– Подожди минутку, – сказал я, выскальзывая из машины.

– Куда ты, Джекоб?

Мне было некогда отвечать. Полиция уже спешила сюда и могла с минуты на минуту свалиться нам на голову. Я быстро подбежал к ближайшему такси, распахнул дверцу, засунул в щель счетчика купюру в пять кредиток и наугад выстучал на приборной доске пункт назначения. То же самое я проделал еще с двумя машинами. Когда они с фырчанием завелись и покинули стоянку, я бегом вернулся к нашему такси, прыгнул внутрь, захлопнул дверцу, не дожидаясь, пока это за меня сделает автомат, и набрал пункт назначения – Национальный парк "Мак-Кинли". Пока мы выезжали со стоянки, я сидел, затаив дыхание.

Снег бился о лобовое стекло. По обе стороны от нашего каплевидного экипажа мрачно завывал ветер. Мне вспомнилось детство, проведенное в Огайо: у окон громоздятся сугробы; я сижу в кровати и смотрю на улицу; а снег все идет и идет, и кажется, что это никогда не кончится. Но у меня не было времени предаваться воспоминаниям. Мы вырвались – по крайней мере на некоторое время, – и нам очень много предстоит сделать, если только мы хотим по-прежнему наслаждаться свободой.

По дороге мы переоделись, облачившись в утепленные костюмы, перчатки, защитные очки, ботинки и снегоступы. Все остальное мы сложили в рюкзаки.

– Как твоя рука? – спросил я у Него.

– Все зажило, – ответил он, широко улыбнувшись. – Как я и говорил.

В его тоне не было ни малейшего намека на хвастовство. Просто голос счастливого ребенка, научившегося чему-то новому.

– Все зажило... – машинально повторил я.

Похоже, последняя неделя, наполненная дыханием смерти, подействовала, как наждак, и зачистила мои органы восприятия. До сих пор жизнь была примитивным развлекательным фильмом, который я смотрел, сидя в мягком кресле. Конечно, каждый врач знаком со смертью и понимает эту госпожу. Но он знает и понимает ее в ином контексте. Во время этой долгой погони я познакомился с ней совсем с другой стороны. Врачи воспринимают смерть в ее клиническом значении, как феномен природы, как что-то такое, с чем можно сражаться с помощью науки. Но когда смерть собирается предъявить права на тебя, а ты сражаешься одним лишь обманом и хитростью, все выглядит совсем иначе.

Автоматическое такси остановилось перед воротами Национального парка.

Гора Мак-Кинли – два сгустка темноты в ночи, два островерхих башнеподобных колосса, склоны которых заросли сосновым лесом.

– Въезд такси на территорию Национального парка после восьми вечера запрещен. Пожалуйста, учтите это.

Машина говорила низким, чуть хрипловатым женским голосом – причем женщина была довольно молода, лет тридцати. Казалось неуместным, что этот металлический, но все же женственный голос исходит из небольшого динамика на приборной доске. Я никогда не мог работать с машинами, разговаривающими голосом женщины, которую мне захотелось бы соблазнить. Я родился и вырос до того, как вошел в употребление Келберт Брайн. Я предпочитаю молчаливые автомобили и компьютеры. Вероятно, я старомоден.

Я засунул в счетчик еще четыре кредитки: две – чтобы с лихвой оплатить наше путешествие, и еще две – за новый заказ.

– Двигайтесь наугад в течение получаса, потом возвращайтесь на стоянку в аэропорту.

– Наугад? – переспросила машина.

Я опять забыл, что, несмотря на умение разговаривать, современные машины все же слишком глупы, чтобы поддерживать настоящий разговор. Они знали, что у них могут попросить и что они могут предложить, и за пределы этого не выходили. Тут мне пришло в голову, что большинство женщин, обладающих такими соблазнительными голосами, в вопросах кругозора мало отличаются от машин. Я потянулся к приборной доске, набрал произвольную серию номеров, а в конце – код аэропорта; он был написан на справочной табличке, закрепленной рядом с консолью.

– Вот твой маршрут, – сказал я. – Выполняй.

Дверцы машины распахнулись, и мы шагнули в ночь, прихватив узел с одеждой. Машина закрыла двери, несколько мгновений пожужжала, как колибри, потом изящно развернулась и устремилась в обратный путь. Вскоре янтарный свет ее фар погас, и мы остались в темноте.

