—Я слушаю, отец.

—Возмездие— вещь прекрасная,— продолжал Леонард,— но никогда не превышай своих полномочий. Не пользуйся тем, что ты получил от меня, ради своей прихоти. Не причиняй виновным больше страданий, чем они заслуживают. И еще запомни одно: возможно в скором будущем ты останешься один, совсем один. Береги Наташу; может быть и ничего и не случится. Но, кроме нее берегись женщин, ибо в одной из них— твоя гибель. Тебе будет совсем плохо, ты обозлишься на мир и людей, но ни в коем случае не давай злобе завладеть тобой. Смотри— ты несешь в себе священный огонь, не дай ему погаснуть.

При первых словах Леонарда Виталий ужаснулся: «Так значит Наташа покинет меня?»

—Берегись,— опять сказал граф со странным блеском в своих черных глазах.— Я не хочу тебя тревожить раньше времени, но помни, что возможна ситуация, когда ты понадобишься девушке больше, чем когда-либо.

—Но, отец,— заговорил, поднимаясь с места, Виталий,— вы хотите сказать, что она оставит меня. Так ли следует понимать ваши,— признаться,— весьма призрачные намеки?

—Она по своей воле никогда не оставит тебя. Я не то имел в виду. Но большего я сказать сейчас не могу; сам не совсем уверен, и мне еще не все здесь самому ясно.— Леонард тоже поднялся.— Всё, едем.

Сидоренко уже поднялся, собираясь идти домой, как вдруг телефон внутренней связи, стоявший на его столе, разразился бешенным звоном.

—Да,— недовольно бросил в трубку майор.

Из трубки послышался голос молодого дежурного:

—Товарищ майор, на ж/д вокзале произошла драка.

—Так что же?— сопротивлялся Леонид Васильевич, прекрасно понимая, что ему сегодня вряд ли удастся заснуть.— Некого послать?

—Выехала бригада, есть раненые и, как только что доложили, четверо находятся в розыске.— В голосе дежурного слышалась мольба.

—Хорошо, сейчас еду.— И майор положил, а точнее сказать— бросил трубку.

«Ну всё, пропала ночь,— пронеслось в его голове.— Что за город такой; что ни день, то какая-нибудь беда?» Он оделся и набрал номер Просвиркина.

Уже во дворе управления какое-то необъяснимое чувство набросилось со всей своей силой на майора. Ему вдруг захотелось напиться, напиться так, чтобы вся ясность и всё беспокойство пропали, смешались с дурманом и оставили его пусть на короткое время. Он злился на себя, на водителя «Жигулей», разрисованных в национальные цвета; тот всё никак не мог завести мотор, и скрежет, пробивавшийся из холодных недр машины, резал слух Сидоренко, причиняя ему большие страдания, чем мысли. В бессильной злобе майор матерно выругался. Стало легче, но беспокойство уже принялось за свою работу, уступив спустя короткое время место ненависти к своей профессии.

Наконец машина завелась. Майор скользнул на переднее сиденье и откинулся на спинку. «Какого черта мне надо было здесь?!— с неестественной для себя злобой думал майор на пути к вокзалу.— Хотел отличиться? Получай! Хорошо, если дело кончится одним выговором. Могут, ведь, разжаловать. Все законы физики и природы летят к чертовой матери! Не сиделось в Москве? Получай! Хлебай эти щи, пока не стошнит!» Машина неслась по заснеженным улицам. Свет фар выхватывал из темноты загулявшихся допоздна прохожих, которые, едва завидев милицейские машины, останавливались и стояли, словно изваяния, провожая их любопытными глазами.

—Будь всё проклято?— в бессильной злобе выругался майор.

—Возьмите,— сказал водитель, молодой парень,— полегчает.

Он протянул Сидоренко фляжку, отпив из которой, майор почувствовал себя легче.

—Спасибо, — поблагодарил он. Подъезжали к вокзалу.

Глава XXVIII

ЛИДИЯ ПЕТРОВНА

В эту злополучную ночь Лидия Петровна поднялась с постели, разбуженная зовом собственного желудка. Ее неимоверно трясло и кидало то в жар, то в холод. В довершении всего дико хотелось есть.

