Тем не менее порой ей хотелось самых «пустых» радостей, которых не признавал муж, устававший даже от долгой болтовни Фета. Соня мечтала о том, чтобы у нее было много — много веселья. Еще недавно она спасалась в Лёвочкином зазеркалье, в котором ей было так интересно и весело. А теперь муж говорил, что у него в «голове пусто», он как будто бы стал «не от мира сего», часто сидел с отсутствующим взглядом, был мрачен, почти не разговаривал с ней, не замечал ее, перестал есть и спать, мучился головными болями, совсем ничего не делал, даже писем не писал. Съездив в Троице — Сергиеву лавру, продолжал думать до головных болей. Излечивался, наслаждаясь великой мудростью, вчитываясь в Екклесиаст и притчи Соломона. В мудрости он нашел для себя много печали.

Муж жил «одиноко и смирно». Она старалась больше молчать, ничего не советовать, помня, сколько раз ей за это от него доставалось, но прекрасно понимала, что ему надо бы поехать туда, где теплый климат, там он быстро от всего плохого и мучившего его излечился бы. Однажды за чаепитием он затеял длинный философский разговор о смысле жизни, в котором она все поняла по — своему. Поняла, что не стоит «думать до головных болей» ради того, чтобы доказать всем, какдалеко Церковь отошла от Евангелия.

В это время Соня занималась вполне определенными делами, которые отличались от стыдливых, неопределенных Лёвочкиных дел, «праздных», как он выражался. Возможно ли соединить свои новые искания с творчеством и с семьей? Кажется, да. Он поехал в Москву, чтобы приобрести книги для работы над духовными сочинениями, а заодно подыскать достойных гувернеров своим детям и еще раз осмотреть картинную галерею Дмитрия Петровича Боткина.

В вопросах воспитания детей и пользы гувернеров у Сони, кажется, не было разногласий с мужем. Узнав о любовных проделках месье Rey с m‑lle Gachet, он настолько вышел из себя, что накричал на гувернера: «Я вас выброшу из окна, если вы будете продолжать вести себя подобным образом!» После этого гувернер был уволен. Но это были «мелочи». Главное — экзамены старших мальчиков, за которыми муж особенно пристально теперь следил. В общем, как он говорил в таких случаях, только у безнравственных людей все идет гладко.

А Соня в это время, испытывая Лёвочку своим желанием веселья, готовила домашний спектакль. Начались репетиции на небольшой сцене — высоких подмостках с занавесом и нижней подсветкой. Все как в настоящем театре. Играли «Бедовую бабушку», которая очень удалась, а еще пьесу «Вице — мундир», которую испортил Илюша, забыв слова своей роли, чем сконфузил Сережу. Как всегда, отличилась Таня, прекрасно сыгравшая на репетиции и чуть похуже во время самого спектакля. А потом были танцы и Лёвочка «разошелся», не смог устоять. В общем, дым стоял коромыслом, «были гость на госте», для них было в ходу 34 простыни, и стол накрывался на 30 персон. Лёвочка в приподнятом настроении отодвинул «пачкуна» Шопенгауэра, искушавшего его своей мудростью. Что ж, «мудрый умирает наравне с глупым».

Вскоре Соня вместе с детьми отправилась в Москву, чтобы показать им Кремль, Оружейную палату, соборы, картинные галереи, сводить их в оперу, посетить магазины.

Между тем ей было трудно придраться к мужу, который в это время довольно активно занимался благоустройством семьи, покупая земли в Самарской губернии и ведя переговоры об очередном издании собрания сочинений, в результате продал его за 25 тысяч наличными. Несмотря на Лёвочкины хлопоты, Соня подмечала в нем большие перемены. Он стал полностью соблюдать Великий пост и посещать все церковные службы. Теперь все в Ясной Поляне, от мала до велика, ели постное, учились и жили как по прописям. Иными словами, «любили добродетель, труд, благочестие и тому подобное». Муж постоянно читал и что‑то уяснял в себе. Он словно «жил в чаду», переполненный внутренними сомнениями, угрызениями совести. Могла ли Соня любить его таким «черненьким»? Конечно, могла и любила, да еще как!

