Мы стали пробираться мимо лачуг, двигаясь зигзагом между порослями колючек к бесколесному корпусу фургона «фольксвагена». Над дверью был натянут зеленый брезент, а из пластмассового шланга сочилась вода на участок, засаженный арбузами. У фургона на цепи сидела остромордая охотничья собака.

— Алан? — громко позвал Аркадий, пытаясь перекричать собачий лай.

Никакого ответа.

— Алан, ты здесь?…Боже мой, — чуть слышно пробормотал он, — надеюсь, он не ушел опять.

Мы еще немного подождали, и из-за края брезента высунулась длинная черная рука. Через некоторое время вслед за рукой показался жилистый седобородый мужчина в светло-сером котелке, грязных белых штанах и малиновой рубашке с узором из гитар. Он был бос. Он шагнул на солнечный свет, поглядел сквозь Аркадия и величаво склонил голову.

Собака продолжала лаять, и он пнул ее.

Аркадий заговорил с ним на уолбири. Старик выслушал его, опять склонил голову и ушел обратно за брезентовую занавески.

— Похож на Хайле Селассие, — заметил я, когда мы отошли от вагончика.

— Только еще благороднее.

— Гораздо благороднее, — согласился я. — Он поедет, да?

— Наверное.

— Он умеет говорить по-английски?

— Умеет, но не любит. Английский — не самый любимый его язык.

Народ кайтиш, рассказал Аркадий, имел несчастье жить вдоль Сухопутной телеграфной линии и потому рано вошел в контакт с белым человеком. Они быстро научились изготовлять ножи и наконечники копий из фарфоровых изоляторов. Чтобы положить этому конец, им решили преподать хороший урок. И кайтиш отомстили своим убийцам.

По пути сюда мы проезжали мимо придорожной могилы телеграфиста, который, умирая от раны, нанесенной копьем, успел отбить прощальную записку жене в Аделаиду. Это случилось в 1874 году. Полицейские репрессии продолжались до 1920-х годов.

Когда Алан был еще юношей, у него на глазах расстреляли его отца и братьев.

— Ты говорил, он один остался в живых?

— Из его клана — да, — сказал Аркадий. — В этой части страны.

Мы сели спиной к спине, прислонившись к стволу эвкалипта, и стали наблюдать за тем, как лагерь пробуждается. Мэвис и Руби отправились в гости к своим подругам. Большой Том задремал, а Тимми сидел, скрестив ноги, и улыбался. Земля здесь была высохшей и растрескавшейся, и в сантиметрах от моих башмаков плотным неуклонным ручейком ползли муравьи.

— Где же Мэриан, черт возьми? — вдруг сердито сказал Аркадий. — Она уже несколько часов назад должна была приехать. Ладно, давай чаю выпьем.

Пока Аркадий распаковывал чай и кое-какую снедь, я принес из чащи хвороста и разжег костер. Он вручил Тимми булочку с ветчиной, тот мгновенно проглотил ее и попросил еще одну, а потом, с видом человека, привыкшего к тому, чтобы ему прислуживали, протянул мне свой котелок.

Вода уже почти закипала, когда в лагере внезапно начался страшный переполох. Женщины завизжали, собаки и дети попрятались, и мы увидели, как в нашу сторону несется столб малиново-бурой пыли.

Приближаясь, этот ураган ревел и трещал; засасывал листья, ветки, ошметки пластмассы, бумаги и кусочки металлического листа, вихрем поднимая их в небо, а потом снося над лагерем в сторону дороги.

Миг или два паники — и все снова успокоилось.

Через некоторое время к нам подошел мужчина средних лет о голубой рубашке. Шляпы на нем не было. Жесткая седая щетина на голове была одинаковой длины с щетиной на подбородке. Своим открытым, улыбчивым лицом он напомнил мне моего отца. Он присел на корточки и стал ложками сыпать сахар в свою кружку. Аркадий говорил. Мужчина все выслушал, потом что-то ответил тихим шепотом, одновременно чертя какие-то рисунки пальцем на песке.

Потом он ушел куда-то в сторону жилого фургончика Алана.

— Кто это? — спросил я.

