Когда они узнали, что я – полицейский, они стали говорить, что в таком случае это нормально, и принялись гладить животину по спине, а она виляла хвостом, как дура.

Тут возник Вольф и объяснил им, что меня можно не бояться, а затем явились и другие, знавшие меня, и стали объяснять, что меня можно не бояться, и Жозе сверху подтвердила, что я хоть и из этих, но не страшный.

Вольф был в одной рубашке и смотрел на меня дружелюбно, пока я приводил себя в порядок. Мне не очень был по вкусу его дружелюбный вид. Я вдруг представил себя с ним в будущем, в сельской местности в окрестностях Берлина, представил, как мы с ним ловим форель, травим анекдоты, а в речке охлаждается бутылочка хорошего вина… но что-то тут не склеивалось…

– Как дела, Вольф?

Его протянутую руку я проигнорировал.

– Крис дома? Я зашел повидать Крис.

– Это невозможно.

– Как это «невозможно»? Не надо, Вольф, не будем ссориться.

– Ты не смотришь Си-эн-эн?

– Послушай, не заговаривай мне зубы. Давай, Вольф, выкладывай.

– Крис прикована цепью к заводской ограде. Подойди к телевизору и посмотри.

– К заводской ограде? Какого завода? Прикована? Говори яснее, пожалуйста.

Вольф потащил меня в соседнюю квартиру, где группа единомышленников столпилась вокруг видака, сопровождая просмотр какой-то кассеты одобрительным свистом и яростно тряся головами. Вольф попросил их подвинуться и дать мне место у экрана. Перематывая пленку, он держал руку у меня на плече. Наверно, я ему понравился. Может быть, он искал кого-нибудь для совместной прогулки по своему лесу?

Я увидел Крис только на следующий вечер. Весь день я преследовал какого-то психа, совершившего налет на почтовое отделение и сумевшего ускользнуть от нас. Забыл сказать, что перед этой неудачной погоней (от выстрела одного из моих сослуживцев у меня вдребезги разлетелось ветровое стекло) меня вызвал к себе Фрэнсис Фенвик, наш шеф, жуткий ипохондрик.

Я спросил его:

– Известно ли вам, что из ста главенствующих компаний в мировой экономике мультинациональных – пятьдесят одна, а национальных – только сорок девять?

Разумеется, он этого не знал.

– А известно ли вам, – продолжал я, – что транснациональные корпорации, контролирующие треть активов мирового промышленного производства, составляют лишь пять процентов от общего объема занятости?

Ни малейшего понятия он об этом не имел.

– А вам известно, – гнул я свою линию, – что, например, Джордж Фишер, исполнительный директор фирмы «Истмен Кодак», в 1997 году сократил штат более чем на двадцать тысяч человек и в том же году получил пакет акций, стоимость которых оценивается приблизительно в шестьдесят миллионов долларов? Я говорю это к тому, чтобы вы поняли, что за человек Пол Бреннен. Это не наводит вас на определенные размышления, нет?

О его реакции на мои речи я предпочел бы умолчать. Я привык к его издевкам, угрозам, упоминаниям о том, сколь невысокого мнения он обо мне и моих предках (мать-католичка и отец-еврей – интересно, что он имел в виду?). Так вот, хоть я и привык к такому отношению, из его кабинета я вышел в еще большем унынии, чем обычно. Я предпочитаю больше об этом не распространяться. Скажу только, что, по его мнению, я крупно рискую своей карьерой («твоей жалкой карьерой полнейшего кретина», – уточнил он), если попытаюсь проникнуть внутрь за линию, очерченную вокруг Пола Бреннена радиусом около километра, а то и больше. Такая задача казалась мне трудновыполнимой, но я не собирался обсуждать с ним детали.

Солнце садилось, когда я выезжал из гаража главного комиссариата с новеньким ветровым стеклом; рядом со мной сидела Мэри-Джо, она положила руку мне на бедро и пристально всматривалась в перспективу улицы, где уже загорались фонари. Я поднялся с ней наверх, чтобы узнать, как дела у Фрэнка. Физиономия у него была окрашена в цвета конца света. Он попытался удержать меня подольше, чтобы поговорить со мной о вещице, которую я написал, следуя его советам, и которую он сегодня днем, по его словам, тщательно рассмотрел. Но я постарался сбежать как можно быстрее.

