Приказ он слушал в строю двенадцатого июня, в Ломжу прибыл девятнадцатого, к вечеру нашел полк в летних лагерях в лесу.

Друзья в училище наставляли: главное, как в первый раз доложишь. Вот и его эскадрон. Кубанские казаки. Хоть по новому уставу отменили для них особую форму, командиры на свой страх сохранили бурки — честь и гордость казацкую.

Комэск и четверо взводных расположились в тени, играли в домино.

Алексей отпечатал шаг, отчаянно ударил шпорой о шпору, вытянулся:

— Товарищ капитан! Выпускник Тамбовского Краснознаменного кавалерийского училища имени Первой Конной армии прибыл в ваше...

— Ладно, ладно! Не кричи. Вольно, — передернул черными крыльями бурки комэск. — Сидай. В «козла» гарно рубишься?..

В пятницу и субботу Алексей принимал свой взвод — знакомился с красноармейцами, осматривал тачанки и пулеметы, коней, сбрую, хозяйство.

— Да вы не беспокойтесь, товарищ лейтенант, — уважительно, а все же по-отечески, усмешливо охлаждал его пыл помкомвзвода, кадровый, усы с проседью. — Мы ж казаки, ко́ней холим.

Вечером вызвали в штаб полка.

— Тебе после прохождения наук и отпуск положен? — поинтересовался комполка. — И невеста, наверно, заждалась? Как зовут? — Одобрил: — Гарно имя. Вот тебе приказ: завтра дуй в отпуск, возвращайся с Анастасией, с хозяюшкой, как подобает кадровому кавалеристу. И начнем служить.

Лейтенант... Взвод... В отпуск за Настей... Если может быть человек дважды и трижды счастлив, то так счастлив сегодня он! Уже давно затих лагерь, а ему под пологом палатки все не спалось. От волнений этих последних дней, от запаха летних горячих трав, от радостных мыслей пьяно кружилась голова.

Прислушался. За брезентом лениво переговаривались дневальные. У коновязи заржал и забил копытом жеребец. В распахнутый полог был виден треугольник звездного неба.

— Товарищ лейтенант, тревога!

Голос зычный, но без волнения. Алексей посмотрел на часы: четверть пятого.

Красноармейцы седлали лошадей, запрягали тачанки.

— Шинель и плащ не берите, — посоветовал помкомвзвода. — Выедем, построят — и распустят. У нас так каждое воскресенье.

С запада, из-за леска, оттуда, где в семи километрах пролегал пограничный рубеж, выплыли самолеты.

— Глянь-ка! Кресты!

— Это чтоб попугать!.. — неуверенно начал кто-то.

На бреющем полете черные машины с воем пронеслись над лагерем. Рванули огненные столбы. В грохоте, в дыме погасло солнце.

— Эскадрон, повзводно, по направлению к лесу — галопом марш! — услышал Алексей громовой голос капитана.

Наступило утро 22 июня 1941 года.

2

В отличие от Алексея Сергей с самого раннего детства мечтал стать военным. Сколько синяков получал в жарких уличных сечах! И во всех баталиях он — командиром: то Суворовым, то Чапаем, то Щорсом. «В атаку! За мной! Вперед!..»

Исполнилась мечта: двенадцатого июня 1941 года в строю таких же подтянутых, надраенных, силящихся побороть улыбки молодцов, в тот же день, что и Алексей на плацу своего кавалерийского училища, слушал Сергей приказ о выпуске и производстве в лейтенанты. «Лейтенант!» Одно лишь слово, а преодолен рубеж, отделяющий всю прежнюю жизнь: не школяр, не курсант — командир! Правда, когда получал комсомольскую путевку в военное училище, мечтал он о крылышках, о небе. Подвел левый глаз: ноль-восемь, а брали в авиацию лишь с абсолютным зрением. Оно и понятно: соколы!.. Предложили в пехотное. Сергей было заартачился, но военком разъяснил: Тамбовское Краснознаменное — это бывшие Московские курсы краскомов, созданные но личному приказанию Владимира Ильича Ленина.

В Ковно, в штаб армии, Сергей приехал в тот самый день, когда в нескольких десятках километров отсюда разыскал своих конников Алексей.