Лидия Петровна Блинова, почтенная особа пятидесяти пяти лет, разлепила тяжелые веки и посмотрела на часы, водруженные на телевизор.

—Вот несчастье,— произнесла она, когда рассмотрела цифры; было без двадцати минут полночь.

Объяснимся: Лидия Петровна Блинова являлась служащей какой-то конторы при Кировском РУВД. Она занимала на службе пост инженера, делала вид, что верит в Бога, лезла на работе во все дела без разбора, постоянно была в курсе всего происходящего и, откровенно говоря, старалась напакостить многим коллегам по службе. Будучи очень себялюбивой особой и имея диплом инженера вкупе с почтенным возрастом, она ставила себя выше любого и каждого. Кроме всего прочего, любила разносить всякие сплетни по конторе, обожала в кризисных ситуациях отказываться от своих слов и находить среди своих подчиненных крайнего. Однако в сих мерзостных делах она не достигла особого прогресса. Единственное, в чем преуспела сия особа, так это в увеличении мусора. Занимаясь бумагомарательством, Лидия Петровна изводила каждый день чертову прорву казенной бумаги, называя это издержками творчества. За огромные информационные способности и любовь к писанине эту «творческую натуру» наградили прозвищем «Самарские известия». Ко всем вышеперечисленным способностям можно прибавить еще один талант— стопроцентное лицемерие. Рассыпаясь в любезностях перед кем-либо, инженер Блинова, выказывала столько расположения и понимания, что даже те, кто хорошо знал ее, иногда обманывались. После за глаза Лидия Петровна готова была смешать вас с грязью также искренне, как еще недавно источала лесть. Однако, по правде сказать, всё это происходило как-то несознательно, само собой, так что, дорогой читатель, не следует осуждать или бранить эту женщину за ее отнюдь не редкий дар.

Прекрасно помня, что она поужинала каких-то два часа назад, Лидия Петровна не могла ничего с собою поделать. Она бросилась в кухню и так быстро уничтожила остатки колбасы, которую намеревалась съесть за завтраком, что сама поразилась. Насытив свою плоть, Блинова поняла, что у нее пропало всякое желание спать. Тут что-то ее потянуло к окну в спальной. Она посмотрела на площадь Кирова, находившуюся прямо под окнами и натурально никого там не обнаружила. Следовало бы отойти, отправиться спать или заняться другим делом, а не пялиться в пустоту, однако какая-то неведомая, но властная сила продолжала удерживать ее подле окна. Лидия Петровна смотрела своими зелеными немигающими глазами на памятник Кирову, освещенный фонарями и изгаженный птицами, которые почему-то норовят попасть именно туда, где отсутствует всякая надобность в их помете. Блинова улыбнулась от этих мыслей.

По улице простучал пустой трамвай № 8, и грохот, произведенный ударами его колесами о стыки путей, проник в дом, отчего задрожали стекла. Лидия Петровна стояла и смотрела на проезжающие редкие автомобили, думала о странном голоде, разбудившем в такой неурочный час, думала о том, как отомстить одной подчиненной, с которой недавно повздорила, как составить какой-то график на следующий месяц. Составить так, чтобы всем показать: их мнения не имеют никакого значения и ни во что не ставятся. Она так и стояла у окна, пока, наконец, предчувствие неминуемой беды не прорвалось в ее отравленную злобой на кое-кого душу и не завладело сознанием, вызывая панический ужас и дрожь по всему телу. Несмотря на то, что в квартире от чрезмерного усердия работников местной котельной стояла невыносимая даже в дни собачьего холода на улице жара, Блинова вдруг ощутила какой-то сквозняк, проникающий в пушистые тапочки. А тут еще случилось что-то необъяснимое с сердцем. Оно вдруг сбавило обороты, а потом и вовсе замерло на секунду и забилось снова с удвоенной скоростью и перебоями. Лидия Петровна прекрасно знала все свои болезни, но в этом списке никогда не значилась аритмия. Несмотря на это, она решила принять корвалол, но никак не могла покинуть свой пост у окна, словно связанная невидимыми нитями.