Когда подъехали к дому Волконской, Данзас направился к Наталье Николаевне, чтобы доложить ей о произошедшем, но люди в передней сказали, что ее нет дома. Уже беспокоившаяся из-за отсутствия мужа, опаздывавшего к обеду, она велела прислуге никого не принимать, говоря, что хозяев нет. Когда Данзас объяснил, в чем дело, и послал людей вынести раненого Пушкина, то они объявили, что хозяйка дома. Данзас через столовую с накрытым к обеду столом и гостиную прошел без доклада к ней в будуар. Она сидела вместе с сестрой Александриной, которая, единственная в доме, могла подозревать, что происходит, так как Пушкин сообщил ей о письме, отправленном Геккерену. Появление Данзаса испугало Наталью Николаевну, она с тревогой взглянула на него. Сколь можно спокойнее Данзас сказал, что Пушкин стрелялся с Дантесом и был легко ранен. Наталья Николаевна бросилась в переднюю, куда бывший дядька Пушкина Никита Козлов вносил Пушкина на руках. Еще на лестнице тот спросил его: «Грустно тебе нести меня?» Увидев раненого мужа, Наталья Николаевна упала в обморок.

Жуковский записал позднее: «Жена встретилась в передней — дурнота — n’entrez pas [130]. Его положили на диван. Горшок. Раздели. Белье сам велел, потом лег. У него всё был Данзас. Жена вошла, когда он был одет, и когда уже послали за Арендтом». Дом лейб-медика Н. Ф. Арендта располагался напротив, за Мойкой. За ним отправился Данзас, но не застал; пошел к доктору X. X. Саломону, но и того не было. Попытка пригласить доктора Персона также оказалась неудачной. По совету его жены Данзас направился в Воспитательный дом [131], где наверняка нашел бы врача, но по дороге встретил доктора В. Б. Шольца, который сказал, что, как акушер, не может быть полезен Пушкину, но обещал привести к нему другого врача. Данзас вернулся к Пушкину, найдя его уже раздетым и лежащим на диване, с сидящей подле него Натальей Николаевной. В седьмом часу прибыли доктор Шольц с доктором К. К. Задлером. Они застали Пушкина в кабинете в окружении жены, Данзаса и Плетнева, который пришел за Пушкиным, чтобы пойти с ним к себе, как обычно по средам. Увидев врачей, Пушкин попросил жену и друзей удалиться. Подав Задлеру руку, он сказал:

— Плохо со мною!

Пушкин спросил Шольца:

— Что вы думаете о моей ране? Я чувствовал при выстреле сильный удар в бок, и горячо стрельнуло в поясницу; дорогою шло много крови, — скажите мне откровенно, как вы рану находили?

Последовал ответ:

— Не могу вам скрывать, что рана ваша опасна.

— Скажите мне, — смертельная? — продолжал настаивать Пушкин.

Шольц признался:

— Считаю долгом вам это не скрывать, — но услышим мнение Арендта и Саломона, за которыми послано.

— Спасибо! Вы поступили со мною как честный человек, — сказал Пушкин, потерев при этом рукою лоб. — Нужно устроить свои домашние дела.

Через несколько минут он сказал:

— Мне кажется, что много крови идет?

Шольц осмотрел рану, крови было немного, как бывает при внутреннем кровотечении, сменил компресс и спросил:

— Не желаете ли вы видеть кого-нибудь из близких приятелей?

— Прощайте, друзья! — сказал Пушкин, озирая книги, и прибавил: — Разве вы думаете, что я час не проживу?

— О, нет, — живо возразил Шольц, — не потому, но я полагал, что вам приятнее кого-нибудь из них видеть… Господин Плетнев здесь.

— Да, но я бы желал Жуковского. Дайте мне воды, меня тошнит.

Шольц прощупал пульс, рука была холодная, пульс малый, скорый; вышел за питьем и попросил послать за Жуковским. К Пушкину вошел Данзас. Тут приехали сразу три врача — Задлер, Арендт и Саломон. Шольц оставил Пушкина, который добродушно пожал ему руку на прощание. Прибывший первым, Задлер осмотрел рану и наложил новый компресс. Данзас, выходя с ним из кабинета, спросил, опасна ли рана.

— Пока еще ничего нельзя сказать, — ответил Задлер.

Приехавший за ним Арендт также осмотрел рану. Пушкин и его просил сказать откровенно о его состоянии, прибавив, что какой бы ни был ответ, он его испугать не может, но что ему необходимо знать наверное свое положение, чтобы успеть сделать нужные распоряжения.