«Назначаетесь командиром минометного взвода в стрелковый полк». На станцию, откуда по перелескам до полка было уже рукой подать, лейтенант добрался к ночи двадцать первого. Не терпелось. Расспросил, как идти, — и по тропке, через болота и луга... Заплутал. А все же, когда начало брезжить утро, увидел за поредевшими стволами берез и осин широкое поле и брезентовые шатры. Услышал трубу. Но горнист играл почему-то не побудку, а тревогу.

И сразу же перекликом по всему лагерю:

— В ружье!.. В ружье!..

Бросился в штабную палатку — к ней тянулись провода полевых телефонов, и у входа стояла зеленая эмка:

— Выпускник Тамбовского Краснознаменного... Командир минометного взвода... В ваше распоряжение...

— Николаев! Отведи во взвод! Лейтенант, бери взвод, марш на склад, получай матчасть, оружие и боеприпасы — и на границу!

Догнал колонну на форсированном марше. На самой границе, за взгорком у реки, выбрал огневую позицию. Грамотно — как на экзамене в классе у ящика с макетом.

— Поднести мины! Вставить взрыватели!

Залег на наблюдательном пункте. За рекой, по опушке леса, — движение, гул моторов. Ага, противник подтягивает живую силу и технику!.. Открывать огонь или не открывать?.. Уже знал: война. Но на их участке еще не было сделано ни одного выстрела.

Проверил новенький, только что полученный на складе наган, прокрутил барабан. Приладил ребристую рукоять в ладони, навел ствол на куст, чувствуя надежную тяжесть револьвера. И тут, как в кино, раздвинулись ветви, и в обрамлении листвы обрисовалась фигура в каске и серой шинели. Немец!

Он нажал спусковой крючок.

Первый выстрел войны на их пограничном участке, уже обозначенном на штабных картах линией фронта.

Тот первый убитый им немец оказался разведчиком. Остальных троих из его группы схватили. Но тот его выстрел-хлопок, не слышный и с двух десятков шагов, как бы послужил сигналом: с противоположного берега, из-за Немана, ударила тяжелая артиллерия, заохали минометы, противник в резиновых надувных лодках начал форсирование.

К ночи полк получил приказ на отход. Сергей собрал свой поредевший взвод — никого из бойцов еще не знал по имени и фамилии, только в лицо. Проверил матчасть. Разбитые минометы пришлось бросить.

Когда втянулись в походную колонну, вражеская артиллерия снова начала ожесточенный обстрел. Они как раз шли через лес. Рвались фугасы. Рушились деревья. Сергей увидел всплеск багрового огня, треск, почувствовал удар по каске. Больше он ничего не видел и не помнил.

Очнулся. Солнце — до рези в глазах. Вытоптанная серая площадка. По дальнему краю — ряды колючей проволоки и вышки. Злобный лай.

Над ним — небритый мужчина. В руках его узкие и грязные лоскуты. Приподнял, положил голову Сергея себе на колено, начал перевязывать, резко, больно отдирая со лба присохшие клочья.

— Где мы?

— В лагере. Немецком. В плену.

Он рванулся.

— Лежите. Вы ранены.

Почти месяц он подыхал в этом лагере. Просто — открытое поле, в три ряда огороженное по краю. Пальцами прорывали ямки, жались спиной к спине, чтобы хоть немного согреться в дождь и промозглые ночи. Раз в день за ограждение въезжал грузовик, из кузова сбрасывали сырую брюкву. Яма — братская могила у дальней ограды становилась все шире.

Сергей уже мог вставать на ноги, делать неуверенные шаги. Но от потерянной крови, от голода и, наверное, от контузии нестерпимо болела, кругом шла голова.

— Ты что, очумел? Отцепи кубари, — шепнул кто-то. — Они командиров пускают в расход.

— Катись ты знаешь куда?..

Однажды за воротами лагеря остановились камуфлированные легковушки. Группа офицеров начала обходить поле. Один из них — высокий, голенастый, вышагивавший как цапля — время от времени тыкал стеком:

— Ты! Ты!..

Ткнул, будто приколол к листу, и Сергея. Лейтенант увидел плоские глаза, руку, затянутую в перчатку.

Группа прошла. Охранники, следовавшие за нею, подхватили его и поволокли к воротам, к машине, крытой брезентом.

Эшелон. Вонючая теплушка. Оконце, забранное в колючую проволоку.

На какие-то сутки пути, когда открылась дверь, Сергей увидел снова ряды колючей проволоки, приземистые строения по типу казарм, а за ними — гряды пологих гор.