Так как Маргарита казалась мне очаровательнее всех женщин, то беспокойство снова овладело мною. Я забросал его своими вопросами; он немного колебался; но ко всем гадким качествам господина де Блиньяка присоединялась еще и неимоверная болтливость, и потому язык его скоро развязался. Он мне рассказал, что, так как девушка не поддавалась ни за деньги, ни на другие приманки, то, по его совету, Поль Берто купил у городского аптекаря снотворное, которое он передал подкупленному им слуге; последний должен был в этот самый вечер дать его госпоже и служанке; затем он прибавил, что отец красавицы и служитель должны в эту же ночь удалиться из дома, который стоял одиноко, и, следовательно, красавица будет в полной власти моего двоюродного брата.
Мне кажется, что если бы огромная башня церкви Святого Жака обрушилась на мою голову, то это не переполнило бы меня таким ужасом и страхом, как слова господина де Блиньяка.
Я не мог выговорить ни слова и ничего не видел; затем так быстро вскочил со своей скамейки, что опрокинул стол и все, что на нем стояло; моя шпага и фуражка лежали на другой скамье; схватив только первую и обнажив ее, я бросился бежать по предместью.
Не знаю, какой инстинкт руководил мною, но в мрачную, темную ночь я находил столь же хорошо дорогу, как будто средь бела дня и, не пробежав еще часа, увидел огонек, светившийся сквозь яблони маленькой ограды.
При мысли, что этот огонек, быть может, озаряет своим светом бесчестье молодой девушки, я чувствовал в своем сердце столько ненависти и бешенства, что, кажется, готов был сразиться с двадцатью противниками.
Приблизившись к домику, я заметил тень человека, пробиравшегося вдоль стены дома. Эй! — закричал я. Человек обратился в бегство, но я вскоре нагнал его и убедился, что господин де Блиньяк нисколько не солгал, узнав в этом человеке своего двоюродного брата.
Схватив Поля и задыхаясь от бешенства и страданий, я стал грубо упрекать его в бесчестном и низком поведении, объясняя ему, как гнусно погубить молодую девушку, тем более, что она бедна и из низкого происхождения и, лишившись чести, теряет все, что только имеет.
Мой двоюродный брат потупил голову и, смутясь, не отвечал ни слова. Во всяком случае, если бы мы остались одни, то мне удалось бы пробудить в нем стыд и раскаяние, потому что проступки его были лишь шалостями юности и происходили от дурного знакомства; но приход господина де Блиньяка испортил все дело.
Вышеописанный кавалер, видя, что я во весь дух пустился от него бежать, боялся, чтобы не случилось чего-либо, а так как злые люди не могут без сожаления видеть разрушения своих злонамеренных поступков, то он поспешно кинулся за мною.
Тогда, переменив тон, я стал с возмущением упрекать его в гнусной роли, которую он играл в этом случае, прибавив, что в продолжение шести месяцев, проведенных господином Берто в Дьеппе, он всячески старался развратить его, подстрекая к игре, пьянству, распутству и всякого рода бесчинствам.
Господин де Блиньяк, подшучивая по своему обыкновению, выговаривал моему двоюродному брату, как он мог обращать внимание на подобные уговоры, клятвенно уверяя его, что если мне неприятна его шутка с молодой девушкой, то это только потому, что я сам имел виды на красавицу, Требуя от меня извинения за сказанные на его счет слова, прибавив, что в противном случае он сумеет заткнуть мне глотку и, обнажив шпагу, кавалер напал на меня, крикнув Полю Берто последовать его примеру, предоставляя решить оружию, кому должна принадлежать девушка.
Любовь ли вскружила ему голову, или потому что его задели насмешки и плоские шутки господина де Блиньяка, господин Поль Берто не постыдился обнажить шпагу против своего родственника и друга и напасть на меня одновременно с господином де Блиньяком.
Я защищался, как мог, парировал удар, чтобы прикрыться деревьями, но в эту минуту господин де Блиньяк слегка ранил меня в плечо, а я, в свою очередь, так жестоко ударил его по руке, что он вынужден был выпустить из руки шпагу. Наступив на нее, я схватил и отбросил ее на значительное расстояние от того места, где мы сражались.
Господину Полю Берто, со своей стороны, я раскроил лицо, между тем как он уколол меня в руку.
Затем оба они оставили меня и удалились, клянясь, что завтра утром можно будет сразиться без боязни выколоть себе глаза подобно прокаженным.
После их ухода я решил провести всю ночь подле Проклятой Ограды — до такой степени опасался я господина де Блиньяка, человека достаточно низкого и развращенного, который мог убедить господина Поля Берто воспользоваться моим отсутствием для достижения своей цели.
Около полуночи, не слыша никакого движения в доме, несмотря на шум, которым сопровождался наш поединок, я начал опасаться, не отравил ли напиток как госпожу, так и служанку, и эта мелькнувшая в голове мысль и была первым шагом к моей погибели. Разбойник-слуга, следуя приказаниям Поля Берто, оставил дверь дома открытой, и потому я беспрепятственно вошел в дом и с поспешностью вбежал по лестнице, которая вела из нижнего этажа в комнату бедной девушки.
И тут я должен, к стыду своему, с большим сожалением сознаться, что позабыл все мудрые советы, наставления и упреки, которые сам проповедовал Полю Берто. Увидев девушку, к которой стремилось мое сердце, столь прелестной, распростертой на постели, я как будто лишился рассудка. Моя добродетель исчезла, как дым от дуновения ветра. Я не показал себя ни воздержаннее, ни благоразумнее своего кузена и не побоялся совершить преступление, в котором столь жестоко упрекал его.
Да простит мне Всевышний в той жизни, потому что я истинно раскаиваюсь в своем проступке.
На другой день ко мне явился слуга Поля Берто и объявил, что его барин ожидает меня на площади Соляного Колодца. Полагая, что мой двоюродный брат желает вызвать меня на поединок и назначил место встречи, я взял шпагу и последовал за лакеем.
На площади было многочисленное скопление народа, и я чрезвычайно удивился, что Поль Берто выбрал это место для переговоров.
Но при встрече со мною он нисколько не казался раздосадованным за вчерашнее происшествие, а, напротив, протянул мне руку; однако я не взял ее, помня, что Поль не поколебался присоединиться к господину де Блиньяку с намерением лишить меня жизни.
Затем, указав мне на эшафот, снаряженный на самой середине площади Соляного Колодца, он попросил меня взглянуть в ту сторону. Обратив туда взгляд, я узнал в человеке, прикреплявшем нескольких людей к позорному столбу, хозяина дома Проклятой Ограды и отца моей возлюбленной. В то же самое время Поль Берто прибавил, что так как пленившая нас красавица была дочерью Пьера Жуання, исполнителя уголовных приговоров города и виконтства Дьеппа, он мне очень благодарен за то, что я взял ее для себя, ибо не имеет ни малейшего желания входить в сердечные или телесные сношения с отродьем палача.
Теперь, в свою очередь, мне следовало вызвать его на поединок. Но на площади столпилось столько народа, что почти в ту же минуту нас разлучили, и я вынужден был возвратиться домой в самом расстроенном и печальном расположении духа.
Хотя наружность Пьера Жуання показалась мне чрезвычайно таинственной и мрачной в тот день, когда он предсказал столь странные вещи господину Вальвену де Блиньяку и мне, хотя он при втором нашем свидании, перевязав мои раны, скорее прогнал, чем удалил из своего дома, я все-таки никак не мог себе представить, чтобы он мог выполнять эту обязанность, к которой я питал столько презрения и ненависти.
А между тем, несмотря на все отвращение к отцу, я мысленно говорил себе, что было бы несправедливо клеймить дочь его тем, что зависит лишь от слепого случая, дающего иным в отцы — королей, другим — пастухов; что по своей красоте и добродетели Маргарита должна была родиться скорее на троне, чем у подножия эшафота; и, наконец, что было бы неблагоразумно отталкивать молодую девушку, столь прелестную и страстно любимую, по причине презренного звания виновника ее жизни. Затем, вспомнив свой проступок и грех прошлой ночи, терзаемый стыдом и угрызениями совести, я заплакал, как ребенок.