Странно, не правда ли? Подобной реакции с моей стороны трудно было ожидать, и я сам первый удивился. В основном, как мне кажется, эта реакция была чисто физиологической, ведь у меня не было никаких причин уклоняться от разговора, о котором я сам же настоятельно его просил. У меня не было веских причин, чтобы сдрейфить, чтобы не пожелать выслушать то, что он мог мне сказать по поводу моих пробных шагов. И однако же, спускаясь по лестнице, я ощущал, как по спине бежит холодок.

– Как-нибудь потом, Фрэнк, потом, старина, – промямлил я, точно у меня давление упало.

Представляете? И это из-за тридцати жалких листочков? Из-за них мне становится дурно, будто я барышня? И это называется литературной деятельностью? Этот жар, что поднимается изнутри и заливает вам краской щеки до самых ушей, как только речь заходит о вашей «вещице»? Это желание поскорее удрать, это ощущение уязвимости, это чувство, что с тебя не сегодня-завтра заживо сдерут кожу? Если так, то это только начало, и то ли еще будет, поверьте!

«Лучше твердо знать, во что лезешь» – таков мой девиз. А кстати, если поглядеть на всех этих писателей со стороны, ничего такого не заподозришь. Посмотришь на них по телику – спокойно продают свой товар. Появляются на экране, чтобы с довольным видом поговорить о своих новых книжках. Можно подумать, будто каждый из них зарабатывает по десять тысяч евро в месяц. Недурно, да? И не скажешь, что это так трудно. Кажется, проще простого, но на самом деле это совсем не так. А? Внезапно у меня появилось дурное предчувствие…

Я решил перекусить и купил сосиску. Дул легкий ветерок, довольно приятный, но он приподнимал промасленную бумагу, в которую была завернута моя сосиска, покрытая слоем горчицы, так что я перемазал себе руки. Только с третьей попытки мне удалось завернуть сосиску в салфетку так, чтобы можно было спокойно поесть, – две первые улетели, выделывая в голубоватом, отливающем свинцом небе замысловатые пируэты. Хороший писатель наверняка использовал бы эту деталь. Я это чувствовал. Я видел, какой путь мне предстояло проделать, и понимал, что на это уйдет много-много световых лет. Вы читали хороших писателей? Очень хороших? Ну вот, представьте себе, что бы они сделали с обыкновенной сосиской и с ночью, надвигающейся на шумный перекресток, зажатый среди бледных, словно призраки, зданий.

Короче говоря, между этим скудным перекусом и визитом к Крис я втиснул еще несколько встреч с информаторами. Все они в разгар безоблачного уик-энда пребывали в состоянии легкого эйфорического отупения, так что мне пришлось закрутить гайки и немного их отрезвить. Я к ним никакого сочувствия не испытываю. Запугиваю их всеми карами, какие только приходят в голову, и, в общем, это неплохо действует. В целом я этими болванами доволен.

По крайней мере, среди них нашелся один, который что-то слышал о заказе. О том, что Пол Бреннен заказал убийство своей дочери. Другие же бездельники из этой компании придурков вообще ни сном ни духом. Абсолютно. Они говорили, что я, должно быть, ошибаюсь. Почти в открытую издевались надо мной. Заказ? Какой такой заказ? Слушай, парень, о чем ты говоришь? Мне пришлось им кое-что объяснить на пальцах, чтобы вернуть к суровой действительности. Я предупреждал каждого, дал им всем как следует понять, что в их интересах при следующей встрече сообщить мне нечто стоящее. Я не шутил, какие уж тут шутки. Мол, иначе и встречаться незачем. Так что пусть пошире откроют уши, вот какой добрый совет дал я этим придуркам.

Но один все же был. По виду – настоящее отребье, но доверять первому впечатлению здесь нельзя. Это был пройдоха, ядовитая змея, способная пролезть в любую щель, но Мэри-Джо держала его за яйца из-за одной грязной истории с совращением малолетних. Гнусный алкоголик, но информатор великолепный!

Он выложил мне сведения за бутылку рома. Потому что мне это было очень нужно. Я ведь был доволен, что мои подозрения начали подтверждаться, – об этом ни с чем не сравнимом сладостном чувстве вам скажет любой полицейский, это бесподобное удовлетворение от того, что ты попал в яблочко, что нюх тебя не подвел. Я позволил ему самому выбрать ром, а себе купил бутылку джина, порцию телятины маренго [10]в вакуумной упаковке и соевое молоко со вкусом какао.