— Племянник старика, — ответил Аркадий. — Он же — его «ритуальный ассистент».

— Чего он хотел?

— Проверить нас.

— Мы прошли проверку?

— Думаю, он еще наведается к нам.

— Когда?

— Скоро.

— Хотел бы я понять, что это за «ритуальные ассистенты»!

— Это непросто.

Дым от костра летел прямо на нас, зато отгонял мух.

Я достал блокнот и положил себе на колени.

Вначале, сказал Аркадий, нужно усвоить еще два аборигенских понятия: кирдаи кутунгурлу.

Старик Алан — кирда: иначе говоря, он является «владельцем», или «боссом», той земли, которую мы собираемся осматривать. Он отвечает за ее сохранность, за то, чтобы ее песни пелись, а нужные ритуалы совершались вовремя.

А мужчина в голубом — кутунгурлуАлана, его «ассистент» или «помощник». Он принадлежит к другому тотемному клану и приходится Алану племянником — настоящим или «символическим», не важно — с материнской стороны. Само слово «кутунгурлу» означает «утробный родственник».

— Значит, у «ассистента», — уточнил я, — и у «босса» всегда разные Сновидения?

— Всегда.

Каждый из них пользуется соответствующими обрядами гостеприимства в земле другого, и оба, условно говоря, работают в одной команде, стремясь сохранить эти обряды. То обстоятельство, что «босс» и «ассистент» редко бывают людьми одного возраста, обеспечивает преемственность ритуальных знаний, которые продолжают рикошетом переходить от поколения к поколению.

В прежние времена европейцы думали, что «босс» и впрямь — «босс», а «ассистент» — его подчиненный. Оказалось, что это весьма ошибочное представление. Сами аборигены иногда переводили слово кутунгурлукак «полицейский»: это куда точнее определяло характер его взаимоотношений с кирда.

— «Босс», — продолжал Аркадий, — ни шагу сделать не может без разрешения «полицейского». Возьмем, к примеру, Алана. Племянник сказал мне, что они оба очень озабочены тем, что строительство железной дороги разрушит важное священное место — место, где навеки почил Предок-Ящерица. Но решать, стоит ли им ехать вместе с нами или нет, будет не Алан, а он.

Волшебство такой системы, добавил он, состоит в том, что ответственность за землю возложена в конечном итоге не на ее «хозяина», а на представителя соседнего клана.

— И наоборот? — спросил я.

— Разумеется.

— Значит, война между соседями становится делом крайне затруднительным?

— Она обречена на крах, — сказал он.

— Как если бы Америка и Россия вдруг согласились обменяться своими внутренними политиками…

— Тсс! — прошептал Аркадий. — Они идут.

20

Человек в голубом медленным шагом шел через заросли колючек. Алан следовал за ним, отставая на пару шагов, нахлобучив котелок на лоб. На лице у него была маска ярости и самообладания. Он сел рядом с Аркадием, скрестил ноги и положим на колени свою двадцатидвушку.

Аркадий развернул землемерную карту, придавил концы камнями от ветра. Стал указывать на различные холмы, дороги, скважины, ограждения — и на возможный путь, по которому идет железная дорога.

Алан глядел на карту с хладнокровием генерала на встрече в генштабе. Время от времени он вопросительно протягивал палец к какой-нибудь точке на карте, потом убирал его.

Я поначалу принял это представление за игру: мне даже в голову не приходило, что старик распознает местность, обозначенную на карте. Но потом он расставил указательный и средний пальцы буквой V и стал прикладывать их, как циркуль, к карте, одновременно быстро и беззвучно шевеля губами. Как потом объяснил мне Аркадий, он отмерял Песенную тропу.

Алан принял сигарету у Большого Тома и закурил, продолжая хранить молчание.

Через несколько минут подкатил раздолбанный грузовик, в кабине сидело двое белых мужчин, а у откидного борта, сгорбившись, сидел черный скотовод. Водитель — худой, морщинистый человек с бакенбардами, в засаленной коричневой шляпе, вышел и поздоровался за руку с Аркадием. Это был Фрэнк Олсон — владелец станции Миддл-Бор.

— А это, — показал он на своего молодого спутника, — мой партнер, Джек.