления. Младотурки, среди которых ни один из лидеров не был родом из Стамбула, превратят ее в свой Иерусалим, и, как писал немецкий журналист Штюрмер, в 1917 году «настоящий турок, бедный и примитивный, вдруг становится фаворитом». Следует сделать Анатолию исключительно турецкой, поселив там иммигрировавших мусульман, изгнанных с бывших территорий Османской империи в Европе; необходимо также создать в империи наиболее благоприятные условия для турецких коммерсантов, землевладельцев и банкиров. Младотурки не хотят больше, чтобы считали, будто название «Малая Азия якобы было для населения в прошлом более благозвучным, чем Анатолия». Кроме того, «тогда как греки и армяне занимают места служащих в конторах и часто поднимаются по службе до руководящих постов, турки прозябают на самых скромных должностях и наиболее часто занимаются лишь физическим трудом», что, по мнению младотурок, необходимо прекратить.

К концу Первой мировой войны национализм, модернизация и анатолизация принесли примерно столько же вреда, сколько и пользы. Следовало учитывать нехватку времени и денег, военные поражения, оппозицию влиятельных политиков, элитаризм проводимой политики: Турецкий центр насчитывал всего две тысячи членов из числа интеллигенции и студентов. Тем не менее эта политика вызвала необратимый психологический шок, заставивший немецкого журналиста Штюрмера сделать следующий вывод: «Эти изменения ментальности турок, явившиеся результатом борьбы за существование, способствовали довольно благоприятному развитию Турции после войны, излечив ее от чрезмерного роста шовинизма, разумно сведенного до единственной области, способной успешно развиваться, а именно до в основном турецкой Анатолии. Но, с другой стороны, будут необходимы еще железная воля и беспощадная решительность в этом плохо управляемом государстве, чтобы искоренить ложные и вредные идеи сегодняшнего правительства».

Читал ли Кемаль эту книгу Штюрмера? Нет никаких свидетельств, позволяющих так думать, но если он всё-таки читал ее, то, несомненно, очень серьезно отнесся к анализу немецкого журналиста и взял его на вооружение. Выигравшие от политики младотурок, впрочем, станут его главными сторонниками во время войны за независимость, и совершенно определенно, что Кемалю было не занимать ни железной воли, ни непоколебимой решимости.

Через восемь лет после окончания войны Кемаль выскажет мнение о периоде правления младотурок и о войне: «Мой долг поблагодарить всех тех, кто удержал меня в стороне от этой неудачи, но всё же следует напомнить, что сделали они это бессознательно». К чему эта благодарность? Да к тому, что он не смог бы сделать лучше, чем его противники, или еще и к тому, что они подготовили фундамент, без которого он не смог бы предпринять свои реформы и, таким образом, безболезненно воспользоваться печальным опытом лидеров «Единения и прогресса». Когда знаешь Кемаля и его уверенность в себе, второе объяснение кажется более подходящим, но в то же время реализм всегда был также одним из достоинств генерала. Таким образом, формулировка благодарности сохраняет свою двойственность; это не первый и не последний раз, когда Кемаль умышленно прикрывает свои мысли некоторой тайной.

Через три дня после окончания войны и в нарушение положений Мудросского перемирия британская армия оккупирует Александретту и окружающую ее территорию, а также Мосул. Англичане требуют немедленной демобилизации, перемещения артиллерии и продовольственных баз и ухода турецких войск оттуда до 15 ноября.

Правительство пытается протестовать, но безуспешно. Из Аданы раздается голос Кемаля, полный ярости, но в то же время забавно оттененный формулировкой в британском духе: «Я должен заявить, что лишен деликатности, позволяющей понять и оценить как джентльменский поступок английского представителя, так и необходимость отвечать на него ожидаемой любезностью». Но Иззет-паша не поддерживает его и 11 ноября предпочитает подать в отставку. В течение трех дней английский крейсер плывет к Мосулу. Почти каждый день Кемаль отправляет телеграммы в Стамбул, гневно осуждая поведение англичан и предлагая сопротивляться этому силой.

Регион Мосула, расположенный на севере Месопотамии, к западу от Персии, представляет значительный стратегический интерес для Британской империи. Мосул, находящийся на рубеже арабских, турецких, персидских и курдских территорий и служащий вехой на пути в Индию, на Кавказ, к Красному морю и Персидскому заливу, обладает также значительным количеством нефтяных месторождений. В 1898 году султан взял под свой контроль доходы от добычи нефти. Через три года шах предоставил концессию, охватывающую пять шестых персидской территории, авантюристу Арси. Немедленно англичане взяли под свой контроль разработку персидских нефтяных месторождений