– Послушай, Вольф… Черт, я не хочу, чтобы с ней что-нибудь случилось.

– О'кей.

– Да ничего со мной не случится!

– Помолчи, я не с тобой говорю. Я обращаюсь к Вольфу. Оставь нас в покое. Это наше с Вольфом дело! Вольф, посмотри мне прямо в глаза. Так вот, я не хочу, чтобы с ней что-нибудь случилось. Крис, отстань! Вольф, ты меня слышал?

– О'кей.

– Ты мне это уже говорил. Я не глухой.

К несчастью, я осознавал, что все они в этой хибаре чокнутые. Я хорошо знал, что призывы соблюдать осторожность не производят на их умы никакого впечатления. Мои опасения принимались в штыки. Ибо не было такой жертвы, которую они не принесли бы ради благородного дела. А можно ли было лучше доказать всему миру свою приверженность идеям, чем вернуться в генеральный штаб в окровавленной рубашке, израненным и усталым?

Все демонстрации, с тех пор как они обрели антиглобалистскую направленность, заканчивались провалом. Там бывали и убитые, и искалеченные на всю жизнь, случались настоящие уличные побоища с разбитыми витринами, с подожженными машинами. И такое повторялось все чаще. Во всех западных странах людей избивали под свист пуль, а те антиглобалисты, которых полиции удавалось задержать, проводили малоприятные минуты в подвалах, которые после этого приходилось тщательно подметать и мыть при помощи шлангов. Но я, видите ли, не должен был беспокоиться! Полицейские набрасывались на раненых или сами оказывались жертвами расправы, а Вольф уверял меня, что все о'кей.

– Позволь мне в этом усомниться. Да, позволь мне не поверить тебе на слово. Во всяком случае, я возлагаю ответственность на тебя. И я тебе вот что скажу, Вольф: все начинается совсем не хорошо. Ты это видел? Ты видел ее запястья? Так вот, Вольф, начало скверное, это я тебе говорю.

Я внимательно посмотрел на них, внезапно онемевших, словно рыбы, сидевших с безразличными физиономиями. Как только я понял, что там у них затевается, я попросил Крис подойти ко мне.

– А ну-ка, Крис, покажи голову. Подойди, я посмотрю, что там у тебя.

Крис скорчила капризную гримасу, давая понять, что ее все это не колышет. Но я смотрел на нее с тем умоляющим видом, который так славно срабатывал и к которому я прибегал только в редких случаях, когда это было действительно необходимо. Как и на сей раз, поскольку весь ужас происходящего явным образом предстал передо мной, Необходимость объяснялась тем, что Крис буквально уселась верхом на ляжку Вольфа!

Крис встала. С явным сожалением, но все же встала. Не успев кончить. Не успев кончить прямо у меня под носом – по крайней мере, как я понимал, дело шло именно к этому, я не мог ошибиться. К оргазму! Превосходному оргазму, как просто! Вот так вот, незаметно, по-тихому! Я был подавлен, ошарашен, а она склонилась ко мне, чтобы показать свое темя, в то время как Вольф нацепил на нос очки и закашлялся. Вот это дикость! Мрак! Мы живем в мире, где все позволено! Здесь немедленное удовлетворение любых желаний является правилом! Вот до чего мы дошли! Прямо у меня под носом… Без малейших комплексов! И это женщина, ради которой я был готов пожертвовать правой рукой! Политическая активистка, упрекавшая меня за отсутствие высоких идеалов и человеческого достоинства! Женщина, которая считала, что имеет право читать мне мораль. Ах, прошмандовка! Истеричка бесстыжая!

Кончиком пальца я надавил на рану.

– Ай!

– Знаешь, я не буду тебя жалеть. Ты заслужила, чтобы она у тебя воспалилась.

Я уже приготовился было пожелать ей осложнений в области влагалища, хотя и понимал, что это было бы немного притянуто за уши, как вдруг вошла Жозе, даже не постучав, как к себе домой. На ней были короткие шортики и майка в обтяжку. Этим все сказано. Но ничто не могло отвлечь меня от мыслей о том, что Крис попала в нездоровую среду, вроде сектантской общины, со всеми вытекающими последствиями. Все эти антиглобалисты были буквально помешаны на сексе, я ведь не слепой. Чтобы бороться с пагубными последствиями капитализма, надо, по их мнению, обладать энергией в изобилии.

У Жозе кончились тампоны. Мы ее выручили, но она уселась на стул и спросила меня, как я собираюсь вступить в схватку с Полом Бренненом. Я бросил на Крис нежный взгляд, чтобы поблагодарить ее за умение хранить секреты. Не успел я сказать, что ничего об этом не знаю, как Жозе заявила, что сама принимала активное участие во всех акциях против компании «Найк».

