Вяземский не только засыпал Наталью Николаевну письмами, но почти ежедневно появлялся в ее доме и сопровождал ее на прогулках, так что надоедал даже детям. Понимая это и собираясь на время оставить Петербург, в письме от 26 июня 1843 года он прямо говорит ей: «Чтобы не иметь более безрассудного вида, чем на самом деле, прошу вашего разрешения объяснить, почему я не пришел к вам перед отъездом. Много раз я готов был сделать это, но всегда мне не хватало смелости. А знаете ли — какой смелости? — Боязнь показаться смешным перед вашими детьми и прислугой. Ваша сестра меня нисколько не смущает. Она разумна и добра, а следовательно, беспристрастна». Заканчивается письмо словами: «Во всяком случае, вернувшись в Петербург, я воспользуюсь предлогом моего отсутствия, чтобы появиться перед вашими детьми в качестве Петра Бутофорича, как и прежде».

Тем не менее Наталья Николаевна прислушивалась к суждениям Вяземского. В письме уехавшим за границу Фризенгофам от 16 декабря 1841 года она заметила, что «настоящие друзьявстречаются редко, и всегда чувствуешь себя признательной тем, кто берет на себя труд ими казаться…».

В том же письме, как бы заочно отвечая Вяземскому, она пишет Фризенгофам о чувствах, «которые мы можем ещеиспытывать, принимая во внимание наш возраст»:«Могу сказать вам откровенно, заглянув в самые сокровенные уголки моего сердца, что их у меня нет».

Второй брак мог решить материальные проблемы Натальи Николаевны, но руководствоваться только этим соображением она никак не считала возможным.

Одним из «настоящих друзей» мог бы стать для нее Михаил Юрьевич Лермонтов, что доказал ставший для нее особенно памятным день 12 апреля 1841 года, когда состоялось их прощание. Как зафиксировал Плетнев, Наталья Николаевна встречалась с ним в доме Карамзиных. Поэт вначале держался от нее на расстоянии, что не могло ее не задевать. И только перед самым своим отъездом на Кавказ, навсегда покидая Петербург, Лермонтов неожиданно подсел к ней и, по позднейшему рассказу А. П. Араповой, завел задушевный и искренний разговор. На этом вечере присутствовал В. А. Соллогуб, вспоминавший впоследствии, как «растроганный вниманием к себе и непритворной любовью избранного кружка поэт, стоя в окне и глядя на тучи, которые ползли над Летним садом и Невою, написал стихотворение „Тучки небесные, вечные странники!..“ Софья Карамзина и несколько человек гостей окружили поэта и просили прочесть только что набросанное стихотворение. Он оглянул всех грустным взглядом выразительных глаз своих и прочел его. Когда он кончил, глаза были влажные от слез…».

Наталья Николаевна, как и все присутствовавшие при поэтическом прощании Лермонтова с Петербургом, была тронута этими стихами, в которых она могла найти отклик своим душевным переживаниям:

Атмосфера, сложившаяся после чтения стихотворения в гостиной Карамзиных, как нельзя более могла способствовать тому доверительному тону и исповедальному характеру разговора, который затеял вдруг Лермонтов с Натальей Николаевной. На прощание он якобы сказал ей: «Когда я только подумаю, как мы часто с вами здесь встречались!.. Сколько вечеров, проведенных здесь, в этой гостиной, но в разных углах! Я чуждался вас, малодушно поддавшись враждебным влияниям. Я видел в вас только холодную, неприступную красавицу, готов был гордиться, что не подчиняюсь общему здешнему культу, и только накануне отъезда надо было мне разглядеть под этой оболочкой женщину, постигнуть ее обаяние личности, которое не разбираешь, а признаешь, чтобы увезти с собою вечный упрек в близорукости, бесплодное сожаление о даром утраченных часах! Но когда я вернусь, я сумею заслужить прощение и, если не слишком самонадеянна мечта, стать когда-нибудь вам другом. Никто не может помешать посвятить вам ту беззаветную преданность, на которую я чувствую себя способным». «Прощать мне вам нечего, — ответила Наталья Николаевна, — но если вам жаль уехать с изменившимся мнением обо мне, то поверьте, что мне отраднее оставаться при этом убеждении».

Но новой встрече не суждено было состояться. Вскоре Лермонтов был убит на дуэли. 15 июля 1841 года, в день роковой дуэли, Лермонтов в последний раз увиделся с Львом Сергеевичем Пушкиным, с которым познакомился еще в 1837 году. Тот приехал к Лермонтову из Пятигорска и принял участие в пикнике, откуда Лермонтов отправился прямо на дуэль с Мартыновым. Петр Тимофеевич Полеводин, приехавший лечиться на Кавказ в начале июня 1841 года и оставивший воспоминания о гибели Лермонтова, писал: «Пушкин Лев Сергеевич, родной брат нашего бессмертного поэта, весьма убит смертию Лермонтова, он был лучший его приятель. Лермонтов обедал в этот день с ним и прочею молодежью в Шотландке (шести верстах от Пятигорска) и не сказал ни слова о дуэли, которая должна была состояться чрез час». В отклике Полеводина сопоставляются фигуры противников Пушкина и Лермонтова: «Мартынов — чистейший сколок с Дантеса».

Весть о гибели Лермонтова застала Наталью Николаевну уже в Михайловском, куда она наконец отправилась после получения 23 января известия от Опеки о назначении ее опекуншей Михайловского вместо Сергея Львовича. Только теперь она получила полное основание для поездки в Михайловское, куда уже отправила памятник на могилу Пушкина.

Незадолго до отъезда Натальи Николаевны Вяземский подарил ей купленный в английском магазине изящный альбом в зеленом сафьяновом переплете с тиснением и преподнес стихотворение «При подарке альбома»:

Проведя после возвращения из Полотняного Завода два лета в Петербурге, Наталья Николаевна собралась посетить Михайловское и установить памятник на могиле Пушкина. После смерти Надежды Осиповны Пушкиной Михайловское долями принадлежало Сергею Львовичу, Ольге Сергеевне Павлищевой, Александру и Льву Сергеевичам. Свою седьмую часть имения Сергей Львович уступил дочери Ольге, которой самой принадлежала всего лишь его четырнадцатая часть. Сразу после гибели Пушкина Николай I в числе других милостей по отношению к вдове и детям повелел «заложенное имение отца очистить от долга», полагая, что речь идет об имении, где похоронен поэт. В. А. Жуковский прояснил недоразумение в письме на имя императора: «Что же касается до заложенного отцовского имения, то по справкам оказалось, что Пушкин не владел, а только некоторое время управлял имением отца, который теперь им владеет сам, и что то имение, которое было благоугодно В. В. выкупить, не отцовское, а материнское, что оно разделено между отцом, двумя сыновьями и дочерью и что оно к выкупу не следовало бы и тогда, когда бы принадлежало Пушкину, ибо те причины, для коих В. В. желали его выкупить, не существуют; Пушкин погребен не в этой деревне, а в Святогорском монастыре, неподалеку от оной». Как это ни странно, в данном случае Жуковский действовал отнюдь не в пользу вдовы и детей Пушкина. Если следовать букве распоряжения императора, то заплатить долги следовало именно по отцовскому имению, то есть по Болдину.