Когда она была без него, ей всегда было «хуже». Дети вели себя, как правило, «дурно». Одиночество, постоянный страх за Лёвочку делали Соню суеверной и нервной. Она хваталась, словно за палочку — выручалочку, за его коротенькие записочки, написанные ей второпях на буфетной бумаге, пыталась «выжать» из них как можно больше сведений. Чтобы ни о чем не думать, забыться, она, не переставая, шила, приговаривая про себя: «Работы гибель и конца ей не предвижу: семь человек и я восьмая». Только иногда ее работа прерывалась радостным детским смехом: в Ясной Поляне в день рождения Тани появились два осла из Самары, Бисмарк и Мак — Магон, на которых все по очереди с большим удовольствием катались. А Соня подарила своей любимице золотой медальон и колечко, а также три рубля серебром. Было еще и русское шампанское на день рождения дочери, а потом Таня должна была поехать на Spectacle de Societe (общественный спектакль. — Н. Н.). Илюша подарил сестре собственноручно сделанные три перьевые ручки с головками собачек. Вышло неплохо. Еще Таня обустроила свою комнату, в которой стало очень даже «мило»: красная мебель, покрытая лаком, везде растения, письменные вещи разложены как надо.

А Лёвочка по — прежнему весь был в религиозных исканиях, умилялся молитвами. Вместе с ним становилась богомольной и Соня, видя во всем, и в дурном и в хорошем, волю Божью. Находясь в смиренном настроении, муж написал примирительное письмо своему бывшему другу, соседу — помещику Ивану Сергеевичу Тургеневу, с которым был в ссоре целых семнадцать лет. Примирение с Тургеневым, ставшее прямым следствием обновленной нынешней жизни мужа, было замечательным событием для всех обитателей яснополянской усадьбы.

8 августа 1878 года Иван Тургенев в первый раз, спустя долгое время, навестил своего бывшего друга. Тургенев показался Соне «очень седым и очень смиренным». Тем не менее, несмотря на седины, он поражал своим бурлеском, артистизмом, красноречием. Он так «картинно» представлял всем присутствующим статую Христа скульптора Антокольского, что Соне казалось, будто она видела ее собственными глазами. А еще развеселил всех, представив свою любимую собаку Жака. Потом прочел тонким дискантом свой рассказ «Собака».

Соню поразила трогательная наивность маститого художника, его удивительная доверчивость, с которой он признавался всем в своих болезнях и страхах, например, в боязни фатальной цифры «13». Кто‑то заметил, что собравшихся за столом как раз тринадцать. Начались нервные шутки, вроде этой: на кого из присутствующих упадет жребий смерти, и кто боится магической цифры. Тургенев, не задумываясь, первым поднял руку, произнеся: «Que celui, qui craint la mort, leve la main» (пусть тот, кто боится смерти, поднимет руку. — Н. Н.). Никто не поднял руку, кроме Лёвочки, который из‑за учтивости вынужден был это сделать, проговорив: «Eh bien, moi aussi, je ne veuxnas» (ну, и я тоже не хочу умереть. — Н. Н.).

После обеда пела сестра Таня своим прекрасным вибрирующим сопрано, а потом затеяли кадриль. Однако всех без исключения потряс cancan в исполнении дорогого гостя. Он станцевал его по всем правилам, на старинный манер, заложив пальцы рук за проймы бархатного жилета, с мягким, грациозным приседанием и выпрямлением ног, в общем, мастерски продемонстрировал вполне светский танец, совершенно приличный в его исполнении, не похожий на пошлый канкан, грубо исполняемый в различных кафешантанах. Все были очарованы гостем, и только один Лёвочка с грустью смотрел на Тургенева, заливавшегося детским смехом и довольного своим успехом. Потом Иван Сергеевич показал еще один свой коронный номер, подложив одну руку под другую и изобразив курицу в супе, а потом еще один — как собака делает стойку. Зрители пришли в полный восторг.

Затем Соня предложила гостям припомнить что‑нибудь, связанное с самой счастливой минутой в их жизни. Но только Тургенев охотно откликнулся на ее предложение, рассказав, как он по глазам любимой понял, что он любим. Именно любовь к Женщине помогла ему подняться на Олимп, населенный благородными «тургеневскими» девушками. Он, конечно, «женский» писатель, вдохновляемый исключительно Женщиной и писавший только для нее одной.