—Ну что ж, до свидания, Иннокентий Алексеевич,— попрощался Сидоренко.— Надеюсь, до утра ничего не произойдет. Этот понедельник был спокойным.

—Сплюньте, товарищ майор, — суеверно произнес атеист Просвиркин, но товарищ майор не сплюнул; лишь его губы растянулись в какой-то невеселой, вымученной улыбке.

Старые часы, стоявшие в углу кабинета, пробили десять раз. Иннокентий Алексеевич Просвиркин дождался последнего удара, потом произнес:

—До завтра.— И вышел из кабинета.

—Полковник требует отчет,— пробурчал себе под нос майор,— и будь я проклят, если, написав его, смогу хоть что-то логично объяснить! Восемнадцать смертей— черт бы побрал этот город!

Вряд ли майору милиции Леониду Васильевичу Сидоренко могло придти в его разрываемую каждый день со дня приезда в Самару болями голову, что именно это восклицание, а не те слова, которые он намеревался произнести перед полковником в среду, является объяснением всех сумасшедших происшествий. Впрочем, у майора родятся сегодня ночью кое-какие подозрения на счет сих необычных событий, но только эти подозрения подозрениями и останутся. Однако— всё по порядку.

Иннокентий Алексеевич отпер дверь своей квартиры и тут же услышал бормотания. Освободившись от верхней одежды, капитан милиции шагнул в кухню. Взору его предстала весьма живописная картина: Ирина Александровна стояла на коленях перед иконой и усердно молилась. Когда она поняла, что не одна в квартире, то быстро поднялась, чего с нею никогда не было, так как муж для нее обыкновенно был немногим более материален, чем пустота.

—А, это ты,— бросила, как ни в чем не бывало, Ирина Александровна.— Как на работе?

Сказать, что Просвиркин был удивлен отсутствию неудовольствия со стороны супруги,— значит— не сказать ничего. Проще говоря, он застыл в изумлении.

—Язык проглотил?— опять спросила жена.

—Что с тобой?— получила она в ответ.

—Со мной? Ничего.

Надобно отметить, что в сей памятный для Иннокентия Алексеевича вечер Ирина Александровна прильнула к нему со всей своей нежностью, а не сторонилась, как раньше, словно прокаженного.

Просвиркин не знал, что подействовало так благотворно на его супругу. Обыкновенно, когда он возвращался поздно, Ирина Александровна поднимала скандал, а сейчас же она снизошла до дружеского разговора. Иннокентий Алексеевич не мог найти никакого объяснения поведению супруги. Он хорошо помнил, как она утром его отчитала из-за того, что пепельница оказалась не там, где ей полагается быть. Иннокентий Алексеевич просто взорвался и выложил своей благоверной супруге всё, что он о ней думает. Столько всего накопилось в его душе, и он изливал это своим громовым голосом добрых пятнадцать минут. А в довершении ко всему добавил: если она будет продолжать в том же духе, то он пошлет ее к черту, и только выиграет на этом. Из-за скандала он опаздывал на работу и указал на сей факт жене. А днем это событие выветрилось из его головы, стоило ему окунуться в дела. И только теперь до него дошло, что именно утренняя встряска подействовала на Ирину так благотворно.

—Будешь ужинать?— кротким голоском спросила супруга. Просвиркин же про себя усмехнулся, но никоим образом не выдал сего, ответив:

—Да, что там у нас?— Он решил принять за должное изменения, кои произошли с его неистовой половиной.

Гречневая каша с великолепно приготовленным мясным подливом пришлась как нельзя кстати. Только теперь Иннокентий Алексеевич понял, как он голоден. Просвиркин только теперь ощутил, что у него есть жена, а не злобный критик всех его действий. Когда он наелся, Ирина Александровна достала из холодильника, ни много ни мало,— бутылку коньяку.

—Что празднуем?— вырвалось у капитана.

—Ничего,— был ответ.— Хорошее настроение.

Заиграла трель телефона на холодильнике. Ирина Александровна взяла трубку и произнесла:

—Алло… Да, здесь, но он ужинает… Срочно? Кеш, тебя,— Протянула телефон Просвиркину.

«Кеша» даже поперхнулся от подобной фамильярности; так ласково его жена называла только в дни их безрассудной молодости, когда они были еще молодыми и глупыми, глупыми до такой степени, что увековечили свою глупость браком.

