Вдруг тихо и печально прозвучал голос герцогини: «Адальберт, я знала, что ты придешь!». Клодина поднялась и увидела высокую фигуру герцога, склонившегося, чтобы поцеловать руку жены. Она поклонилась и оперлась на спинку стула, словно нуждалась в поддержке.

— Продолжайте петь, фрейлейн фон Герольд, — попросил герцог, — уже давно я не имел удовольствия слушать ваше пение.

Он сел в тени, рядом с женой, спиной к окну. Клодина не видела его лица, но знала, что на нее падал последний розовый вечерний свет, и еще больше смутилась… Она старалась успокоиться. Но когда начала петь, голос ее зазвучал тускло и бессильно, как будто судорога свела ей горло. Она извинилась и встала.

— Как странно! — сказала герцогиня. — Вы раньше были подвержены этому, милая Клодина?

— Никогда, ваше высочество, — откровенно ответила она.

— Бывают такие нервные волнения, — спокойно заметил герцог. — Может быть, ты слишком утомила фрейлейн?

— О, вполне возможно… Простите, дорогая Клодина, и отдохните! — воскликнула заметно испытанная герцогиня и указала девушке на низкое сиденье возле себя, с которого только что встал герцог, начавший ходить взад и вперед неслышными шагами. — Сядьте, пожалуйста, так, чтобы я видела ваше лицо, — попросила она. — Действительно, вы побледнели, но теперь краски возвращаются… Боже, я готова подумать, что вы испуганы внезапным появлением герцога… Адальберт! — воскликнула она, повернувшись, так как он стоял позади нее. — Ты виноват в этом… О, злой человек, какие вещи ты делаешь!

Клодина невольно подняла глаза и тотчас опустила их, смертельно испуганная: она снова встретила горящий взгляд, устремленный к ней через голову жены. Но совершенно спокойный голос проговорил:

— Это очень огорчает меня, милостивая государыня, хотя я не могу себе представить, чтобы мое появление было чем-нибудь страшным или необычным. Я…

— О, конечно, ваше высочество, — громко сказала Клодина и встала. — Просто я почувствовала себя усталой, и у меня немного болит голова, уже все прошло.

— Тем лучше, — улыбнулась герцогиня, — а теперь поболтаем. Ты так молчалив, Адальберт; как это ты отказался от своей охоты?

Она смотрела на него счастливыми, сияющими глазами, когда он проходил мимо, и продолжала говорить:

— Подумай, наследный принц сочинил свои первые стихи, мне их сегодня передал гувернер, который нашел их в его латинской тетради; хочешь прочесть?.. Дорогая Клодина, они на моем столе под пресс-папье… нет, под тем, со статуэткой герцога. Очень благодарна. Не прочтете ли вы нам? Они написаны по-детски, но глубоко прочувствованно.

Клодина подошла к окну и при угасающем вечернем свете стала разбирать крупный детский почерк. Она не могла разглядеть лица герцогини, но видела, как та протянула руку мужу и прошептала что-то, затем громко прибавила:

— Не правда ли, эго прелестно?

— Да, хорошо, только бы Господь направил его так, чтобы когда-нибудь ему не было тяжело из-за того, что он нарушает верность, о которой пишет…

— Но сохранять верность не может быть тяжело никогда, Адальберт!

— Никогда? — переспросил он.

Герцогиня покачала головой.

— Никогда! Что скажете вы, Клодина?

— Ваше высочество, — начала молодая девушка, — бывают случаи, когда для того, чтобы не изменить верности, требуется тяжелая борьба.

— Но тогда это не будет верность, основанная на любви, — возразила герцогиня, и щеки ее вспыхнули, — будет искусственная верность.

— Да, — вполголоса проговорил герцог. Странно прозвучало это краткое подтверждение.

— Тогда будет не верность, а чувство долга, — возбужденно добавила молодая женщина.

— Верность своему долгу, может быть, высшая степень верности, — мягко заметила Клодина.

— Ах, такая борьба не имеет смысла, дорогое дитя! — перебила ее герцогиня. — Верность, которая требует для своего сохранения борьбы, вообще теряет смысл. Если бы, например, если бы герцог… — она запнулась, и долгая улыбка скользнула по ее лицу, — если, предположим… его мысли были бы иногда заняты вами, Клодина, то его супружеская верность ничего бы не стоила, хотя на деле он и оставался бы самым безупречным мужем… Слышишь, Адальберт? В таком случае ты бы, по моему мнению, уже нарушил верность.

