— Идут. Ишь ты... — Сверил со своими. — Точно идут.

Лицо его помрачнело. Берзин смотрел отсутствующим взглядом поверх головы Андрея. «Наверное, думает о тех ребятах. О наших летчиках...» Андрей решил, что время его исчерпано. Поднялся:

— Разрешите идти?

— Подожди. С тобой хотел познакомиться Илья Григорьевич. Да вот почему-то запаздывает.

Андрей удивился:

— Я же со Стариновым...

— Не Старинов, а его тезка, — перебил Берзин. — Илья Григорьевич Эренбург. Он здесь корреспондентом «Известий». Хочет побеседовать. Но если попросит взять на задание — запрещаю.

— Слушаюсь!

— Человек он бывалый, обстановку в Испании знает не хуже нас с тобой. Так что не привирай и не приукрашивай.

— Я никогда, товарищ комиссар!..

— Не обижайся. Предупреждаю на всякий случай, чтобы потом краснеть не пришлось. — Ян Карлович собрал листки. — И последнее. Кто в отряде вместо тебя может справиться с обязанностями командира?

— Мой заместитель — рабочий Феликс Обрагон. И на Рафаэля, старшину отряда, тоже могу положиться: коммунист, твердый как камень.

— Вот и добро: половину отряда оставишь под командой одного из них на Южном фронте, а с остальными выедешь в Мадрид. В Мадриде явишься в отель «Флорида». — Он назвал номер комнаты, пароль. — На Центральном фронте поступишь в распоряжение камарадо Ксанти. Задания будешь получать от него. Надеюсь, поладите.

В дверь постучали — и в кабинет вошел невысокий сутулый человек в мягкой куртке и берете, натянутом на густые вьющиеся волосы.

— Извините за опоздание: конечно же мы попали в очередную аварию. — В голосе его слышалась ирония.

— Да, без этого вы не можете, — отозвался Берзин, жестом приглашая гостя к столу.

— Эренбург. Корреспондент, — протянул тот руку Андрею. — А вы — Артуро, кажется, так? В рамках дозволенного, — он покосился на хозяина кабинета, — я уже кое-что знаю о вас.

— Располагайтесь, Илья Григорьевич, здесь, если вам удобно. Я же, извините, должен ехать. — Берзин собрал бумаги, запер ящики стола и сейф.

Когда он вышел, Эренбург достал из кармана трубку, сказал:

— Слава богу! Теперь можно и покурить: Старик не выносит запаха табака. — Продул мундштук, достал кожаный кисет, желтым пальцем начал набивать мундштук. — Я понимаю, что писать о вашей... работе, скажем так, не время. Но без диверсантов — не обижает вас это слово? — не бывает войны и не существует регулярной армии. Диверсии — такой же род боевой деятельности, как разведка, атака, контратака, я не ошибаюсь? — Он пыхнул дымом. — И все же мне кажется, что люди вашей военной профессии — богатыри из богатырей, отважные из отважных. Разведчик старается действовать без шума, а вы каждый раз вынуждены раскрывать себя, вызывать на себя огонь. Не так ли?

— Ну это чересчур, — не согласился Андрей. — Мы тоже стараемся не лезть на рожон, не подставлять свои головы.

— Со стороны видней, — пробурчал Эренбург. — Не будем спорить. Лучше расскажите: к а к  это делается, а главное — к а к и е  люди делают это вместе с вами.

Андрей рассказал о нескольких рейдах в тыл, постарался ярче описать и Рафаэля, и Обрагона, и пикадора Росарио, и слесаря Адольфо, и юного анархиста Лусьяно.

— Есть в отряде и журналист, Педро Варрон. Шустрый паренек.

Но Эренбурга заинтересовал Хулиан, докер из Малаги, не пожелавший оставить свой дом.

— В этом характере — вся Испания. И ее самоотверженность, и ее нежелание подчиняться дисциплине и доводам разума.

Он начал дотошно расспрашивать не столько о самих эпизодах, сколько о людях, о черточках их характеров, привычках, увлечениях. Он как бы заставил самого Андрея по-новому приглядеться к своим парням, определить то общее, что роднило их, и особенности, отличавшие каждого, на какие прежде он, казалось, и не обращал внимания. «Писатель...» — с уважением подумал Андрей, проникаясь расположением к колючему и ироничному корреспонденту «Известий».

Эренбург слушал внимательно. Покуривал, посасывал трубку. Временами прикрывал усталые глаза. Под конец попросил:

— Хотелось бы сходить с вами.. Вы не бойтесь, хоть я и постарше вас, ноги у меня крепкие и мотор не дает перебоев. — Он дотронулся до груди.