—Слушаю,— сказала в трубку Иннокентий Алексеевич,— Я только зашел! Что, больше нет никого?.. На вокзале?.. Сколько?.. Хорошо. Машина выехала? Еду.

—Ты уезжаешь?— озабоченно осведомилась Ирина.

—Придется,— сказал Просвиркин.— На вокзале была какая-то драка.

Иннокентий быстро оделся и, поцеловав жену, вышел за порог.

—Береги себя,— крикнула та ему вдогонку. Звук ее голоса эхом разлетелся по подъезду, многократно отражаясь от грязных холодных стен.

Из зеркала вынырнул Виконт. Он накинулся на бутылку с коньяком и бесцеремонно сделал внушительный глоток из горла. Несколько капель попало на его пиджак.

—Фи, как некрасиво!— воскликнула Вельда.— Ты бы хоть за стол сел.

—А зачем ему садиться за стол?— вставил попугай.— Он у нас манерам и этикету не обучен.

Виконт посмотрел презрительно на Цезаря и произнес:

—В отличие от некоторых я сидел за многими столами, а также сделал честь своим присутствием и королевскому.

—Как прихлебатель,— не унимался Цезарь.

—Довольно,— прервал их Леонард, сидевший на своем обычном месте с котом на коленях.— Как всё обошлось, Виконт?

Виконт улыбнулся.

—Очень хорошо. Куда лучше, чем я надеялся. Шестеро остались около Управления железной дороги. Все живы, только без сознания. Четверо из них весьма известны в делах прокуратуры и находятся в розыске, двое других просто попали под горячую руку. Так что все о’кей.

—Ты вызвал милицию?— спросил граф.

—Я уже подошел к автомату, как подъехали две машины. Кто-то за меня постарался. Стрельба далеко слышна. Да, вот что. Когда подходил к дому, в машину садился Просвиркин. Тоже туда поехал.— Виконт наложил себе жареного мяса и стал с удовольствием его приканчивать.

Зазвенел звонок над входной дверью, Вельда пошла открывать. В зал появился Виталий.

—Отец,— начал он,— я иду с вами.

Леонард ничего не ответил. Он сидел с закрытыми глазами. В комнате воцарилось молчание, длившееся добрых пятнадцать минут. Все молчали. Наконец Сатана произнес:

—Ладно, хуже уже не будет. Он не посмеет приблизиться к тебе, пока я рядом. Если ты останешься здесь, я опасаюсь, что он не придет на встречу.

Виконт демонстративно облизал вилку и, показав ее всем, заявил:

—Пусть только попробует,— будет разговаривать с моей вилкой. Не будь я Виконт Виндетто де ла Вурд!

Попугай загоготал неестественно. А де ла Вурд вынул неизвестно откуда два сияющих в свете свечей револьвера и высыпал на стол рядом с ними гору желтых патронов. Заряжая револьверы, Виконт, произнес:

—Не думаю, что Осиелу понравится глотать платиновые пули.

—В голову ему!— заорал Цезарь.— Меться ему в голову!

Виталий сел за стол. Вельда ему наложила мяса в золотую тарелку, потом села рядом с ним и вытащила из-за спины— ни много, ни мало— «УЗИ», а за ним— длиннющую обойму. Посмотрев брезгливо на виконтовы пистолеты, сказала:

—Дистанционное отрезание головы.

С телевизора раздался злорадный смешок. Все повернулись к Цезарю. Рядом с ним лежала ручная ракетная установка. От такой картины Виталий расхохотался, а Цезарь деловито объяснил:

—Я думаю, что с его головой не следует связываться. А что, если мы разнесем его на кусочки? Как он после соберется?

—Да,— одобрил де ла Вурд,— после твоей обработки он вряд ли сможет кому-либо напакостить.

—Вельда,— заговорил Леонард,— машина у подъезда?

—Да, сир,— ответила покойница.— Мне ее завести?

—Спускайтесь,— приказал граф.— А я с сыном буду внизу через десять минут.

Все исчезли, кроме Леонарда и Серебрякова. Как понял Виталий, попугай тоже будет принимать участие в битве, только он понятия не имел, каким образом.

—Сын, ты уже знаешь, что сегодня ночью мы уберемся из этого мира. Хочу тебе дать на прощание совет. Неукоснительно следуй ему.— Леонард замолчал.