– «Найк» и Бреннен – одно и то же, они разместили свои заводы в свободных зонах, в недоразвитых странах. Они используют на этих заводах даже детский труд, причем за один-два доллара в день. Запрещают профсоюзы. Я могу много тебе порассказать, если тебя это интересует. Могу показать тебе тонны документов по этому вопросу. По поводу этих людей, которые так заботятся о своем имидже, хотя на самом деле они худшие из худших.

– Я понимаю, что ты хочешь сказать.

– Я полагаю, ты можешь быть легавым и все же иметь свое собственное мнение. О, а это что такое? Пирожные? А какие? Так вот, Натан, если я могу тебе помочь, ты мне так и скажи. Не стесняйся. Вся к твоим услугам, Натан. Буду счастлива тебе помочь.

Я поблагодарил ее. Тем временем Крис каким-то чудом вновь оказалась на колене Вольфа.

У меня был выбор: либо тотчас же уйти и избавить себя от этого неприятного зрелища, либо остаться. «Сейчас или позже, – подумал я, – сейчас или позже? Но какая разница? В один прекрасный день я, открыв дверь, все равно увижу подобную сцену, а быть может, и похуже. Так почему не сейчас, почему позже?» Жозе склонилась ко мне, рот у нее был набит пирожным, новенький тампон она заткнула за ухо, словно сигарету, и вот так, жуя, она уверяла меня, что смерть Дженнифер Бреннен не забыта и что она будет отмщена. Но я ее не слушал. Я смотрел на происходящее по другую сторону стола, сквозь зеленую листву растения, свешивавшегося из кашпо; я сжимал в руке стакан со шнапсом (Вольф не привез к нему своих знаменитых крендельков с тмином), сжимал так, что у меня побелели костяшки пальцев, а тем временем Крис поворачивала нож в моей ране, выпускала из меня всю кровь, втаптывала в грязь самым жестоким образом. Да, это был один из самых неприятных моментов моей жизни.

Действительно, бывают в жизни такие тяжелые моменты, когда разум оказывается бессилен. Когда не веришь собственным глазам, так и сидишь одуревший.

А ведь у нас с Крис были просто потрясающие отношения до того, как почва стала уходить из-под ног. Ну просто потрясающие! Я хорошо помню, как мы все выходные не вылезали из постели или гонялись друг за другом из комнаты в комнату, пока мир полыхал в огне и захлебывался в крови, что не имело никакого значения для нас, молодоженов. Я до сих пор рисовал ее портрет в довольно холодных тонах и был не прав, но это именно из-за внезапно охватившего Крис желания непременно спасти мир, желания, очень сильно изменившего ее, а также, может быть, из-за ее странной склонности к биологически чистым продуктам, не знаю… Но Крис нельзя назвать интровертом, нет, она не сосредоточена на себе, вот что я хотел сказать. Крис – женщина, для которой радости секса всегда кое-что значили, для которой телесные удовольствия были – и, очевидно, остаются– чем-то, к чему следует относиться серьезно и чем следует заниматься как можно чаще, где угодно и как угодно, что она и доказывала в ходе нашего небольшого собрания.

Обстановочка складывалась прямо-таки сверхъестественная. У Крис было такое лицо… С ума сойти! Я наблюдал за ней и просто обалдевал.

У меня нет особого влечения к крупным женщинам. Мэри-Джо возникла на моем пути, когда я переживал тяжелый период, и у меня нет оснований об этом сожалеть, напротив. Вообще-то у меня нет предубеждений в данном вопросе. Марк предпочел бы, чтобы я был более восприимчив к некоторым общепринятым критериям, но, по правде говоря, мне это не удается. Если честно, не вижу особой разницы. Разумеется, когда я был моложе, я прежде всего считался с мнением окружающих и ни за что не стал бы гулять с толстой девчонкой. Когда я был моложе, я иначе смотрел на вещи. Но сейчас, после того, как мы с Крис совершили вынужденную посадку и она отпустила меня на волю, во мне что-то сломалось. Ну, не то чтобы сломалось, скорее чего-то во мне теперь не хватает. Все женщины меня привлекают – и ни одна не привлекает. Вероятно, я уже завтра мог бы сойтись с Паулой, которая весит килограммов пятьдесят в одежде, которую я мог бы носить на вытянутых руках, и для меня не было бы никакой разницы. Если бы женщин выстроили передо мной в ряд и сказали: давай выбирай, возьми любую, какую захочешь, я – хотите верьте, хотите нет – бросил бы монетку. И это вовсе не бесстыдство, и не цинизм с моей стороны, и не месть кому бы то ни было. Просто теперь я больше ничего не знаю про женщин, ничего. Или знаю слишком много…