– А вот мы спросим ту, которая это наверняка чувствует лучше нас!.. Скажите, Катя, кого бы вы поцеловали, если бы златовласый Амур и темнокудрый Нарцисс попросили вашей руки?

Мотя, на сей раз прекрасно понявший хитрое коварство Доркона, тоже обратился к Кате:

– Только учтите, что златовласый Амур в момент поцелуя может обратиться в рыжего фавна и, как я однажды услышал в нашем приюте от одной юной девочки-Юлички:

В лесу дремучем и коварном,

Где с нечестью не разойтись,

Приятно ль прыгать с рыжим фавном

через скакалочку на бис?

А Нарцисс, помнится, предупреждал нимфу, что прежде, чем решится поцеловать, смотрела бы зорче, не лукавый ли фавн смущает ее неопытность, ибо если уж придется целовать, у меня поцелуешь ты губы, у него же щетину!

Катя засмеялась и, торжествующе посмотрев на Доркона, одарила Мотю своим поцелуем – бесхитростным, безыскусным, но таким, что смог всю душу его воспламенить.

Доркон только кисло ухмыльнулся и пробормотал:

– Не так важно, кто и как начал, гораздо важнее, кто и как кончит!..

И не знал он при этом, что сказал сейчас то, что содержит больше смысла, чем вся их с Мотей словесная дуэль…

Глава V Американская катастрофа

Но по странному устройству вещей,

всегда ничтожные причины родили

великие следствия, и наоборот –

великие предприятия оканчивались

ничтожными следствиями.

Н.В. Гоголь

В первый же день своего пребывания в Юго-Западном исследовательском институте Мотя попал на церемонию вручения свидетельства о присвоении имени руководителя лаборатории Алана Стерна недавно открытому астероиду. На небе теперь появилась новая планета – Стерн.

И вот тут, среди друзей и единомышленников, но все-таки на официальной церемонии, Алан впервые публично объявил о том, что друзья и единомышленники знали уже давно – он мечтает попасть в царство Плутона при жизни, как уже попал при жизни на небо.

Торжество, по американскому обыкновению, быстро перешло в дружескую пирушку, и кто-то из присутствующих спросил, а зачем все это нужно, и что мы будем иметь в результате «с этого гуся». Стерн ответил, что «изучение Плутона и пояса Койпера – это что-то вроде археологических раскопок, где мы можем почерпнуть информацию о формировании планет». И добавил:

– А в астрономической археологии лавры Шлимана пока никто не примерял. И мне подумалось – если не я, то кто же?

И группа начала работать над проектом миссии к Плутону «Новые горизонты», а Мотя – изучать особенности греческой мифологии, связанные с Плутоном и его окружением.

И, конечно, русский язык и русская поэзия – теперь он не мог без них. Конечно, Пушкин, Лермонтов, Некрасов. Но и «серебряный век», и современная поэзия! А вот это стихотворение Н.Гумилева Мотя просто считал фрактальным геном своего нынешнего состояния:

Я закрыл Илиаду и сел у окна,

На губах трепетало последнее слово,

Что-то ярко светило – фонарь иль луна,

И медлительно двигалась тень часового.

Я так часто бросал испытующий взор

И так много встречал отвечающих взоров,

Одиссеев во мгле пароходных контор,

Агамемнонов между трактирных маркеров.

Так в далекой Сибири, где плачет пурга,

Застывают в серебряных льдах мастодонты,

Их глухая тоска там колышет снега,

Красной кровью – ведь их – зажжены горизонты.

Я печален от книги, томлюсь от луны,

Может быть, мне совсем и не надо героя,

Вот идут по аллее, так странно нежны,

Гимназист с гимназисткой, как Дафнис и Хлоя.

Так прошло три месяца. Компьютер, библиотека, встречи со Стерном, изучение русского языка, Катины письма по Интернету и, изредка, ее телефонные звонки – вот и все, что составляло жизнь Моти.

