Наконец она вышла с двумя другими девочками. У всех трех в руках были кружки для пожертвований. Она глянула на Горма и кивнула. Открыто, не таясь. В этом не было никакого сомнения. Он кивнул ей в ответ. То, как она повернулась к нему, окончательно убедило его. Это в нее попал рикошетом его камень.

Она пошла между рядами со своей кружкой. К ней сразу потянулись руки. Каждый раз, говоря «спасибо», она наклоняла голову. Голова над кружевным воротничком выглядела беззащитной. И невеселой. Необъяснимо для него самого, мысли Горма вдруг изменились. Теперь он уже иначе думал не только о старомодных косах и платье, но и о более важных вещах. О том, что делает людей особенными.

Может, она религиозна? Наверное, так, иначе не собирала бы пожертвований в таком месте. Но и это было уже неважно, даже это.

Долго шла возня с пожертвованиями. Потом все запели: «Укажи мне путь, Спаситель, мне примером добрым будь».

Наконец девочка, сделав круг, снова оказалась рядом с Гормом. Он мог бы тронуть ее за плечо, спросить, как ее зовут. Но, разумеется, он этого не сделал. Только пошарил в карманах, чтобы найти несколько монет для ее кружки. Нашлось всего десять эре.

В эту минуту к ней подошла другая сборщица пожертвований.

— Тебя зовет отец, он хочет поговорить с тобой. Девочка повернулась к Горму.

— Сейчас приду, — сказала она другой девочке, но смотрела на Горма.

Ему удалось опустить десять эре в ее кружку и не покраснеть при этом, однако сказать, что у нее удивительные глаза, он не решился. Теперь, когда она стояла перед ним, это было бы глупо.

— Тебе вернули велосипед?

— Какой велосипед?

— Разве то был не твой велосипед?

— Ах да, конечно. Его поставили у калитки. Это ты его поставила?

— Нет, тот мальчик сказал, что они вернут тебе велосипед. Они знали, где ты живешь.

Он кивнул. Подружка потянула ее за руку и напомнила, что отец ждет.

— Скажи, что я сейчас приду, — повторила она и отодвинула подружку в сторону.

Не двигаясь с места, она смотрела на Горма. Он понял, что она задержалась из-за него. Что она ждет, чтобы он что-нибудь сказал ей. Он весь покрылся испариной. И тем не менее, ему хотелось, чтобы это длилось подольше. Он облизнул губы, старясь придумать, что сказать. Неважно что. Девочки часто смеялись, когда мальчики говорили им что-нибудь смешное. Ему так хотелось услышать ее смех.

— Неужели тебя, правда, зовут Принц? Они тебя так звали.

Горма словно обдали кипятком. Почему она это сказала? Он и представить себе не мог, что она способна сказать что-нибудь в таком роде. Думал, что она говорит только правильные вещи. Но девочка была серьезна, и было не похоже, чтобы она хотела подразнить его. Он окончательно растерялся.

— Меня зовут Руфь. — Она склонила голову набок.

— А я Горм Гранде, — наконец проговорил он и слегка поклонился. И сразу же понял, как это глупо. Кланяться перед девочкой.

— Ага! — выдохнула она. — Ну, мне пора. Отступив на несколько шагов, она повернулась и пошла к кафедре. Горм медленно шел за нею вдоль стены. Люди пели: «Блаженна, блаженна душа, обретшая покой! Ведь никто не знает, что будет завтра».

Руфь! Ее зовут Руфь. Горму показалось, что он всегда знал это.

Теперь она разговаривала с темноволосым проповедником и поставила свою кружку на стол рядом с кафедрой. Проповедник что-то сказал ей. Неужели это ее отец? Каково, интересно, иметь отца, который заставляет людей падать на колени?

Она приподнялась на цыпочки и что-то зашептала проповеднику на ухо, и Горм увидел ее фигуру. Вблизи он ее не Видел. Тогда были видны только глаза. Тонкая талия. Стройная спина слегка изогнулась под платьем. Горм подошел поближе. «Нет на земле столь блаженной души, чтобы ее счастье оставалось неизменным с утра до вечера», — пели собравшиеся.

Неожиданно взгляд Горма упал на мать. Она словно лежала у себя на коленях, закрыв голову руками. Он совершенно забыл о ней. Почему она так согнулась? Ей было бы неприятно, если бы она увидела себя сейчас. И отцу тоже. Особенно отцу.

