Но и вот то, что поп сейчас плел про его малышку, Борова выбешивало.

А Игорь, тем не менее, словно не замечая, что Боруцкий заводится, продолжал:

— Имеет ли она право молиться за вас? Имеет, Бог всякому дает свободу обращения к Нему. Только она же на все готова, и на себя все грехи ваши взять. А там, как я понимаю, искупать немало. И это не может не аукнуться. Я предупреждал ее. Об этом многие праведники, через которых Бог прощение и исцеление грешникам давал, упоминали в своих записях. Я специально изучил эту тему. Это ослабляет ее. Да и все эти разговоры в консерватории, Агния хоть и бравирует, но видно, что ей тяжело…

Вот как-то Вячеслав не въезжал. То ли злость разгоревшаяся мешала, то ли он просто не мог уловить логики в том, что ему тут патякал этот поп. Типа Агния еще и сама виновата? И он ее еще обвиняет в том, что она Боруцкого любит? Ну, нормально, а?

— Че за разговоры? — прищурившись, процедил он сквозь зубы, пока отодвинув всю эту пургу про грехи.

— Сплетни эти все о проституции. О том, как она на жизнь и свою музыкальную карьеру зарабатывает…

— Проституции? — У него аж в затылке заломило.

И от самого смысла, потому что Вячеслав мог себе представить, как его Бусинка отреагировала бы на такие сплетни, и от того, что вот этот вот поп знал обо всем об этом, а он, Боруцкий, ни слухом не духом. Вообще не при делах типа и никакого к ней отношения не имеет.

— Так. Интер-р-ресно… Твою мать!

Отвернувшись от скривившегося священника, Вячеслав прямиком пошел к залу, собираясь забрать свою малышку и популярно, доступно ей объяснить, что и когда она должна ему рассказывать. Но забыл обо всем, если честно, когда увидел, как Агния стоит на коленях в одном из углов этого зала, на замызганном, грязном из-за слякотной погоды кафеле, и крестясь, то и дело кланяется, едва не касаясь лбом пола.

Его не то, что затрясло, заколотило всего.

В голову кровь бабахнула просто.

И захотелось тупо достать пушку и пристрелить того, кто втемячил ей в голову, что она должна нечто подобное делать.

Послав все на фиг, он в несколько шагов преодолел расстояние между ними, не затормозив даже тогда, когда малышка встрепенулась, видно услышав его грохочущие шаги. Схватил ее за плечи, поднял Бусинку на ноги. Аккуратно. Но встряхнув пару раз. Просто у него реально руки вибрировали. Все тело продолжало трястись от ярости, которая нахлынула.

А Бусинка на него такими глазами глянула… Короче, Вячеславу еще хреновей стало и колоть за грудиной начало:

— У тебя вчера тридцать девять температура фигачила, а ты сегодня на кафель уселась?! У тебя мозги есть, Бусинка? Или ты вообще своей головой не думаешь? Тупо делаешь, что они тебе скажут?! — он даже не кричал. Не мог. Шипел от того, насколько злость внутри бурлила. И тут же обнял ее, прижав к себе. Опять встряхнул. — Ты… Ты… Бл..! — Он резко развернулся и пошел к выходу, таща ее за собой. — Никогда больше ты сюда не придешь! Ясно?! Усекла?! Мне осточертело, что они тебе мозги промывают и…

Он вновь глянул на нее, на огромные глазища, смотрящие на него не испуганно даже, а с каким-то отчаянием. И на сжатые губы. Так, что только полоской казались. Упрямой чертой. И снова выругался. Дальше потянул, так глянув на рыпнувшегося было попа, чтоб ясно стало: лучше бы ему не дергаться.

— Никогда не придешь! — еще раз веско повторил он, уже выйдя из церкви и таща ее к машине под дождем.

— Вячеслав, подожди. Послушай…

— Цить! Вот лучше сейчас молчи! — рыкнул он, отчаянно ища свободной рукой сигареты. — Сядь! — велел Вячеслав, распахнув двери.

Не выдержал ее взгляда и дрожащих ресниц. Притянул малышку к себе, все еще злясь. Не на нее. На тех, кто голову Бусинки забил этой белибердой. Уткнулся на мгновение лицом в ее макушку, сдернув долбаный платок.

— Сядь в машину, — немного взяв под контроль всю эту злобу, так и клекочущую внутри, опять велел он.

Практически сам усадил Бусинку на переднее сидение. Если малышка и хотела что-то сказать или убедить его в чем-то, он не собирался ее слушать.

