Она закусила губу. Зубы стучали так, словно она весь день провела на лютом морозе.

— Я думала, — что, если закричу, вы все равно не услышите, — упрямо пробормотала она. — Вы же сидели за картами, а говорить не хотели.

Зик от души выругался и плотнее натянул куртку ей на плечи.

— Наденьте, — ворчливо произнес он. — Всуньте руки в рукава, как полагается.

Молча она повела плечами и сунула сжатые кулачки в рукава куртки. Руки ее полностью скрылись в рукавах, а куртка висела на ней мешковато, доходя до самых бедер.

— Нужно было…

— Мне не нужно было терять вас из виду. Надо было держать вас…

Она покачала головой.

— Нет. Я хотела сказать… Билли… Нужно было дать ему время, чтобы он рассказал про Билли все, что знает.

Услышав эти слова, он в порыве неподдельного, острого разочарования еще крепче сжал ей плечи, словно желая встряхнуть, глубоко вздохнул, плотнее запахнул куртку поверх разорванной блузки и застегнул на ней верхнюю пуговицу.

— Послушайте, — задумчивым, охрипшим от волнения голосом произнес он. — Забудьте про неприятности Билли. Больше я вам не позволю играть с огнем. Все это слишком рискованно, черт побери!

Она невольно вздрогнула, и он привлек ее к себе. Она уткнулась лицом ему в плечо. Отвернувшись от пианино, они посмотрели в направлении выхода.

В дверях сгрудившись стояли мужчины, поднявшиеся из-за карточного стола, и с любопытством смотрели на них. Испуганный взгляд Челси остановился на Гарри, который, как ей показалось, сочувственно глядел на нее. Он пробормотал:

— Что случилось?

Зик крепче обнял ее за плечи.

— Ничего, — отрывисто ответил он. — Так, вышла размолвка кое с кем, только и всего.

Повернувшись к группе спиной, Зик проводил Челси к черному ходу, а потом повел вниз по деревянной лестнице.

Дойдя до конца лестницы, она почувствовала, что полностью пришла в себя, и уже уверенно ступила на тротуар.

Остановившись, Зик привлек ее к себе, ласково гладя по руке, скрытой под курткой из светлой шерсти.

— Все в порядке, — внезапно произнес он нежным, тихим голосом. — Выбрались. Я отвезу вас домой.

Прижимаясь к нему боком, она позволила ему обнять себя и отвести к джипу. Она наслаждалась спокойствием от ощущения того, что он рядом, с головой погружаясь в произносимые им слова, словно в ноты неоконченной фортепьянной пьесы, зыбкие и неуловимые, но все же недостаточно четкие, чтобы выразить порыв, шедший из самой глубины души.

Открыв дверцу джипа, он бережно усадил ее на сиденье, и она до боли мучительно почувствовала, как ей не хватает рядом его мужского тела, его руки, обнимающей ее за плечи. Когда он сел в джип, она искоса посмотрела на него. Интересно, мелькнула у нее мысль, чувствует ли он такое же смятение, как и она, протянет ли он снова руку, чтобы обнять ее?

Он этого не сделал. Но, посмотрев на его шею и плечи, она увидела, что они напряжены так же, как и тогда, когда он садился в джип, поцеловав ее в первый раз. Зубы его были стиснуты так плотно, что на скулах выступили желваки. Она уже видела у него такое выражение, и этот слабый симптом обуревавших его противоречивых желаний вызвал у нее волнение и внезапную, острую, непонятно откуда взявшуюся боль в горле.

— Зик, — тихо позвала она, с трудом выговорив это единственное слово.

Последовала секундная пауза, потом он мельком посмотрел на нее.

— Я так рада, что ты оказался рядом.

Он втянул голову в плечи, у него вырвался глубокий, тяжелый вздох.

— Если бы я не привез тебя туда, то и не понадобился бы тебе. Да тебя и самой там бы не было.

— Не будь в этом так уверен.

Он снова стиснул зубы.

— Я в этом не уверен. Но уверен, что ты туда больше не пойдешь.

Челси ничего не сказала, не сводя глаз с его напряженных плеч.

— Что ему было нужно? Деньги?

На секунду ей показалось, что он не будет отвечать или, на худой конец, отделается каким-нибудь ничего не значащим ответом, мол, это не ее ума дело, но он снова посмотрел на нее и отрывисто бросил:

— Ага. Но, судя по его виду, ему это занятие нравится.