— Не могу. С радостью взял бы, но не могу.

— Он запретил? — понимающе улыбнулся Эренбург, кивнув на дверь. — Позвоню в Москву, буду жаловаться: все запрещает.

— Да нет, не он, — растерялся Андрей.

— Не заступайтесь, не заступайтесь. — Писатель пососал погасшую трубку, выбил пепел, снова достал кисет. — Обязательно буду жаловаться. Знаю его почти два десятка лет, все жалуюсь и жалуюсь — и никакого толку! Желаю вам успеха. Надеюсь, еще встретимся, товарищ Артуро. — Поднял правую руку, сжатую в кулак.

— Но пасаран! — ответил традиционным напутствием Андрей.

— Теперь есть и другой лозунг, — сказал Эренбург. — «Пасаремос! — Мы пройдем!» — И добавил: — Народам в их борьбе лозунги нужны не меньше, чем оружие.

10

В отряде Андрея ждало неприятное известие: Божидар арестован и посажен в тюрьму.

Он поехал в комендатуру. Оказалось, после их отъезда в Валенсию серб разыскал винный погребок, напился, а потом с пистолетами в обеих руках ворвался в здание мэрии, где расположились эвакуированные малагские власти, стал громовым голосом орать: «Вы, шкуры, республику продаете!» — и стрелять в потолок. Еле-еле удалось его скрутить. Хорошо еще, что обошлось без жертв. Если не считать того, что обидчивые и вспыльчивые андалузцы избили юнака, а теперь еще и требуют предать его трибуналу.

С великим трудом Андрею удалось убедить испанцев, что Божидара неправильно поняли, кроме того, он уже получил по заслугам — о чем свидетельствует его синее от кровоподтеков лицо.

Божидар, пока добивались его освобождения, помалкивал. Но стоило ему оказаться в расположении отряда, разразился таким шквалом проклятий на языках народов всех пяти континентов, что Хозефа сначала открыла рот и в ужасе стала захватывать воздух, как рыба на суше, потом на ее глаза навернулись слезы и, наконец, она захохотала.

Бойцы дружелюбно похлопывали Радмиловича, цокали языками, по достоинству оценивая и его цветистые тирады, и мастерство андалузцев. Едва удержался от улыбки и Андрей. Но, переборов себя, объявил сербу перед строем пять нарядов вне очереди. Продолжая рокотать, уже себе под нос, что «вся эта шайка сволочей, включая и рядом стоящих, — тра-та-та-та! — подлецы и предатели дела республики», Божидар все же поплелся на кухню пилить дрова. И командир воспринял эту покорность бесшабашного югослава как немалую свою победу.

Предстояло, пожалуй, самое трудное за все время его пребывания в Испании... Каждого бойца он выбирал сам. Чуть ли не с каждым побывал за линией фронта — и ни в ком не обманулся. О любом Андрей мог сказать: мой боевой товарищ. Как же разом распрощаться со столькими друзьями?.. Конечно, одних он узнал лучше, других — хуже. Одни были опытней и сноровистей, другие с трудом овладевали навыками солдат а-диверсанта. Но каждый — как брат родной... И он не вправе забрать в Мадрид самых крепких. Наоборот... Но оставить в Альмерии Феликса Обрагона, Педро Варрона, сеньора Лусьяно, Росарио и Божидара он не смог — и включил в группу, которую уводил с собой.

Среди тех, с кем он обнялся напоследок, тяжелей всего, пожалуй, было расставаться с новым командиром, неразговорчивым тяжелодумом Рафаэлем — большеруким крестьянином, так и не променявшим на форму регулярной армии свои обшитые кожей на локтях и коленях рубаху и штаны, зашнурованные по колени альпарагеты-лапти.

Отряд выстроился вдоль дороги, на которой уже стояла вереница тупорылых трофейных грузовиков «ланча».

— Желаю успехов вам, дорогие товарищи!

— Но пасаран! — вскинул кулак Лусьяно.

— Но! Но! Но! — троекратно выкрикнули, словно салютуя, бойцы.

Несколько километров — и остался позади берег моря. Дорога круто повернула в горы, выраставшие гряда за грядой, все выше и выше. Андрей отмечал по карте: Сьерра-Невада, Кордильера Бетико, Сьерра-Морена... На склонах гор дубравы сменялись сосновыми борами, хвойные массивы — кустарником, голыми скалистыми навесами. Яростно бились о камни речки. Туман из мельчайших капель колыхался над великолепными водопадами, свергавшимися с круч. В лучах солнца повисали над пенной водой арки радуг.