– Значит, война, – сказал я. – Но такое уже было. Чего-либо подобного мы ждем уже лет четырнадцать или даже больше. Какое отношение это имеет ко мне и Морсфагену?

– Мне позвонил один приятель – юрист, с которым я вместе учился, такой же динозавр. Он сообщил, что Морсфаген интересовался возможностью поместить тебя под стражу, как они пытались сделать много лет назад.

– Но этот бой мы уже выиграли.

– Тогда было мирное время. Так вот теперь Морсфаген хочет знать, не обстоят ли во время войны дела иначе.

– Закон есть закон, – возразил я.

– Но в условиях кризиса действие закона может быть приостановлено. И, как сказал мой приятель, генерал обронил словечко насчет того, что готов этому посодействовать. Это будет отвратительно, мерзко, грязно, вызовет осложнения – но возможно. Пока Морсфаген согласен работать с тобой на существующих условиях, но если ты загонишь его в угол или разозлишь сверх меры, он может решиться, даже рискнув карьерой, пойти на это.

Мне стало нехорошо. Нестерпимо хотелось сесть, но это было бы признаком слабости. Я знал, что Харри едва держится. Не стоило расстраивать его сильнее.

– А что ты об этом думаешь? – спросил я.

– То же самое. Только полагаю, что он может добиться успеха, в котором даже его советники не уверены.

Я кивнул:

– Мы будем играть с холодной головой, Харри. Будем так хладнокровны, что посрамим сосульки. Идем.

Он с облегчением вздохнул, выходя следом за, мной из пустого кабинета, и мы направились через холл в комнату с шестиугольными знаками на стенах.

– Вы опять опоздали, – сказал Морсфаген, сверяясь со своими часами и косясь на меня, словно ожидая очередной дерзости. Возможно, он решил, что еще одна моя остроумная реплика повергнет в прах его терпение.

– Извините, – сказал я, лишив его этого удовольствия. – Транспорт.

Генерал выглядел совершенно ошарашенным, он открыл было рот, намереваясь сказать что-то, но тут же закрыл его и стиснул зубы. Похоже, он предпочел бы оскорбление вежливости.

На этот раз я пришел в ИС-комплекс только ради денег, а вовсе не для того, чтобы демонстрировать свою сверхчеловеческую одаренность. Терапия компьютерного психиатра помогла мне. Еще несколько чеков в моем кармане, и мы с Мелиндой сможем путешествовать хоть целую вечность, убегая от уродства, грязи, войны и людей, увлеченных ими. Я думал о будущем для нас двоих, хотя еще не знал наверняка, испытывает ли она ко мне такие же чувства. Но я избавился от психологии пессимизма, в одночасье став оптимистом, и будущее виделось мне исключительно в розовом свете.

Ребенок был в трансе. Его губы слегка шевелились, открывая неровные зубы. Руки на подлокотниках кресла вздрагивали, хотя он и спал. Я дождался, пока ему введут наркотик, а потом мы заговорили на языке, Только нам одним понятном.

Я прыгнул из комнаты вниз, в лабиринт, не надеясь на лестницу, пусть вчера она и была, но сегодня ее вполне могло не быть…

Копыта Минотавра стучали по камню, звеня, как россыпь стеклянных осколков.

Возник детский силуэт, но не такой четкий и реальный, как накануне. Не то он утратил силу, позволявшую ему игнорировать мое присутствие, не то придумал хитрую уловку, чтобы лишить меня защиты, – этого я не знал.

Повеяло слабым запахом мускуса, четче проявились ниспадающие темными волнами волосы, точно нарисованные пастелью.

– Уходи!

– Я ничего тебе не сделаю.

– И я не хочу тебе зла, Симеон. Уходи.

– Вчера, как ты помнишь, я сотворил меч из воздуха. Не надо недооценивать меня, хотя я и нахожусь в твоих владениях.

– Я прошу тебя уйти. Здесь ты в опасности.

– Какая же мне угрожает опасность?

– Не могу сказать. Просто знаю, что опасность существует.

– Не очень-то ты откровенен.

– Это все, что я могу сказать. Я выхватил меч, и Ребенок мгновенно растворился в странной голубой дымке, словно прилипавшей к стенам, – и тут же в коридор со свистом ворвался ветер, увлекая ее прочь. Туман пополз по камню стен и втянулся в яму.

