— Но вы же знаете — Валер непредсказуем! — нетерпеливо воскликнул Базили, невольно прерывая священника.

— Во всем, кроме одного, — усмехнулся тот. — Валер жаден и склонен к обману. Не удивлюсь, что он попытается оставить Звезду у себя, чтобы владеть ею самому. Что, кстати сказать, следует и из записи рассказа баронессы, который сделали в монастыре на мысе Ориент. Я внимательнейшим образом изучил переданный мне документ, и, похоже, господа с Елисейских полей продумали в этой истории все. Кроме одного — случая. Случая, который потянул за собой целую цепь неожиданных для них событий. Никто не ожидал, что одна пассажирка с потопленного «Армагеддоном» почтового парохода выживет. И что ей удастся незаметно подслушать разговор Крестоносца с де Морни. Что среди экипажа Валера у нее окажется союзник, и он поможет ей бежать. И, наконец, что она сумеет добраться до берега вплавь и сообщит обо всем услышанном и увиденном нам. Я сомневаюсь в том, что, планируя похищение Звезды, де Морни и Валер заходили так далеко, заранее предполагая то, что нам станет известно об их заговоре. Думаю, они не только по-прежнему считают, что разоблачение им не грозит, но и пребывают в уверенности своей безнаказанности.

— Буду рад, если их иллюзия рассеется! — улыбнулся Базили.

— Согласен, — кивнул архимандрит. — А я буду молиться за Иоанна и надеяться, что Господь не оставит его.

— Не хотел бы показаться безбожником, — покачал головой дипломат, — но боюсь, что вашему посланцу понадобится нечто большее. Вы поставили перед иеромонахом задачу почти невыполнимую.

— Преподобный Иоанн пришел к служению Богу не из семинарии, — тихо сказал Порфирий. — Его душа проделала долгий путь, прежде чем он осознал свое истинное предназначение на Земле. Иеромонах Иоанн узнал и тяготы военной жизни, и искушение светской пустотой, и тщетность надежд на простое человеческое счастье. Он был блестящим и весьма успешным офицером из знатного рода, и, полагаю, у вас еще будет возможность познакомиться с ним лично и убедиться в наличии в нем тех качеств, которыми ценна душа истинно православного христианина. Его жизненный путь пролегал через взлеты и падения, и мы много говорили с ним до того, как ему открылась вся глубина божественного. Поверьте, беседовать с ним — равно проходить через очищение, и я предсказываю Иоанну будущее одного из великих богословов нашей церкви.

— Правильно ли я понял вас, — изумился Базили, — что вы благословили своего помощника на деяния, в которых ему придется вспомнить то, что он хотел забыть, посвятив свою жизнь служению Господу?

— Разве говорим мы — забудь? — торжественно произнес архимандрит. — Отринь, но не отвергни. Очисть душу свою, но помни, через что пришлось ей пройти, дабы познать величие Господа и увидеть свет Божий в душе своей. Я верю Иоанну и могу ручаться за него — что бы ему ни предстояло пережить, он не переступит норм, ставших для него сводом жизненных правил. И святость помыслов всегда сохранится в нем, и руки его останутся такими же чистыми.

— Я рад, что вы здесь, — вдруг тихо сказал Базили. — В тех распрях, в которые местные патриархи позволили втянуть себя, мне все время не хватало голоса, несущего здравое суждение и просветленное истинно Божией благодатью. Быть может, если бы вы пришли раньше, то Святую землю не удручало бы зрелище публичных раздоров, волнующих Храм Святогробский. Ибо все, что творится здесь по наущению латин, и побуждаемое личной гордыней, так мелочно, так недостойно внимания! И такими ничтожными представляются мне все мои попытки восстановить былое равновесие!

— Не стоит поддаваться унынию и самоуничижению, — неодобрительно покачал головой архимандрит Порфирий. — Однажды вам уже удалось примирить враждующие стороны. Подсказанный вами Его Величеству ход — направить в качестве подарков две бриллиантовые панагии Иерусалимскому армянскому патриарху и наместнику патриарха Иерусалимского и всея Палестины архиепископу Лиддскому, погасил пламя откровенного противостояния.

— На время, только на время, — грустно покачал головою Базили. — Хотя, конечно, я должен признать: подарок Его Императорского величества поубавил взаимные претензии среди православных, но, как я и предсказывал, в спор тут же включились католики…

— Знание — это бремя, — промолвил архимандрит. — Мужайтесь, вам придется нести его до конца дней своих.