— Если так, — отвечал Арендт, — то я должен вам сказать, что рана ваша очень опасна и что к выздоровлению вашему я почти не вижу надежды.

Пушкин поблагодарил Арендта за откровенность и только попросил не говорить того же жене.

В начале восьмого вечера приехал домашний врач Пушкиных доктор Спасский, заставший Арендта и Задлера. Подавая Спасскому руку, Пушкин сказал:

— Что, плохо?

Тот попытался его успокоить, но Пушкин, сделав отрицательный жест рукою, добавил:

— Пожалуйста, не давайте больших надежд жене, не скрывайте от нее, в чем дело, она не притворщица; вы ее хорошо знаете; она должна всё знать. Впрочем, делайте со мною, что угодно, я на всё согласен и на всё готов.

После отъезда врачей он остался на попечении Спасского, который исправно исполнял сделанные ими предписания. По желанию родных и друзей именно он сказал Пушкину об исполнении христианского долга, на что он тотчас согласился.

— За кем прикажете послать?

— Возьмите первого, ближайшего священника.

Было уже поздно, и за священником решили послать утром.

Часы пробили восемь вечера, когда вернулся доктор Арендт. Осмотрев рану, он оставил Пушкина на попечение Спасского. Пушкин спросил у того, что делает жена. Врач ответил, что она несколько успокоилась. Пушкин заметил:

— Она, бедная, безвинно терпит и может еще потерпеть во мнении людском.

— Не уехал ли еще Арендт? — спросил затем Пушкин.

Услышав, что Арендт еще здесь, сказал:

— Просите за Данзаса, за Данзаса, он мне брат.

Эту просьбу Спасский передал Арендту, который должен был увидеть императора. При прощании Пушкин лично повторил свою просьбу. Арендт обещал вернуться к одиннадцати часам, сказав, что он по своему долгу придворного врача обязан обо всем доложить государю. В передней Арендт сказал Данзасу:

— Штука скверная, он умрет.

Между тем собрались ближайшие друзья и родные: В. А. Жуковский, П. А. Вяземский, М. Ю. Виельгорский, П. И. Мещерский, П. А. Валуев, А. И. Тургенев, Е. И. Загряжская. С этого времени и до самой смерти поэта они лишь на короткое время оставляли его дом и снова возвращались. Жуковский взял на себя все хлопоты, он же велел закрыть дверь с лестницы в переднюю, так как напротив была дверь в кабинет, где лежал Пушкин, и шум мог его беспокоить. Входить в квартиру стали теперь через служебную дверь, ведущую с нижней площадки лестницы в буфетную. Оттуда проходили в столовую и только потом шли или через переднюю к Пушкину, или через гостиную к Наталье Николаевне.

Уехав от Пушкина, Арендт отправился во дворец, но императора не застал: тот был в театре, где и узнал о состоявшейся дуэли. Около полуночи фельдъегерь привез Арендту повеление ехать к Пушкину, отвезти ему собственноручное письмо царя с тем, чтобы, прочитав его Пушкину, возвратиться с ним назад и рассказать о его состоянии. В записке императора Арендту стояло: «Я не лягу, я буду ждать». В полночь Арендт снова был у Пушкина. Записка, которую он привез, карандашом написанная Николаем I прямо в театре, гласила: «Если Бог не приведет нам свидеться в здешнем свете, посылаю тебе мое прощение и последний совет: умереть христианином. О жене и детях не беспокойся: я беру их на свои руки». Император прощал Пушкину то, что он в нарушение обещания, данного при их встрече 23 ноября 1836 года, не предупредил его о предстоящей дуэли. Как ни просил Пушкин оставить ему письмо, Арендт не мог этого сделать. Уезжая, он сказал доктору Спасскому, чтобы в случае надобности немедленно послали за ним. После отъезда Арендта Пушкин позвал Наталью Николаевну, рассказал ей о письме и просил не быть постоянно в его комнате, сказав, что сам будет посылать за ней. Эту ночь с 27 на 28 января она без сна провела не в своей комнате, а в гостиной, за стеной кабинета. Оставшись со Спасским, Пушкин просил его подать из ближнего ящика какую-то по-русски написанную бумагу и сжечь на его глазах. Спасский, в свою очередь, спросил, не угодно ли ему сделать какие-то распоряжения. Ответ был лаконичным: «Все жене и детям».