Коко пыталась представить, в каком доме жил месье Кроули. Она об этом не имела никакого понятия, но подозревала, что его дом был гораздо больше этих подвергшихся испытаниям стихии коттеджей, стоявших вдоль ручья, да и костюм у него был совершенно другой, куда более изящный, чем те, которые носили рыбаки или кайюны-фермеры, которых она часто видела на рынке. Ей очень хотелось знать, будет ли он на причале, когда она отправится туда в очередной раз.

Через неделю Ивану нужно было совершить деловую поездку в Новый Орлеан, а так как Нанетт все время дулась, Элизабет решила не сопровождать его в этом двухдневном путешествии. Многие из их друзей в это время года переезжали из своего временного городского пристанища в свои имения.

Раф доставил его на пристань у ручья Лафурш, где он должен был сесть на пароход, следующий до Дональдсонвиля. Он провел ночь в таверне, а на следующее утро сел на комфортабельное судно, чтобы совершить неторопливое, приятное путешествие вниз по Миссисипи. Во время поездки он мог наслаждаться всеми красотами по берегам реки, а также разглядывать большие импозантные особняки старинных колониальных имений.

Приближаясь к порту, Иван почувствовал возбуждение, вызванное постоянными переменами и царившей в Новом Орлеане суматохой. Ему нравилось, как шла торговля в порту, что, казалось, совсем не соответствовало сонной, ограничивающейся лишь собственными интересами атмосфере, царившей в самом городе. Он это почувствовал еще за семь миль до пристани возле Пляс д'Арм в самом сердце старого квартала, где возле дамбы в два-три ряда стояли, ожидая разгрузки, лодки-плоскодонки.

Отпустив слугу с багажом, Иван нанял одного из слонявшихся по набережной бездельников и попросил отвезти его в садовый район, в ту часть города, где поселилось множество американцев, и показать ему дом его школьного приятеля из Вирджинии Амоса Филдинга.

Это он оказал на него в свое время решающее воздействие, убедив отправиться на поиски счастья в Луизиану, и все это время Элизабет пользовалась гостеприимством Амоса и его бледной, худосочной жены.

Хозяева радостно приветствовали его и сразу же потребовали рассказать все новости о Элизабет и дочери.

— Как жаль, что они не приехали вместе с вами, — сказала Джейн Филдинг. — Надеюсь, вы обязательно привезете их осенью, когда начнется очередной светский сезон?

У бездетной четы Филдинг был прекрасный дом в колониальном стиле, окруженный большим тропическим садом, и вообще они были очень радушными хозяевами.

— Лиззи рассчитывает на это, — заверил ее Иван.

— Как вы находите, изменился ли наш город? — спросил Филдинг, взяв в руки графин, полный отменного вина.

— Да, после Черного ручья он кажется весьма оживленным.

— Вам нужно было здесь остаться, Иван. Новый Орлеан превращается в крупнейший американский порт. Кроме нашего традиционного хлопка и сахара, через него проходят и другие товары из глубинки: кожи, меха, жир. Да вы и сами это знаете. И все это перевозится по реке во все возрастающем количестве. Здесь в экспортном бизнесе можно заработать кучу денег.

— Я неплохо зарабатываю, выращивая сахарный тростник, благодарю вас! — возразил Иван. — Я закладываю еще двадцать участков, чтобы удовлетворить спрос на сахар.

Амос, рассмеявшись, налил два стакана.

— Ну, за наше богатство и процветание, — поднял он тост. — Мы правильно с вами поступили, Иван, решившись ехать сюда, в Луизиану.

После обеда в столовой, двустворчатые двери которой выходили на террасу, с которой был виден засаженный цветами двор со статуей Эроса под холодной струей фонтана, оба они направились на прогулку в старый квартал, в любимое кафе на Ройял-стрит. Амос постоянно обменивался приветствиями со своими знакомыми бизнесменами, часть из которых Иван тоже знал.

— Кажется, число американцев здесь значительно выросло после моего последнего визита, — заметил Иван.

