Формально вопрос так и остался «открытым», как сообщали те же «Русские ведомости». Но Софье Андреевне было ясно: дело обретало совсем иной характер. Поэтому 18 ноября она решила незамедлительно предпринять еще одну попытку по спасению Ясной Поляны и написала очередное письмо Николаю 11, в котором сообщала: «Если русское правительство не купит Ясную Поляну, сыновья мои, находящиеся, некоторые из них, в большой нужде, принуждены будут, хотя и с глубокой сердечной болью, продавать ее участками или полностью в частное владение. И тогда сердце русского народа и потомков Льва Толстого дрогнет и опечалится тем, что правительство не защитило колыбели и могилы человека, на весь мир прославившего русское имя… Не дозволяйте бесповоротно погубить Ясную Поляну, допустив продажу ее не русскому правительству, а частным лицам».
В действительности Софья Андреевна оказалась заложницей собственных детей, а потому мучилась из‑за своей раздвоенности: как помочь детям и как сохранить усадьбу? А «церковные веяния» вовсю гуляли в залах Зимнего дворца. Еще как‑то мог содействовать успешному завершению дела министр финансов В. Н. Коковцов, сторонник Столыпина. Но у него не было того авторитета, которым обладал премьер. 20 декабря при очередном просмотре Особого журнала Совета министров на определенной странице царь оставил запись, которая поставила точку в яснополянской истории: «Нахожу покупку имения гр. Толстого правительством недопустимой». Здесь же попутно предлагалось Совету министров обсудить размер пенсии, могущей быть назначенной вдове писателя. Этот размер государственной помощи оказался весьма значительным — десять тысяч рублей в год. С такими пенсиями тогда уходили в отставку чиновники высочайшего статуса. Софья Андреевна была польщена и ответила Коковцову письмом, в котором выразила свою величайшую благодарность государю.
Что ж, приходилось лишь сожалеть о том, что правительству не суждено было выкупить Ясную Поляну. Если бы это случилось, думала Софья Андреевна, судьбы ее сыновей могли бы сложиться иначе, более счастливо, а ей самой не пришлось бы изливать безысходную опустошенность на страницах дневников, наблюдая за тем, как дети тратят жизнь на что попало, без особых размышлений и в свое удовольствие, а став пожилыми, берутся за перо, чтобы заняться литературой, а главным образом, чтобы писать мемуары. Сыновья не стали сторонниками отцовского отрицания всех материальных сторон жизни. Ее «Львовичей», кроме, пожалуй, Сергея, в большей степени интересовали вопросы имущественные: что они еще получат в наследство от отца, а потом от нее, своей матери?
Со временем страсти в ее семье поутихли. Теперь, когда собиралась вся семья, говорили главным образом о постороннем, о жизни, протекавшей за пределами Ясной Поляны, в Петербурге или Москве. Исчезали косые, недобрые взгляды, не было уже открытых противостояний. Софье Андреевне казалось, что жизнь в ее доме стала как‑то проще и даже безмятежнее.
Гостей в их доме больше не встречал молчаливый упрек мужа, который постоянно мучился собой, и от него эти мучения, как круги по воде, расходились по всей их большой семье. Теперь не надо было ломать голову над малоразрешаемыми проблемами о народе, о смерти и бессмертии, которые были окружающим не по силам. Собираясь вместе, играли в крокет или теннис, совершали конные прогулки по окрестностям Ясной Поляны, а потом усаживались в зале за карточные столы. Сыновья делились с ней своими планами. Так, Илья вновь увлекся живописью, писал этюды с видами усадьбы, затеял издание своей газеты «Новая Россия», писал очерки об отце и Ясной Поляне. Льва притягивали заграничные поездки, он готовился посетить Китай и Японию. Софья Андреевна помогла ему деньгами, но была очень расстроена, когда узнала от дочери Тани, что часть этих денег сын проиграл в Москве. У нее снова был камень на сердце. Андрей отправился с женой в Ниццу. Софья Андреевна нервничала из‑за того, что эта поездка обойдется сыну втридорога. Ей ли было не знать о его привычках к первоклассным отелям, дорогим обедам со знакомыми из grand monde, среди которых встречались и такие, как великий князь Михаил Александрович. Сын Михаил, пожалуй, чаще других навещал мать со своим большим семейством. Он неизменно галантно целовал ей руку, справлялся о ее здоровье, гулял с ней по парку, беззаботно хохотал с братьями, если они оказывались рядом с ним.