Мать встала, подошла к проповеднику и поблагодарила его, пожав обеими руками его руку. Широкая белозубая улыбка отца Руфи как будто проглотила ее. Склонившись над ней, он сказал: «Бог милостив, тебе дарована благодать». Голос был звучный и низкий. Он взял мать за подбородок и поднял ее лицо. Она была страшно бледна, глаза широко открыты.

И вдруг все стало неправильным. Это было похоже на безумие. У Руфи не может быть такого отца! Вернее, так: Руфь может иметь любого отца, какого хочет, дело не в этом. Но его, Горма, мать не должна быть здесь. Этому следовало положить конец. Увести ее. Горм понял это, лишь когда вышел на улицу и перевел дух.

Он стоял на улице и думал о Руфи. Мысли его были сбивчивы. Но он видел ее перед собой. Совершенно отчетливо. Ему показалось, что внутри у него бездонная пустота, и поэтому он не мог заставить себя снова войти внутрь.

Мать вышла из молельного дома доброй и умиротворенной.

— Какой божественный вечер! Спасибо, что ты пошел со мной, — сказала она.

Горм промолчал. В саду качалась рябина. Дул сильный ветер.

— Хвала Господу, Который посылает нам таких людей, как Дагфинн Нессет. С ними легче нести свое одиночество. Милый Горм, жизнь все-таки имеет смысл. Надо только отказаться от мамоны [9]и гордыни. И предать себя в руки Господа. Я должна поделиться этим с тобой. Ближе тебя у меня никого нет. Ты меня понимаешь, Горм?

— Да, мама.

— Я знаю, что прошу слишком многого, но, пожалуйста, не говори об этом отцу. Я не прошу, чтобы ты солгал, если он спросит тебя, дело не в этом.

Горм молчал.

— Мне нужно было объяснить ему, почему ты не хочешь конфирмоваться, он так на этом настаивал. Ты помнишь? Его беспокоило, что скажет бабушка. Отец не все понимает. У него столько забот. Давай оставим это между нами, ладно?

— Хорошо, я ничего не скажу, если он меня не спросит, — сказал Горм, удивляясь, что мать не замечает собственной лжи.

Не надо было ему заботиться о матери. Надо было остаться внутри, пока Руфь не освободится и не сможет поговорить с ним. В следующий раз, когда он встретит ее, он предложит ей пойти куда-нибудь, где им не будут мешать. Тогда они смогут поговорить о разных вещах. Или он предложит ей сходить в кино. А она посмотрит на него своими черными серьезными глазами и скажет, что это было бы замечательно. Так он и сделает.

Глава 8

— Я тут кое-что скопила, и, думаю, сейчас, пока я еще жива, самое время сказать вам, как мне по душе распорядиться этими деньгами.

Они сидели в доме у бабушки и делили яйца чаек, которые насобирали за выходные. Из мужчин присутствовал только дядя Арон. Но женщины и дети внимательно слушали бабушку. Руфь знала, что бабушка собирается им объявить. Она смотрела на крапчатые яйца и избегала встречаться глазами с родными.

— Нашей Руфи стукнуло шестнадцать, и я считаю, что ей следует учиться дальше, пусть закончит реальную школу. Не думайте, что я люблю Руфь больше, чем всех вас, но девочка не способна ни к чему, кроме чтения книг. И еще, конечно, рисования. Я долго думала, кому из нашего рода следует учиться дальше, и не нашла никого, кто был бы неспособен заняться каким-нибудь другим делом. Никого, кроме Руфи.

Все дети уставились на Руфь. Мать ложкой опустила яйцо и кипящую воду. Тетя Рутта медленно сняла передник и повесила над плитой сушиться.

По всей комнате в ведерках и мисках лежали зеленоватые яйца. В этом году сбор удался на славу. Яйца разделили по количеству ртов в каждом хозяйстве. Тетя Рутта и дядя Арон всегда получали больше, и, тем не менее, не каждый год яиц было столько, чтобы каждому из детей досталось по яйцу. Бабушка жила одна, но ей всегда выделяли не меньше пяти яиц. Таков был закон. А значит, дети, не получившие яйца дома, получали его у бабушки.