Да еще музыка. Он слушал записи классики, интуитивно выбирая то, что помогало ему преодолеть комплекс «одиночества на чужбине». Мотя и не знал, что, оказывается, американский ученый, создатель музыкальной фармакологии Роберт Шофлер, предписывал с лечебной целью слушать все симфонии Чайковского и увертюры Моцарта, а по мнению французских ученых прослушивание «Дафниса и Хлои» Равеля может быть прописано лицам, страдающим алкоголизмом. Нет, алкоголизмом Мотя не страдал, но слушал Равеля с удовольствием. Может быть, для профилактики?..

Казалось, что так все и будет продолжаться еще год, после чего нужно будет решать, что делать дальше.

Однако судьба распорядилась иначе…

Это был, в общем-то, просто очередной рабочий семинар, на котором обсуждались вопросы энергоснабжения станции. Правда, на нем присутствовал корреспондент Ассошиэйтед Пресс, который отслеживал этот проект, но ничего сенсационного от этого обсуждения Мотя не ждал.

В целом было ясно, что энергетической основой всего проекта мог быть только изотопный термоэлектрический генератор на плутонии. В далеких от Солнца областях никакие фотоэлементы разумных размеров не обеспечили бы космический аппарат энергией, а энергоисточники на других радиоактивных изотопах своим гамма-излучением могли испортить аппаратуру. И только у плутония-238 все было «в порядке» – 10–12 килограммов его диоксида могли дать почти 200 ватт, потребных для всех приборов в течение 20 лет работы станции.

Гамма-излучение было при этом столь слабым, что избежать опасности оказалось просто – решили вынести контейнер с плутонием на штанге в 2–3 метра длиной. Это обеспечивало вполне приемлемую надежность.

Но когда перешли от высоких технологий к грубой «прозе жизни», выяснилось, что стоимость энергетического плутония-238, если его изготовлять в Америке, наверняка «съест» финансирование разработки и изготовления нескольких важных научных приборов. И тут участники семинара начали искать выход, позволяющий и «науку не ущемлять», и решить «энергетическую проблему».

Мотя, который оказался здесь, в общем-то, случайно – в тот день у них с доктором Стерном было запланировано обсуждение структуры цикла мифов о Хароне – слушал, тем не менее, обсуждение внимательно. И когда возник вопрос о стоимости энергетической установки, он вспомнил, что впервые услышал о плутониевом источнике энергии еще студентом, когда проходил практику в Димоне.

В Димону он попал по недоразумению – когда факультетская секретарша заполняла документы, необходимые для получения допуска в Димону, в приемную вошел декан и стал торопить ее – документы нужны были срочно. Как частенько бывает в спешке, она перепутала строчки в специальном бланке – вместо никому не известного Мотиного места рождения, секретарша указала Димону, где на самом деле прошло его детство в семье, взявшей на воспитание подкидыша. И эта ошибка позволила Моте получить допуск на тогда еще «текстильную фабрику».

Именно там Мотя и услышал «краем уха» обсуждение того, куда девать «ненужный» для военных плутоний-238, бывший одним из побочных продуктов получения оружейного плутония-239. Вопрос этот уже долго и безуспешно обсуждался на «текстильной фабрике» везде, даже в слесарной курилке, где и уловило его ухо Моти…

И Мотя знал, что, как всегда, если не находится убедительного единственного варианта решения, вопрос «замораживают». Так случилось и с плутонием. «Лишний» энергетический плутоний-238 решили «пока» просто хранить. Это, конечно, потребовало дополнительных расходов – специальный склад, охрана, контроль – но то, что тайное владение атомным оружием дело недешевое, в Израиле не было ни секретом, ни неожиданностью…

Вспомнив обо всем этом, Мотя, увлеченный общей энергией «мозгового штурма», неожиданно для самого себя предложил купить нужное количество плутония в Израиле.

Идея имела полный успех – все понимали, что если в Израиле действительно есть нужное количество плутония, то уж с ним-то Госдеп сумеет договориться!

Корреспондент Ассошиэйтед Пресс спросил:

– А вы уверены, что в Израиле есть десять килограммов плутония?

Мотя понял, что, вероятно, «сболтнул лишнего», но отступать было уже некуда, и он ответил: