Господин де Машо ни раньше, ни после посягательства Дамьена не наносил визита исполнителю уголовных приговоров — он просто призывал его в свой отель, когда хотел дать ему какое-либо приказание помимо генерал-прокурора. Очевидно также, что Шарль-Жан-Баптист Сансон не мог принимать никакого участия ни в приготовлениях, ни в самой казни Дамьена, потому что в январе 1754 года у него вследствие паралича отнялись руки и ноги. Кроме того, исполнение этой казни было прямой обязанностью — Николая-Габриэля Сансона, его младшего брата, исполнителя уголовных приговоров дворцового превотства.

Служба Габриэля Сансона была почти номинальной. Преступления, совершавшиеся в ведомстве двора в течение последних пятидесяти лет, редко влекли за собой смертную казнь. Поэтому, когда Габриэль Сансон получил повеление приготовиться не только к казни, но и к пытке Дамьена, — дворцовое превотство не имело пытчика, то им овладел ужас. Он сообщил трудность своего положения господину Леклерку де Брилье, лейтенанту превотства, и тот дал ему письмо к генерал-прокурору. В этом письме он просил генерал-прокурора избавить Габриэля Сансона от исполнения этой обязанности и поручить ее исполнителю уголовных приговоров Парламента.

Но, как я уже сказал, Шарль-Баптист Сансон лежал разбитый параличом. Шарлю-Генриху Сансону, его старшему сыну и преемнику, только минуло семнадцать лет. Уже два года он выполнял обязанности своего отца, но официально еще не пользовался званием исполнителя приговоров, а потому и не решились поручить ему одному казнь, известную только по преданию. Вследствие всего этого генерал-прокурор приказал, чтобы пытчик Парламента Шарль-Генрих Сансон, временный исполнитель уголовных приговоров и его помощники поступили в полное распоряжение Габриэля Сансона.

Габриэль Сансон купил четырех лошадей и заплатил за них четыреста тридцать два ливра — сумму весьма значительную для того времени.

Их поставили в конюшню на улице Де Вьель-Гарнизон позади ратуши. По просьбе господина Леклерка де Брилье были отысканы в архивах все подробности о совершении казни четвертованием и сообщены для руководства исполнителю приговоров дворцового превотства. Ужас и отвращение Габриэля Сансона нимало не уменьшились при чтении этих документов.

Мысль о предстоящей ему обязанности так сильно потрясла его, что когда ежедневно стали носиться слухи, что Дамьен должен предстать перед большой камерой палаты, то Габриэль Сансон не выдержал и 14 марта заболел и слег в постель.

Генерал-прокурор позвал его к себе и сделал ему строгий выговор за малодушие. Угрозы сановника, по-видимому, не имели на него большого влияния, потому что он стал поговаривать даже об отставке от службы, которая давала ему средство для жизни. В это время один старый пытальщик, отец которого присутствовал в качестве помощника при казни Равальяка и передал ему все подробности казни четвертованием, вызвался взять на себя исполнение смертной казни.

В ночь на 27-е число, поставили эшафот.

В понедельник, 28-го числа, в семь часов утра Габриэль Сансон и племянник его Шарль-Генрих Сансон явились на Гревскую площадь, чтобы удостовериться, все ли приготовлено для казни так, как предписано судом. Эшафот был устроен на площади, посреди которой крепким частоколом было огорожено пространство в сто квадратных футов. Во внутренность этой ограды вели только два входа: через один из них должны были войти преступник, исполнители приговора и стража, другой сообщался с точно так же огороженным местом перед большими воротами ратуши.

Осмотрев эшафот, оба Сансона отправились в Парламентскую тюрьму, где они нашли уже ожидавшего их пытальщика.

Через несколько минут к ним присоединились господин Лебретон, актуарий Уголовного суда, и два пристава — Кармонтель и Ревре.

Некоторое время они должны были ждать, пока полицейский офицер и его дозорные солдаты сменяли с часов французских гвардейцев во дворе тюрьмы; в то же время пехотный караул занял свое место внутри башни.

Исполнителей и чиновников повели в темницу Дамьена; но на лестнице актуарию пришло в голову, что темница слишком мала, чтобы вместить столько народа, и, посоветовавшись с полицейским офицером, он решил прочесть приговор осужденному в зале нижнего этажа.

Дамьен был взят из тюрьмы и принесен в этот зал; полицейские солдаты несли его в чем-то вроде мешка из замшевой кожи, в котором помещалось все тело преступника, кроме головы.

В зале Дамьена развязали, и актуарий, приказав ему стать на колени, приступил к чтению приговора.

Дамьен слушал с необыкновенным вниманием все касавшееся казни, но когда актуарий дошел до сообщников, будто укрываемых преступником от правосудия, он внимательным взором осмотрел всех присутствовавших.

По окончании чтения приговора Дамьен сделал знак полицейским солдатам, чтобы они помогли ему встать, потому что он, по-видимому, еще сильно страдал от ран.

Вслед за тем он прошептал несколько раз: «Боже мой! Боже мой! Боже мой!»

Габриэль Сансон подошел к нему и положил руку на плечо его. Дамьен вздрогнул при этом прикосновении и окинул его диким и бессмысленным взглядом, но в эту минуту вошел в зал полицейский офицер со священником из Сен-Поля, и лицо цареубийцы при виде духовника тотчас приняло спокойное и довольное выражение. Священник подошел к нему, и Дамьен сделал движение, чтобы освободить свои руки, которые в эту минуту связывали помощники; как казалось, он хотел взять за руку своего духовника.

Священник попросил всех присутствовавших отойти от Преступника и остался с ним один посреди зала. Священник начинал говорить с большим воодушевлением; по его жестам можно было угадать, что он ставил ему в пример страдания и смерть Иисуса Христа. Эти увещевания, казалось, производили сильное впечатление на Дамьена, который после них успокаивался.

Духовник не решился присутствовать при пытке; он объявил Дамьену, что будет ожидать его и молиться за него в часовне Консьержери, куда и удалился.

Офицер, отвечавший за стол преступника, подошел к нему и предложил ему подкрепиться; с минуту Дамьен колебался и со вниманием смотрел на пищу, находившуюся в корзинке. Потом покачал головой и сказал: «Зачем? Раздайте это бедным, им это еще пригодится».

Когда ему заметили, что нужно собрать все силы для этого ужасного дня, Дамьен произнес потерянным, плохо мерившимся с его словами голосом:

— Моя сила в Боге! Моя сила в Боге!

Однако удалось убедить его выпить немного вина. Офицер налил кубок, отведал сам и передал его Дамьену, который приложил его ко рту, но не мог проглотить более одного глотка.

После этого Дамьена снова положили на койку и отнесли в комнату для пытки, где уже находились комиссары, президенты Мопу и Моле, советники Север, Паскье, Ролан и Ламбелен.

Преступник по обыкновению дал присягу говорить правду и был приведен в последний раз на допрос.

Допрос продолжался полтора часа. Он довольно спокойно отвечал на вопросы, предлагаемые ему господином Паскье, но в промежутках между двумя вопросами Дамьен обнаруживал необыкновенное волнение. Он вертелся на своей скамье, глаза судорожно двигались из стороны в сторону, и он беспрестанно старался повернуться в ту сторону, где находились исполнители и их помощники.

Наконец комиссары-следователи поднялись со своих мест и объявили, что, так как он ни в чем не сознался, то должен подвергнуться пытке.

Исполнители окружили его, и пытальщик Парламента надел ему на ноги сапожки, ремни которых затянул сильнее обыкновенного.

Боль была очень сильна. Дамьен отчаянно закричал, лицо его сделалось белым, как полотно, голова откинулась назад; казалось, что он лишился чувств.

Подошли врачи, пощупали пульс преступника и объявили, что этот обморок не опасен.

Один из них, господин Бойе, посоветовал не приступать ко вбиванию клиньев и обождать, пока не пройдет обморок, вызванный стягиванием ремней.

Дамьен открыл глаза и попросил напиться; ему подали стакан воды, но он потребовал вина, говоря задыхающимся и дрожащим голосом, что силы и энергия оставляют его.