С образами "бурых" в роман Лескова приходит нечто ирреальное, бесовское. Живут отдельной, самостоятельной жизнью "глаза" Пархоменко; в голове маркизы поселяется "заяц" ("и этот заяц до такой степени беспутно шнырял под ее черепом, что догнать его не было никакой возможности"); "бурые" превращаются в "куколок", "уродцев", "картинки". Все это было так непохоже на то, как изображает Лесков "правоверных" нигилистов, искренних даже в собственных заблуждениях.

Сознавая гротесковость второго "круга" персонажей романа, Лесков, тем не менее, не соглашался с обвинениями Писарева и Салтыкова-Щедрина в том, что он окарикатурил передовое явление общественной жизни России 60-х годов. Карикатура, по мнению писателя, содержалась не в его романе, а в поведении тех самых "шавок", что вечно липнут к нигилизму и безобразно копируют "нигилистов чистой расы".

Но наибольшей памфлетности в изображении лженигилистов Лесков достиг в романе "На ножах". Основная задача автора заключалась в том, чтобы показать отпадение от истинного нигилистического движения и нравственную деградацию бывших его "попутчиков", превращающихся в неких оборотней революции, орудующих преступными методами, с тем чтобы "на ножах" водворить "свою новую вселенскую правду" в России. Роман получился остро современным, и это не случайно: его содержание и пафос оказались сопряженными с нечаевским "делом", террористической "народной" расправой и был своего рода предупреждением о том, во что может вылиться пристрастное истолкование социалистической теории людьми без чести и совести, рвущимися к развязыванию народного бунта. Лесков показал, что на смену "новым людям" базаровского типа в начале 70-х годов пришли беззастенчивые циники, руководствующиеся принципом "хитрости и лукавства". И вместе с тем в писателе живет надежда на нигилистов-староверов, чудом сумевших сохранить себя и в себе идеалы движения "верующей юности". В связи с этим уместно вспомнить слова из письма Ф. Достоевского о Ванскок Г. Н. Майкову 18 января 1871 г.: "…Если вымрет нигилизм начала шестидесятых годов, – то эта фигура останется на вековечную память". "На ножах", как и предыдущие романы, был несомненно пристрастным, но и искренним. Хотя тот же Лесков до конца своих дней продолжал задаваться вопросом: прав или не прав он был, создав свои "отомщевательные романы" – "Некуда", "Обойденные", "На ножах"?

После "Некуда". "Соборяне"

Наступило время, драматичнее которого в жизни Лескова не было. Начался процесс отлучения писателя от литературы. О себе в эту пору Лесков мог сказать словами Савелия Туберозова ("Соборяне"): "Да, одинок! всемерно одинок!"

Истоком процесса отлучения стала статья Д. Писарева "Прогулка по садам российской словесности", в которой критик призвал журналы не печатать "на своих страницах что-нибудь выходящее из-под пера" Лескова. Однако писаревский бойкот, объявленный весной 1865 г., провалился. Самый солидный журнал того времени "Отечественные записки" публикует одну за другой лесковские вещи: "Обойденные", "Воительница", "Островитяне". С марта 1867 г. здесь начинают печататься "Соборяне" – удивительная книга, открывающая галерею лесковских характеров – богатырей духа. И пошли они от трех божедомов: протоирея Савелия Туберозова, священника Захария Бенефактова и дьякона Ахиллы Десницына.

Первые главы будущей хроники "Соборяне" вышли под названием "Чающие движения воды". Окончательный текст появился в 1872 г. в журнале "Русский вестник" под заглавием "Соборяне. Старгородская хроника" с посвящением А. К. Толстому, духовно близкому Лескову писателю.

Подчеркнув, что создаваемая им книга задумана как "хроника, а не роман", Лесков обнаружил свою сознательную установку на то, чтобы придать изображаемым в ней событиям характер были и эпический масштаб.

"Былевому" повествованию в "Соборянах" содействуют, каждый по-своему, хроникер-инкогнито и автор "Демикотоновой книги" Савелий Туберозов. Иллюзия достоверности порождается максимальной приближенностью читателя к происходящему. Приглашенный хроникером в путешествие по Старому городу, он знакомится со старгородскими обитателями, их бытом и нравами, входит в их домики, наблюдает за склонившимся над своими записками протопопом Савелием и даже слышит его тихий шепот. Жизнь отдаленной провинции предстает на страницах хроники простой и обыденной, текущей естественным порядком, день за днем, без какой-либо внутренней выстроенности, и как бы свершающейся на глазах читателя. Эффект былевого повествования создается и за счет дневника Туберозова, призванного рассказать "всю правду" от первого лица.

В хронике, по мере развертывания ее событий, оказываются стянутыми в единый содержательный узел все сферы духовного и материального старгородского бытия, олицетворяющего в "Соборянах" уходящую русскую патриархальность. Однако, несмотря на свой исторический исход, мир "доброй старой сказки" представал у Лескова не утратившим гармонии и цельности. Хотя патриархальное прошлое уже виделось писателю неким "сонным царством", явившимся главной причиной драматической судьбы Туберозова. В этом отношении Лесков сознавал всю степень важности свершающихся в обществе перемен. Но было много и того, что тревожило и смущало Лескова в нарождающейся "новой жизни", прежде всего ее нравственная ущербность. Вот почему "Соборяне" исполнены такого искреннего тепла и глубокой грусти по уходящей старозаветной России, а с нею и той "непомерной" душевной силы, которую, по мысли Ф. Достоевского, воплощает Савелий Туберозов, но которою, считает он, "испокон века велась, ведется и будет вестись история наша".

Главные герои "Соборян" – люди духовного звания. Отсюда самым важным жизненным пристанищем героев соборного духовенства является Собор, или "Божий дом" (не случайно один из вариантов названия хроники был "Божедомы"). Собор для них – это не только церковное православное учреждение, но и Божье творение – мир видимый и невидимый, в котором растворены сердца лесковских соборян, отданные Богу. Один из них – Савелий Туберозов, провинциальный русский священник, духовное лицо в высоком смысле этого слова. Его беспокоит отсутствие в церковной жизни животворящего, одухотворенного начала. И потому, даже умирая, он продолжает роптать на церковнослужителей за то, что "мертвую букву блюдя, они здесь… Божие живое дело губят".

Лесков в "Соборянах" не скрывал своего критического отношения к современной церкви, которое с годами у него будет только возрастать. Позицию писателя в этом вопросе проявляет разговор протопопа Савелия с "умным коллегой своим", отцом Николаем. На замечание протопопа о том, что "христианство еще на Руси не проповедано", тот, развивая мысль собеседника, дает выразительную характеристику существующего в современном мире разрыва между внешним религиозным опытом и внутренним (истинным) богопознанием: "Да, сие бесспорно, что мы во Христа крестимся, но еще во Христа не облекаемся".

Между тем, подобно Туберозову, воспринимающему себя в духовном звании "не философом, а гражданином", Лесков, не озабоченный постижением сущностных основ христианского вероучения, в первую очередь видел в нем воплощение действенных гуманистических идей – любви к ближнему, помощи страждущим – и связывал путь истинного христианина с их практическим претворением. Здесь Лесков был близок Л. Толстому, который в учении Христа усматривал прежде всего этическую сторону, сопряженную с деятельностью на благо людям.