Герцог отвернулся и смотрел в окно. Клодина сидела, боясь шелохнуться, но герцогиня ничего не замечала — она смеялась: высказанная ею мысль была так забавна. Она продолжала смеяться так по-детски весело, как может смеяться только уверенный в своем счастье человек, который шутя говорит о его потере, потому что убежден в невозможности этого.

— Клодина! — воскликнула она. — Какой у вас вид! Не бойтесь, я не выдаю его. Не правда ли, Адальберт, я часто поддразниваю тебя? О Господи, мне стало больно… Грудь! Это смех. Клодина, Клодина!..

Слова перешли в сильный припадок кашля.

— Воды! Воды!

Испуганная девушка поспешила к столу, на котором постоянно стояла вода. Фрау фон Катценштейн вбежала и обхватила руками задыхающуюся женщину, герцог с мрачным лицом стоял у кушетки. Страдалица схватила его за руку. Она вся сотрясалась от кашля и не могла пить. Тихими шагами вошел врач.

Клодина отошла в сторону.

— Милый доктор, — проговорила больная, — мне уже лучше; это проходит, я уже могу дышать! Боже мой!

В комнате стало уже совсем темно. Клодина стояла у окна как на угольях, почти бессознательно глядя на происходящее… Больная спросила слабым голосом, обращаясь к мужу:

— Я очень испугала тебя, Адальберт? Извини меня!

Он сделал отрицательное движение, в котором выражалось тайное нетерпение.

— Ваше высочество должны тотчас лечь, — сказал доктор. Герцог, подошедший к двери, вдруг вернулся назад.

Больная, поддерживаемая фрау фон Катценштейн, стала послушно подниматься. Она ласково кивнула Клодине:

— До свидания! Я скоро позову вас, дорогая… Покойной ночи, мой друг, — обратилась она к герцогу, — завтра я буду совершенно здорова.

— Ваше высочество, ничего страшного не произошло, — сказал герцогу доктор, когда за больной опустилась драпировка, — но надо очень беречь герцогиню: избегайте возбуждающих, воодушевленных, умных споров, которые так любит ваше высочество. Темперамент герцогини и без того часто шутит с ней плохие шутки… Больная должна жить однообразно и совершенно спокойно.

— Милейший доктор, ведь вы знаете герцогиню, впрочем, сейчас она только немного посмеялась.

— Я лишь еще раз осмеливаюсь обратить на это внимание вашего высочества, — сказал с поклоном старый доктор.

Герцог рассеяно и нетерпеливо махнул рукой:

— До свидания, милый доктор!

Клодина, трепеща, прижалась к темному углу окна и со страхом смотрела вслед удаляющемуся врачу.

Она была одна с герцогом.

Случилось то, чего она всегда старательно избегала и чего страстно искал он. Но, может быть, он забыл о ее присутствии, он так взволнованно ходил взад и вперед по комнате. О, он не заменит ее: слабый пламень второпях зажженной свечи едва освещал ближайшие к камину предметы, а Клодина стояла за шелковой занавесью.

Затаив дыхание, она замерла, как дикая коза, не знающая, как спастись от охотника. Она одинаково хорошо слышала биение своего сердца и его тихие шаги по ковру.

Девушка вздрогнула — шаги приблизились; высокая фигура ступила за занавеску, и голос, почти беззвучный от страстного волнения, назвал ее по имени:

— Клодина!

Она боязливо отодвинулась в сторону, будто ища возможности убежать.

— Клодина, — повторил он и нагнулся к ней так, что, несмотря на темноту, она видела умоляющее выражение его глаз. — Эта сцена огорчила вас? Я в ней не виноват, но хотел бы попросить у вас прощения.

Он хотел схватить ее руку, но она спрятала ее в складках платья. Крепко сжатые губы Клодины не произнесли ни звука, она без слов отталкивала его и смотрела ему в лицо полными гнева глазами.

— Как мне понимать это? — спросил он.

— Ваше высочество, я имею честь быть другом герцогини! — сказала она с отчаянием.