Челси почувствовала, как по спине у нее, как и в прошлый раз, побежали мурашки, правда уже послабее. Она мысленно представила глаза, глядевшие из-под полуопущенных ресниц, наманикюренные ногти. Усилием воли она отогнала от себя этот образ.

— Может… если я положу побольше денег в свою копилку…

— Ты что, думаешь, Билли еще возьмет у тебя деньги? — резко спросил Зик.

В наступившей тишине слышалось только, как дворники с силой ударяют по ветровому стеклу.

— Нет, — наконец ответила она. — Нет, если своим воспитанием он обязан тебе.

Он плотно сжал губы.

— Я воспитал его так, чтобы он во всем полагался на себя, если ты это имеешь в виду.

— Не всегда так получается… — Челси запнулась, уставившись на Зика, зная, что она все равно ни в чем не сможет убедить его. — А как так вышло, что воспитанием Билли пришлось заниматься тебе? — передумав, спросила она.

Однако в следующую же секунду пожалела об этом. Не нужно было задавать этого вопроса. Во всяком случае, не Зику Норту. Он ведь на личные вопросы не отвечает. Вдруг еще подумает, что из любопытства она станет расспрашивать всякий уличный сброд чтобы они втолковали ей, что к чему. Она вцепилась в полу куртки и начала теребить ее. Когда он заговорил, она подняла голову, вздрогнув от удивления.

— Мой старик пил почем зря. Не каждый день. Время от времени. Но если уж напивался, то в стельку. — Она замерла, не желая неосторожно брошенным словом нарушить хрупкое доверие, установившееся между ними. — Он то и дело попадал в вытрезвитель и торчал там по нескольку недель.

Челси разжала руки в карманах куртки. Он же говорил ей, что вытаскивал своего старика из множества переплетов и в конце концов выяснил, что тот попадал туда не от любви к музыке. Интересно, мелькнула у нее мысль, сколько раз потребовалось, чтобы он угомонился? И почему именно Зику приходилось вести подсчет?

— А мать?

Мельком бросив на нее взгляд, Зик отвел глаза.

— Она не могла терпеть его бесконечные запои, — кратко ответил он.

Челси подавила желание протянуть руку и дотронуться до него, она почти забыла о случившейся с ней самой неприятной истории, охваченная состраданием к Зику и желанием, чтобы он открылся ей.

— Она ушла от него?

— Нет. — Он сбросил скорость, чтобы повернуть за угол. — Но, когда отец стал пить, нервы у нее вконец сдали, то и дело начиналась истерика. — У него вырвалось какое-то нечленораздельное восклицание, в котором сквозили ироничные нотки, но смешком его нельзя было назвать при всем желании. — Я этого никогда не мог понять. Думал, она должна понимать, что рано или поздно он снова начнет пить. Так и получалось. Но каждый раз, когда запой кончался, он клялся и божился, что больше не возьмет в рот ни капли. А она ему верила… каждый раз.

— Вам с братом, наверное, было тяжело… на все это смотреть.

— А нам не нужно было смотреть. Просто мать закатывала очередную истерику, а потом уезжала. Обычно к сестре в Коннектикут, но нам с Билли не нашлось там места. Нас то и дело отдавали в какую-нибудь семью, бравшую детей на воспитание.

У нее вырвался еле слышный, но горестный вздох, и Зик снова пристально посмотрел на нее.

— Для нас все складывалось не так уж плохо. Во всяком случае, мы всегда были вместе.

— Но ведь…

Заметив, как у него дрогнули губы, она осеклась.

— Но душу твою они не трогали, если только ты сам им ее не отдавал, — тихо сказал он.

Это многое объясняло. Вот почему он относился к Билли скорее, как отец, а не как брат, вот почему так неохотно принимает помощь от посторонних.

— И ты свою душу никому не отдал.

— Ага.

— Душа одиночки… но она же у тебя есть?

Протянув руку, он дотронулся до ее волос, слегка проведя костяшками пальцев по темным прядям, обрамлявшим лицо. Потом медленно отвел руку.

— Мать отдала душу старику. Он утопил свою в бутылке. А теперь Билли того и гляди потеряет душу, потому что им движет какая-то… блажь…