— Возможно, это не самое страшное, из того, что нас ждет, — почти прошептал дипломат. — Мне всюду чудится грядущая война…

— Анастасия Петровна? Баронесса Корф? — в комнату, где жила Анна, вошел мужчина лет сорока, с благообразной внешностью и в монашеском одеянии.

Анна улыбнулась: удивительное дело — еще неделю назад, когда впервые за долгое время своих скитаний она услышала русскую речь, Анна расплакалась. И лишь умиротворяющий и размеренный тон, которым с нею говорил встречавший ее монах, внес постепенно в ее душу утерянное равновесие.

Она уже не верила, что конец ее злоключениям близок. Винченцо не солгал — проходя мимо полуострова, который называли мысом монастырей, «Армагеддон» сильно сбросил ход. Корабль буквально полз по узкому фарватеру, иногда почти опасно сближаясь с выступами скал, то острыми пиками торчавшими из воды, то едва заметно приподнимавшимися у самой поверхности моря и различимыми разве что по пене слабого прибоя ударявшихся в них волн. И, когда луна в очередной раз выглянула в просвет облаков, Анна разглядела один из таких уступов почти у самого поручня корабля и — прыгнула за борт.

Потом она еще какое-то время лежала на скале, обняв ее руками, словно опасаясь, что каменный пик исчезнет, растает так же бесшумно и таинственно, как корпус «Армагеддона» в короткой ночной мгле. Но корабль иезуитов ушел дальше, а Анна по-прежнему все еще ощущала всем телом нерушимую крепость земной тверди. И потом она стала взбираться вверх, пока не поняла, что преодолеть этот подъем не сможет: скала, в которую, казалось, были влиты монастырские стены, оказалась гладкой и поднималась над морем почти вертикально.

С рассветом на Анну натолкнулись монахи-рыболовы и с ужасом воззрились на нее, будто она была привидением или посланницей из преисподней. Уже потом Анне объяснили, что своим появлением она нарушила многовековой запрет на присутствие женщины в этих краях. Но исключительность ситуации, в которую она попала, заставила обитателей полуострова сделать для нее исключение и, как выяснилось позже, — не единственное. Даже соблюдая свой строгий устав, монахи давали приют людям, целыми семьями бежавшим от турецкого владычества.

А пока греки, нашедшие ее, взволнованно переглядывались и решали, что делать, Анна решила заговорить с ними. Судя по всему, русская речь была им знакома — монахи поняли, что у Анны есть важное сообщение, и, посовещавшись, поспешно удалились, чтобы вскоре вернуться. По-видимому, они получили одобрение своего игумена и на лодке отвезли Анну на другой конец полуострова, где находился, как поняла Анна, русский монастырь.

Монах-грек провел ее козьей тропой — Анна видела такие в Италии — в обход скалы, на которой стоял монастырь, в маленький глинобитный домик, располагавшийся за стенами монастыря. Уже после Анне рассказали, что там проводят время новоприбывшие, пока не будут введены в монастырь и не пройдут процедуру посвящения в братство. В домике оказалось сухо и чисто, в каждой из трех комнат было небольшое окно и стояло по одной простой деревянной кровати. В кухонном закутке Анна нашла посуду с питьевой водой, по вкусу — родниковой. Позже Анна отыскала этот родник, следуя пути, который каждый день проделывали монахи-огородники. К роднику приходилось идти в гору, но красота здешних пейзажей, чистый хвойный воздух и какая-то особая умиротворенность, исходившая от всего окружающего, превращали в глазах впечатлительной Анны ее поход за водой в паломничество.

Анне казалось, что она была довольно убедительна, пытаясь заставить монахов поверить в ценность ее информации. Но прошел день, прежде чем к ней пришли. «Наверное, греки не все поняли из моего сбивчивого и неполного рассказа», — решила Анна. Поэтому она немного растерялась, когда на пороге комнаты, которую она выбрала — меньшую, но на солнечной стороне (Анна так истосковалась по теплу!) — появились два монаха из стоявшего рядом русского православного монастыря и молча воззрились на нее. Незнакомая с суровыми правилами, издавна установленными среди расположенных на полуострове монастырей, она ждала большей открытости и, с великим трудом преодолевая охватившее ее снова отчаяние, поведала братьям свою историю. Однако на сей раз — устало и подробно, назвавшись своим полным именем и впервые изложив даже для себя самой свою историю от начала и до конца. Анна поняла — ее слушают внимательно, но ответа или хотя бы какого-то намека на него Анна не дождалась. Выслушав ее, монахи так же молча, как и пришли, удалились.