Два часа на сеанс – два часа я находился на пыльной площадке над пропастью, ухватывая мысли и направляя их в водоворот, а какой-то иной уровень моего сознания отслеживал течение потока. Там было Б на темной траве… Близко склонившееся над холмом… Белое… БогБогБогБогБог… Б.., как вихрь над водами.., над полями.., идущий, идущий… Безжалостно приБлижающийся ко мне… Б… Б…

Я потянулся и крепче ухватился за продолжение этой мысли, отчасти потому, что она могла привести к чему-либо интересному, отчасти потому, что была чрезвычайно сильна, странна и казалась полной образов. Внезапно площадка под моими ногами исчезла, и я полетел в пропасть, полную кипящей лавы.

Порыв ветра поднял меня к реке прежде, чем я рухнул в этот котел безумия.

Я летел как коршун.

Река привела меня к океану.

Вода в нем была взбаламученной и горячей – кое-где спиральными струйками поднимался пар.

И плавали тающие льдины.

Я вынырнул на поверхность, отчаянно пытаясь удержаться на гребне вихревого течения, направляя мысли и сражаясь исключительно за целостность своего собственного разума. Тут меня внезапно приподняло и швырнуло на пенный вал, взметнувшийся в тяжелое черное небо – как пуля из винтовки, завывая и крутясь, я полетел…

…прочь из мыслей и разума Ребенка.

В комнате было темно. Гексаграммы горели на стенах, подсвечивая серьезные лица генералов и техников, на удивление похожих на горгулий.

– Он выкинул меня вон, – тихо произнес я, нарушив звенящую от напряжения тишину.

Все присутствующие повернулись ко мне с выражением крайнего недоверия. Хотелось бы мне, чтобы наше с генералом примирение началось раньше, тогда этот случай не выглядел бы столь подозрительным.

– Он просто вышвырнул меня вон из своего разума, – повторил я. Такое со мной случилось впервые.

Я объяснял. Они слушали. И во мне крепла неизвестно откуда взявшаяся уверенность в том, что Ребенок смеется…

Глава 8

Множились слухи о близкой войне. Китайцы перебили персонал двух последних посольств Западного Альянса в Азии – в бывшей Корее и на японских островах. Японцы отказались принять ответственность за зверское убийство. По официальной версии властей, группа китайского и японского происхождения прорвалась через полицейский кордон, защищавший посланцев Запада, и устроила дикий погром. Японская пресса указывала, что Запад должен был видеть возможность подобной акции, ибо к этому вела его собственная недальновидная политика, от которой всегда страдал Китай, и доведенные до крайней бедности люди, чувствующие себя отброшенными на окраину цивилизации, рано или поздно выплеснули бы гнев. Очевидцы событий утверждали, что японская полиция даже и не пыталась остановить погромщиков, словно получила приказ не препятствовать нападению на иностранные представительства.

Трехмерный экран показывал обезглавленные тела – к вящему удовольствию тех, кто смаковал происшедшее. По улицам Токио маршировали колонны манифестантов, несущих насаженные на алюминиевые колья головы. Мертвые глаза соотечественников смотрели на нас с той стороны экрана…

Пентагон в то же утро объявил о том, что открыт луч Бенсора, способный закоротить синапсы (области соприкосновения клеток) нервной системы человека. Названное по имени создателя, доктора Гарольда Бенсора, это излучение уже именовалось чиновниками Пентагона и их закадычными друзьями из военного ведомства в Москве "поворотным пунктом в холодной войне". Я не сомневался, что идея исходила от Ребенка, – я узнал это так же легко, как любой человек узнает свой дурной сон, по которому кто-то снял кино. Но цензура усвоила преподанный мною урок, и широкая публика понятия не имела о Ребенке.

Я не раз уже размышлял, какой черт дернул этого Бенсора связать свое имя с таким постыдным изобретением, но мгновенно терял свое внешнее превосходство, вспоминая о том, что это оружие могли с тем же успехом назвать лучом Симеона Келли, ибо не кто иной, как я дал ему дорогу в жизнь. Я нес куда большую ответственность за его появление, чем кто-либо другой – даже Ребенок. Кто знает, что можно натворить этой проклятой штукой…