Фрау фон Берг смутилась, но осталась около постели.

— Нет, — отвечала она. — Леони или голодна, или упрямится.

— То был не плач упрямого ребенка, — отозвался барон коротко и решительно.

— Очень возможно, что она себя плохо чувствует, — сказала женщина. — Мне уже давно приходило в голову, что ребенок не выносит здешнего воздуха. Невольно задумываешься: из мягкого климата Ривьеры девочку перенесли в лесной климат Германии, в этот резкий, холодный горный воздух.

Он серьезно посмотрел на нее.

— Вы думаете? — спросил он.

Его тон заставил ее покраснеть. Она всегда боялась сарказма.

— Я сожалею, — продолжал он, — что бедная малютка была послана первым врачом Ниццы в резкий, холодный воздух. К сожалению, она должна привыкать к нему. Да и нечего говорить о Ницце, потому что отец ребенка принужден теперь быть здесь. Впрочем, милая Фрау фон Берг, «холодный резкий воздух», кажется, полезен: вчера я видел, как девочка оживленно ползала по комнате и сама поднимаюсь около каждого стула.

Воспитательница пожала плечами:

— Что за достижение для двухлетнего ребенка?

— Будьте логичны, сударыня: здесь речь идет о том, улучшилось здоровье малютки или нет? Возраст ее сюда не относится. Я хочу сделать еще одно сообщение, которое, вероятно, заинтересует вас. Их светлости принцессы Текла и Елена скоро приедут на несколько недель в Нейгауз, чтобы лично увидеть состояние здоровья девочки. Откуда ее светлость может знать, что Рейхсен — наш врач, лечит мою дочь? Не знаете ли вы?

Фрау фон Берг переменилась в лице.

— В своих письмах к ее светлости я ничего не говорил об этом, — продолжал он и отошел от детской постели к окну. — Я не люблю, когда вмешиваются в мои распоряжения. Кроме того, принцесса Текла гомеопатка, и у нее карманы полны крупинок и капель. Вы на самом деле не знаете, фрау фон Берг?

Она отрицательно покачала головой и ответила:

— Нет.

Но барон вдруг прижался к стеклу и стал пристально всматриваться в дорогу, тянувшуюся по лесу длинной белой светящейся полосой, не обратив внимания на ее ответ.

По дороге быстро проехала герцогская карета, сквозь ее стекла на мгновение показалось женское лицо… Клодина ехала в Альтенштейн. Когда Лотарь обернулся, он был бледен. Фрау фон Берг посмотрела на него со злой усмешкой: она тоже видела карету.

Он не заметил этого, подошел к уснувшему, наконец, ребенку и долго стоял у кроватки.

Фрау фон Берг потихоньку вышла из комнаты.

Барон продолжал стоять; горькая складка постепенно образовалась около его рта.

Старая няня удивленно смотрела на него из-за голубых занавесок кроватки: вероятно, барон не любил ребенка, потому что его рождение стоило жизни обожаемой женщине. Да, да, часто случается, что маленькое невинное создание должно страдать за это! Бедный ребенок, родившийся для того, чтобы на него вечно глядели с укоризной. Несчастное дитя!

Вдруг отец отвернулся от постели и поспешно вышел. Няня боязливо сжалась и протянула руку над спящим ребенком: она ожидала, судя по его взволнованному лицу, что дверь с шумом захлопнется.

Слава Богу! Хоть он и резко закрыл дверь — малютка не проснулась…

11

Да, Клодина ехала ко двору. Она сидела в карете с обычным спокойным и гордым видом. Утром она справилась со своими хозяйственными делами и после обеда переменила одежду Золушки на простой, но элегантный туалет из мягкого синего шелка, присланный ей портным перед самым ее отпуском. То не было тщеславие с ее стороны — она надела это платье, потому что накануне ее высочество заметила, что не любит черного цвета.

Когда Клодина вошла к брату проститься, он с изумлением и гордостью посмотрел на нее.

— Как ты хороша! — сказал он, целуя ее в лоб.

Она ответила смущенным взглядом.

— У меня нет другого платья, и при такой плохой погоде…

— Я не упрекаю тебя, — ласково возразил он, — а только любуюсь тобой — сочетанием твоих светлых волос и густой синевы платья. Будь спокойна, сестрица, иди без забот. Эльзе очень хорошо под присмотром фрейлейн Линденмейер, а я пишу. Отчего ты в нерешительности? У тебя какая-нибудь неприятность?