— Это справедливо в отношении всех кафе, расположенных на Ройял и Шартр-стрит. Соотечественники американцы ежедневно приходят сюда по своим делам. Креолам это не нравится, они считают нас, американцев, слишком... э... опрометчивыми, готовыми на любую грубость... Они утверждают, что мы всегда слишком торопимся при заключении сделок. Но я заметил, что их более ленивая манера вести дела действует на тех из нас, которые провели здесь достаточно времени. Мы начинаем привыкать проводить свои вечера за чашкой кофе в их кафе или за стаканчиком виски, или за картами в их игорных домах.

— Очень приятная привычка, — согласился с ним Иван.

Он очень удивился, когда Амос предложил ему заглянуть в Орлеанский бальный клуб, где в это время проходил бал квартеронок. Он согласился, и они почти молча прошли несколько кварталов.

Ивану приходилось посещать подобные вечера и раньше, и он нисколько не удивился элегантности этого бала, как и любого другого, организуемого креолами-аристократами или американцами. В роскошном зале было полно удивительно красивых, элегантно одетых женщин. Единственное отличие от обычных балов заключалось в том, что кожа у всех у них была самых разнообразных цветовых оттенков, хотя все мужчины были белые, за исключением музыкантов, сидевших в дальнем углу. Возле стен расселись матери, свободные цветные женщины, которые сопровождали своих дочерей, дотошно оценивая каждого белого кавалера, приглашающего ту или иную девушку на танец.

Амос, не тратя попусту время, подошел к поразительно красивой девушке, с кожей цвета кофе с молоком и с губами, похожими на свежий созревший персик. Они станцевали несколько раз. Иван все время следил за ними. Вспоминая холодный, бесстрастный взгляд Джейн Филдинг, Иван вдруг подумал, — уж не собирается ли его приятель обзавестись любовницей? Или эти мамаши не требовали заключения законного брака, гарантирующего их чадам сносное содержание?

Иван не танцевал. Через полчаса к нему подошел Амос, и они вышли из душного зала в прохладную, полную истомы южную ночь.

— Ну, что скажешь? — спросил Амос, когда они неторопливо подходили к дому.

— Редкий бриллиант, — беспечно отозвался Иван.

— Она получила воспитание у монашек. Играет на фортепиано.

— Не намереваешься ли ты создать что-то вроде того, что испанцы называют "касита"[1]?

— Я теперь вполне богат, — ответил Амос смущенно, но с гордостью.

Во время беседы у него перед глазами возник образ Коко, одетой так же элегантно, как и эта юная квартеронка. Он был убежден, что ни одна из красавиц на этом балу и в подметки не годилась этой девушке с болота.

В круговерти встреч с покупателями сахара и молассы[2] на протяжении нескольких дней произошедшее на болоте немного выветрилось из памяти Ивана до той минуты, когда он, проходя возле лавки одного купца, импортирующего предметы роскоши из Парижа, не остановил свой взгляд на выставленных на столике эпохи Людовика XV драгоценных камнях и блестящем золотом браслете.

Он вдруг увидел сильные, нежные руки Коко, обхватившие шест и толкающие пирогу вниз по течению ручья, и ему тут же пришла в голову идея, что вон та золотая вещица была создана только для нее. Это видение было таким ярким, живым, что он тут же вошел в лавку и купил браслет. Затем, чтобы как-то оправдаться перед собой, он купил изящную старинную, покрытую инкрустациями и позолотой музыкальную шкатулку для Лиззи и Нанетт.

Еще неделю спустя, когда Коко привезла к причалу целую пирогу креветок, он уже стоял там. Иван был еще более привлекателен, чем прежде, в своем прекрасном песочного цвета сюртуке и белых брюках. Он разговаривал с торговцем мехами и креветками, но Коко знала, что Иван не отрывал от нее глаз, когда она, подогнав пирогу к причалу, набросила веревку на тумбу. Но он не прерывал своей беседы с месье Вейлем, не подавая виду, что заметил ее приезд. Она молча лопатой выгружала креветки в корзину. Чувствуя глубокую обиду, Коко подняла корзину на плечо и направилась на рынок к стойке торговца.