– Что теперь? – спросил Он, подойдя ко мне и поправив заплечный мешок.

– Теперь надо спрятать старую одежду. – Я подошел к канаве и закинул свой тючок прямиком в дренажную трубу, с глаз долой. Он последовал моему примеру, а поскольку руки у Него были длиннее, то и узел улетел дальше. – А теперь нам нужно перебраться через ограду и попасть в парк.

– Подожди, – сказал Он и быстро подошел к воротам. У ворот Он остановился, немного постоял там, потом снял перчатки и приложил руки к висячему замку. Некоторое время Он внимательно рассматривал замок, словно стараясь запечатлеть его образ в своем мозгу. Наконец Он что-то проворчал и набрал полные легкие воздуха. У меня на глазах кончик Его пальца удлинился, сделался тонким и нырнул в замочную скважину. Прошла минута. Ветер колотил нас, словно сотня резиновых кувалд. В замке что-то щелкнуло. Потом щелкнуло еще раз, погромче. Это был самый приятный звук, который мне когда-либо приходилось слышать. Он означал, что теперь не придется взбираться на восьмифутовую стену под ветром, дующим со скоростью тридцать миль в час, и при этом тащить на себе двадцать пять фунтов груза. Возможно, я излишне робок и боюсь приключений, но я предпочитаю ходить по ровной поверхности. Он отвел руку, придал пальцу прежнюю форму, надел перчатки и эффектным жестом распахнул ворота. Очевидно, в свободное от работы в лаборатории время Он не то насмотрелся, не то начитался детективов.

– Ловко, – сказал я, похлопав Его по плечу. – Тебе стоит подумать о карьере в шоу-бизнесе. Найди себе хорошего менеджера и можешь выступать перед публикой, показывать волшебные фокусы.

Мы вошли и закрыли за собой ворота. Не считая двух цепочек следов на свежевыпавшем снегу, не было никаких признаков того, что кто-то вторгся на территорию Национального парка, а следы заметет через несколько минут.

Теперь, когда между нами и аэропортом оказались эти непрочные ворота, я почувствовал облегчение, хотя и необоснованное.

– Мы немного пройдем по дороге, – сказал я. – Вряд ли здесь кто-то окажется ночью, да еще в такую погоду.

И мы пошли. Чтобы противостоять жгучему холоду и жуткому, проникающему во все щели ветру, мы надели защитные очки и маски. Дорогу расчищали после последнего бурана, но сейчас ее стремительно заносило вновь. По обеим сторонам слоями лежали снежные насыпи, оставленные снегоуборочной машиной.

Если такая погода продержится неделю, то дорогу завалит намертво, и освободит ее только весеннее таяние снегов. Мы прошли около полумили, когда Он стянул маску и попросил:

– Расскажи мне об этих местах.

Я неохотно снял свою и поежился от холода. От стылого воздуха мои губы почти мгновенно обветрились и начали трескаться. Я буквально почувствовал, как моя кожа сходит слоями под холодными пальцами ветра. Я вздрогнул и выдохнул облачко пара. В Арктике, если верить множеству прочитанных мною книг, выдыхаемый воздух буквально на лету замерзает – то есть замерзают содержащиеся в нем водяные пары. При таком адском холоде и сухом воздухе можно отморозить легкие. Чтобы избегнуть этого, человеку приходится дышать неглубоко. Сейчас, когда мы тащились по этой дороге, вдали от ледяных просторов настоящей Арктики, я думал: неужели в мире существует место настолько холодное, что по сравнению с ним Кантвелл может показаться курортом?

– Это настолько важно, что я должен рисковать отморозить себе лицо?

– Мне просто хочется знать, – сказал Он. Я пожал плечами.

– От подножия и до вершин эти горы – кстати, высотой в пять тысяч футов – застроены домиками. Сюда удаляются на отдых состоятельные граждане.

Не пойми меня не правильно. Всемирное Правительство не желает, чтобы люди говорили, что всякие приятные местечки вроде этих гор доступны исключительно элите. Это противоречило бы Великим Демократическим Принципам. Но цены на землю в здешних краях так высоки, что никто, кроме этой самой элиты, не может позволить себе приобрести участок. Ты разницу видишь? Я тоже не вижу, но для политиков разница принципиальная. Гарри Лич – точнее, доктор Гарри Лич, – старый хрыч, управлявший Сити-Дженерал в то время, когда я был там интерном, арендовал домик на втором уровне. Это место для уединения.