Клодина неуверенно подошла к брату, и губы ее дрогнули, как будто она хотела что-то сказать, но потом быстро повернулась, промолвила: «Прощай» — и вышла.

Она не могла искать разрешения своих забот у него, мечтателя с мягким характером. Единственный верный путь был в самостоятельных действиях. Она села в герцогскую карету с чувством неудовольствия, присущим благородным характерам, когда вокруг них не все ясно и понятно, но с твердым намерением выпутаться из лабиринта своими силами.

Что следовало сделать прежде всего? Герцогиня звала ее, и она должна ехать. Если она не была действительно больна, то не имела права отказывать больному человеку, отделываться ложью она не хотела, а сказать правду — не смела.

Да и не была ли Клодина в безопасности вблизи герцогини? В будуаре, где ни один жгучий и молящий взгляд не смел преследовать ее? В присутствии этой милой женщины должно было умолкнуть всякое эгоистическое желание.

Она прижала к вискам носовой платок, как будто могла унять так головную боль, мучившую ее целый день.

Внизу, перед лесом, показались высокие кровли Альтенштейна; в то же мгновение сквозь поредевшие облака прорвался первый после долгого ненастья луч солнца и заблестел на позолоченном карнизе башни, как будто родной дом приветствовал Клодину.

— Ее высочество с нетерпением ждала вас, — сообщила ей еще в передней старая фрейлина фон Катценштейн; — она желала, чтобы вы спели новую песню Брамса, и играла два часа на рояле. Она ужасно нервна и возбуждена, милая Герольд, — был маленький спор с его высочеством.

Молодая девушка вопросительно взглянула в лицо фрейлины.

— Между нами, милая Герольд, — прошептала та, — ее высочество желала, чтобы герцог пил у нее чай в пять часов, но он отказался решительно и коротко, можно сказать сердито. «Мы хотим заняться музыкой, — робко сказала ее высочество, — ведь в последнюю зиму, мне казалось, мы особенно увлекались пением. Ты почти никогда не пропускал маленькие музыкальные вечера у мамы», на что его высочество отвечал: «Да, да, конечно, моя дорогая, но я назначил Пальмеру час для доклада, а так как погода стала лучше, я отправляюсь с Мильфельдом на охоту; ты знаешь, доктор настойчиво рекомендовал мне как можно больше пользоваться чистым воздухом».

Клодина сжала свои ноты; она не слишком огорчилась этим сообщением.

— Пожалуйста, доложите обо мне ее высочеству, — попросила она.

— Сейчас, милая Герольд, дайте я доскажу вам. Герцогиня повернулась к нему спиной и сказала: «Ты не хочешь, Адальберт!». Он ушел, ничего не ответив, а она заплакала горючими слезами.

Когда Клодина вошла, герцогиня сидела за столом и протянула ей руку.

— С вами как будто прилетел в мою комнату первый луч солнца, заблестевший на дворе, милая Клодина, — любезно сказала она своим глухим, беззвучным голосом. — Вы не можете себе представить, как иногда чувствуешь себя одинокой даже среди людей, которые должны составлять, да и составляют все для тебя. Я перед вашим приходом ужасно волновалась, но стала перелистывать свой дневник, и это успокоило меня. Я испытала много счастья — и должна быть благодарной. Садитесь. Что это? Песни, о которых я говорила? Да! «Верность в любви». Вы должны мне спеть потом, но сначала я попрошу поехать со мной гулять: я жажду свежего воздуха, и, слава Богу, небо прояснилось.

Возвратившись через час, дамы пили чай, потом Клодина подошла к роялю, а герцогиня, лежа на кушетке, слушала… Сзади у окна сидела старая фрейлина и следила за каждым движением своей повелительницы.

Прекрасный голос Клодины наполнял уже темнеющую комнату, она поставила перед собой ноты, но не нуждалась в них, песня лилась за песней. Она пела с грустным наслаждением — дорогой инструмент, на котором она аккомпанировала себе, занимал то же самое место, где некогда стоял ее собственный. Безоблачное счастье ее юности живо воскресло перед ней: она почти невольно пела любимые песни Иоахима.