Не забывал Бенкендорф и о боевой подготовке войск: он даже создал школу для нижних чинов (что было тогда внове), хотя, как сам замечал, нажил себе этим множество врагов. Когда же выяснилось, что обер-вагенмейстер (начальник обоза) дивизии — бывший преподаватель Московского университета, Бенкендорф предложил ему «тряхнуть стариной» и организовал преподавание для офицеров и юнкеров, иронизируя при этом: «…Конечно, это не пансион Николя»69.

Круг забот дивизионного командира оказался достаточно широк: от закупок фуража до проблем личной жизни подчинённых — в той мере, в которой они способствовали или мешали выполнению служебных обязанностей. Одно из его писем (предположительно к Аракчееву) основывается на наблюдениях заботливого командира и поднимает серьёзный вопрос «относительно пагубной лёгкости, каковою обставлено вступление в брак офицеров».

Бенкендорф докладывал:

«Эта лёгкость, влекущая за собою значительный вред, является достаточно важным обстоятельством для обращения на нее Высочайшего Его Величества внимания. Субалтерн-офицеры, не имеющие состояния, часто женятся, следуя исключительно минутному влечению, и тем являются причиною несчастия своих жён и детей, или делаются неспособными к службе офицерами, изыскивающими случаи для удовлетворения, предосудительным способом, нужд, сопряжённых с семейной жизнью; другие, в расцвете лет, покидают военную службу, чтобы определиться на более выгодную гражданскую службу, или переходят в гарнизоны, находя там, по крайней мере, спокойную и оседлую жизнь. Офицеры знатного происхождения, призванные впоследствии располагать более или менее значительным состоянием и являющиеся часто надеждой и поддержкой целой семьи, вступают в брак по увлечению, от скуки или по неразумию и привозят в отечество жён, составляющих предмет их собственного стыда и родительского отчаяния.

Подобные примеры участились с прохождением наших войск чрез Германию и с расквартированием в Польше и принесли огорчение во множество семей. Было бы весьма полезно ограничить лёгкость вступления в брак офицеров. Можно бы запретить офицерам, не имеющим средств, вступать в брак ранее достижения ими подполковничьего чина и не иначе, как если невеста представит доказательство получения ею ежегодно постоянного дохода в тысячу рублей. Относительно же состоятельных офицеров начальник дивизии обязан, осведомившись о поведении и родстве невесты, написать об этом наиболее близким родственникам офицера, присовокупив к тому и свои замечания, и имеет право дать движение просьбе офицера не иначе, как по получении на своё имя согласия от этих родственников. Брак, совершённый (как, однако, часто случается ныне) без согласия родителей или разрешения начальства, будет признан недействительным.

Подобные строгости и формальности, крайне значительно успокоив семьи, дадут время молодым людям на размышление об их предположениях, прервут множество несчастных союзов и сохранят на службе немало хороших офицеров. Всё, что касается порядка, нравственности и домашнего благополучия, не может иметь лучшего за себя ходатая, кроме вашего сиятельства, и не может не удостоиться отеческой заботливости нашего августейшего государя.

Имею честь…

А. Бенкендорф, 25 февраля 1817 г.».70

Проблемы, поднятые Бенкендорфом в 1817 году, оставались актуальными до самой эпохи Великих реформ Александра II. Почти через полвека, в 1866 году, были утверждены правила, запрещавшие офицерам вступать в брак ранее достижения 23-летнего возраста; до 28 лет жениться можно было только с разрешения начальства и только в случае предоставления доказательств достаточного имущественного обеспечения семьи (одним или обоими будущими супругами). Кроме того, брак должен был быть «пристойным» (что определяли командиры — полковой и дивизионный). Избранница офицера должна была соответствовать определённым критериям: быть «доброй нравственности и благовоспитанна»; кроме того, «должно быть принимаемо во внимание и общественное положение невесты»71.

…Нет, не случайно тема женитьбы всплыла среди забот Бенкендорфа. Тридцатипятилетний генерал и сам подошёл, наконец, к решительному рубежу, на котором пришла пора расставаться с беззаботной холостяцкой жизнью, заполненной влюблённостями, увлечениями и романами.