Хватит. Ей пора реально глянуть на всех этих попов и то, что она с собой делает из-за них. До чего себя доводит.

Несколько раз щелкнул поджогом зажигалки, игнорируя дождь. Зло и раздраженно, отчего та никак не желала нормально работать. Наконец, добившись искры, прикурил, глубоко затянувшись, и даже задержал дыхание, не сразу выдохнув, стараясь хоть как-то усмирить эту злую бурю. Получить больше никотина.

— Вячек, — она проигнорировала его распоряжение и попыталась выйти из машины.

Ага, счас. Разбежалась. Он прижал дверь рукой, не дав малышке ее открыть.

— Ты зря так, — опустив стекло, тихо проговорила Бусинка и глянула на него все с тем же выражением в глазах. — Никто меня ничего не заставляет. Понимаешь, я просто хочу…

— Что ты хочешь?! — он все еще шипел, из-за этой ярости. И хорошо, а то разорался бы так, что птицы разлетелись бы, сто пудов. — Что?! Ты хоть знаешь, кем они тебя тут считают? Как в грязь втоптать пытаются?! Хрен им. Я тебя больше унижать не дам ни за какие коврижки. Ты этого не понимаешь, ладно. Ты сейчас, вообще, немного не в себе, на это спишем. Но, бл…! Сюда ты больше ни ногой.

Яростно затоптав окурок, он быстро обошел машину и сел на свое место.

— И да, — не глядя на малышку, боясь испугать ее своей злостью и бешенством, он резко и отрывисто дернул ключ, включая зажигание. — По поводу консерватории и сплетен, о которых ты почему-то отмалчиваешься. — Вячеслав на секунду прервался, чтобы вдохнуть, Уставился в стекло перед собой. — Мы тоже поговорим.

И закрыл глаза, радуясь, что еще не тронулся с места, когда она обхватила его плечи своим руками, коснулась пальчиками щеки.

— Вячек, это неважно, правда. Ну, глупости болтают, ну какая разница? Главное, что правду не знают, ведь так? — Губы Бусинки прижались к его подбородку. — Не сердись. Ты зря так. Просто не так понял…

— Все я понял так. И не дам такое с тобой делать и так… — Вячеслав прикусил язык, давя рвущийся мат. — Хрен ты сюда вернешься, малышка. И в этот раз я серьезно! — он дернул рычаг переключения скоростей, а потом ухватил ее ладошку, не позволил Бусинке забрать ее от своей щеки, и выехал с этого гребанного двора перед церковью.

Он четко держал свое слово, несмотря на печаль в ее серо-зеленых глазах. Тем более что за последние три недели, с тех пор как он вытащил ее из церкви, Агнии стало гораздо лучше. Не было больше температуры, не было непонятных ознобов и прочей чепухи. Слабость, правда, осталась. Но это и ясно. После двух месяцев хвори она и не уйдет от взмаха руки. Вячеслав следил за тем, чтобы его малышка нормально ела, заставлял гулять с Плюхом во дворе, даже если сама Бусинка не очень хотела (ясно, проверяя, нормально ли она одевалась для этого, октябрь как ни как на дворе, а малышка, что натуральное дите, все время норовила в шлепках выскочить).

Заезжал Боруцкий и в консерваторию. Правда, приняв доводы Бусинки, да и сам пораскинув мозгами, не мог не признать, что как бы его не злили все эти разговоры, пресечь их он не мог, сам настаивал, что девочка не должна светиться. Но, блин, и заставлять терпеть ее подобное, не собирался. Потому и договорился с ректоратом, что Агния будет переведена на заочное обучение, чтоб меньше терлась среди студентов. Тем более что состояние ее здоровья и начавшаяся карьера позволяли ему сделать это все официально.

Хотя, с карьерой Вячеслав тоже немного решил притормозить и велел Михаилу пока не форсировать событий и обойтись без концертов и публичных выступлений, на которые тот собирался начать проталкивать малышку. Хватит пока и песен, которые они уже запустили. Да еще парочки новых. Работать в студии Вячеслав ей не запрещал.

Нельзя сказать, что она вот со всем была согласна. Да и добиваться своего малышка обычно умела, не пасуя даже перед его бешенством. Но сейчас Вячеслав был неумолим и твердо стоял на своих позициях. Ради ее здоровья и душевного равновесия он готов был и потерпеть все эти грустные, осуждающие взгляды и постоянные просьбы с увещеваниями. В конце концов, обдумав, она поймет, что он прав, Вячеслав в этом не сомневался.