Только Сергей, которому в 1913 году исполнилось пятьдесят лет, все больше осознавал неизбежную соподчиненность между своей жизнью и отцовским делом и стремился понять свою личную ответственность за то, что так или иначе связано с памятью об отце. Сын увлеченно и кропотливо собирал материалы для готовившейся выставки в Историческом музее или составлял «для посетителей» описания Ясной Поляны, своего рода первый путеводитель по усадьбе. Софья Андреевна радовалась, что у нее есть надежный сподвижник по сбережению памяти мужа и по созданию музея в Ясной Поляне, о чем она мечтала, когда еще был жив Лев Николаевич. Но тогда муж отнесся к идее организации музея в родной усадьбе неодобрительно.
Вскоре Софья Андреевна узнала, что дочь Александра вместе с Чертковым занялась подготовкой трехтомника произведений Льва Николаевича. После того как «американская история» завершилась, к счастью, безрезультатно, а правительственный выкуп Ясной Поляны, увы, не состоялся, дочь стала реализовывать волю отца, заключавшуюся в передаче земли крестьянам. Саша предложила матери и братьям простое компромиссное решение, которое удовлетворяло, как ей казалось, сразу всех: на полученные от продажи трехтомника деньги она выкупает у родственников западную часть имения, которую раздает крестьянам согласно воле покойного отца. Споров не возникло. Крестьянам же дар показался слишком необычным. А Софья Андреевна подумала, что она могла бы еще раньше преподнести крестьянам такой подарок. Как печально все это! Муж лишил семью своих сочинений, а крестьян — земли. Если бы все было в ее руках, она оставила бы права на сочинения, написанные мужем до 1881 года, себе, а всю землю, более 500 десятин, отдала бы крестьянам. Но Лев Николаевич захотел, чтобы все было не так.
Получив за посмертное издание книг отца 120 тысяч рублей, Саша выкупила Ясную Поляну у матери и братьев. Софья Андреевна оставила себе дом, а всю землю западной части имения, согласно воле отца, дочь отдала яснополянским крестьянам на определенных условиях: они не вправе были полученную землю продавать, закладывать или отдавать в аренду. Выкуп земли у братьев был осуществлен на очень выгодных для них условиях, гораздо выгоднее, чем вариант, предложенный правительством. Таким образом, из 826 десятин земли 600 было выкуплено Сашей для передачи крестьянам, а остальные 226 десятин остались за Софьей Андреевной, которая продала свою наследственную часть Саше в пользу крестьян, а на полученные деньги выкупила у детей саму усадьбу.
Оформление выкупа оплачивалось по двойной для этих мест цене, по 500 рублей за десятину пашни при ее реальной цене в 250 рублей за десятину. Кроме того, сыновья получали привилегию в виде долговременной отсрочки передачи крестьянам земли, занятой лесом. Дочь выплачивала Софье Андреевне и братьям 400 тысяч рублей. Если учесть, что сама усадьба в 200 с лишним десятин оставалась за ней, тогда как проект государственного выкупа предполагал для нее лишь пожизненное владение флигелем, то выгода от этой сделки была очевидной. Итак, одна проблема была решена, но на этом их семейные неурядицы не закончились. Нерешенным оставался главный вопрос, связанный с правами на хранение рукописей Льва Николаевича.
Тяжба между матерью и младшей дочерью тянулась почти четыре года, и хотя обе старались не распространять ее на свои личные отношения, все‑таки сведения об этом дошли до печати и получили широкую огласку. Еще в конце ноября 1910 года, когда завещание вступило в законную силу, адвокат Н. К. Муравьев сразу же обратился в Исторический музей, где Софья Андреевна хранила часть архивов мужа и своих, с заявлением о необходимости опечатать хранилище рукописей Толстого, чтобы соблюсти издательские интересы их реальной наследницы Саши. Тот же Муравьев подготовил еще и нотариальное завещание, адресовав его типографии товарищества Кушнерева, где говорилось о том, что «согласно завещанию печатание или издание кем‑либо сочинений Л. Н. Толстого, помимо А. Л. Толстой, является нарушением ее интересов». Таким образом, приостанавливалась вся издательская деятельность Софьи Андреевны. Был брошен камень в ее огород, и она знала, кто на самом деле его запустил.