Бенкендорф вспоминал, что судьба подстерегла его зимой 1816/17 года, в Харькове, на большом балу, собравшем всю окрестную знать; семейная легенда, переданная Сергеем Волконским, повествует о старинной усадьбе под Харьковом, называвшейся Большие Водолаги. Как бы то ни было, но момент запёчатлён почти одинаково:

«…Открывается дверь, и входит с двумя маленькими девочками женщина такой необыкновенной красоты, что Бенкендорф, который был столь же рассеян, сколь влюбчив, тут же опрокинул великолепную китайскую вазу»72.

Двадцативосьмилетняя Елизавета Андреевна Бибикова, урождённая Донец-Захаржевская, была вдовой генерала, погибшего в Отечественную войну. Очевидцы замечали, что «в ней не было ничего особенного, но она была стройна и имела ловкость, всем полькам свойственную»73. Однако очарованный всем её обликом — стройностью, походкой, голосом, разговором — Бенкендорф с того момента, как был представлен мадам Бибиковой, уже не отходил от неё ни на шаг. К концу бала он почувствовал, что «совершенно влюбился», а к моменту возвращения домой понял, что готов жениться74.

Это уже не мог быть очередной ни к чему не обязывающий роман. Во Францию отправлено письмо: «Спешу, дорогой и чудесный Воронцов, сообщить о моей предстоящей женитьбе, Моя жена — ангел красоты. Вы полюбите её, как только увидите. Она уже любит вас благодаря моим рассказам»75.

Но жениться не так-то просто: даже 35-летнему генералу, командиру дивизии, нужно дождаться отцовского благословения, согласия императрицы-матери Марии Фёдоровны и разрешения самого государя. Не торопились и родственники невесты. Главная покровительница Елизаветы Андреевны, её тетушка Мария Андреевна Дунина, «мать многочисленного семейства… старая наседка, широко распространившая свои патриархальные крылья»76, принялась наводить справки о женихе. Она дошла, ни много ни мало, до «высочайшего источника» — Марии Фёдоровны, благо статус бывшей фрейлины Екатерины Великой позволял это сделать… Императрица вместо информации прислала образ — благословить молодых!

Согласием ответил и Христофор Иванович. А вот государь Александр Павлович, прежде чем дать письменное разрешение, решил испытать своего флигель-адъютанта в серьёзных внутриполитических делах.

Дело в том, что в губернском масштабе стоящая за генералом Бенкендорфом воинская сила обеспечивала его независимость от местного начальства, а звание адъютанта императора давало ему полномочия представителя верховной власти. Вот почему, когда правительству понадобилось провести серьёзное расследование злоупотреблений представителей администрации Воронежской губернии, вести дело поручили Александру Христофоровичу, чья дивизия в это время квартировала неподалёку.

Воронежский гражданский губернатор М. И. Бравин, как вспоминал Бенкендорф, «дерзкий и самоуправный, портил жизнь дворянам, обижал купцов, притеснял крестьян»77. Предлогом для расследования стало увеличение им поборов с местных государственных крестьян до такой степени, что они пожаловались непосредственно в столицу, в Сенат. Собственно, жалоба была принесена на нескольких местных чиновников, но сопровождалась просьбой обязательно прислать ревизора из центра. Жалобщики умоляли ни в коем случае не доверять дело местным губернским властям, поскольку они «нас не только обвинят, но в тюрьме невинно заморят, и мы из них никому не осмелимся ни одного слова правды сказать».

При расследовании выяснилось, что земские исправники брани гигантские взятки — в размере своего годового жалованья, до двух тысяч рублей. Некто Харкевич требовал с крестьян «овёс, сено, подводы; заставлял их работать на себя, выгонял на своё поле баб по 200 жать его хлеб в течение нескольких дней сряду в самую рабочую пору, собирал с крестьян баранов, живность и всякого рода съестные припасы». К Рождеству и Пасхе волостные головы и выборные от общества собирали «христославное» исправнику, его письмоводителю и секретарю: «видимо-невидимо» ветчины, поросят, яиц, коровьего масла и всякой птицы — столько, «чтобы и за весь год не скушали с своими барынями и детками». Другие исправники не только использовали дармовую рабочую силу на полевых работах, но и посылали баб «собирать для себя ягоды на варенье и сушенье».