Мама подъезжает к самому дому и выключает двигатель.

— Могу одолжить тебе денег, если захочешь пригласить свою подругу поужинать.

И снова это неприятное покалывание — от того, как мама произносит «подруга». Я молчу, и тут моя мать делает престранную вещь — хихикает.

Закончив тренировку с отягощениями, надеваю мешок для мусора, выхожу на лужайку перед домом и начинаю растягиваться. Тиффани уже на месте: разминается, бегает по улице туда-сюда, ждет меня. Решаю все-таки пригласить ее на ужин, чтобы прекратить наконец этот бред и вернуться к спокойному бегу в одиночестве, однако вместо этого я просто начинаю бежать, и Тиффани следом.

Пробегаю мимо школы, дальше по Коллинз-авеню к Блэк-Хорс-Пайку, потом налево и еще раз налево, в Оклин, вдоль бульвара Кэндал к Оклинской средней школе, наверх, мимо бара «Манор» в сторону Уайт-Хорс-Пайка, затем поворачиваю направо, потом налево, на бульвар Катберт, и бегу в Вестмонт. Оказавшись рядом с закусочной «Кристал лейк», разворачиваюсь и бегу на месте. Тиффани тоже бежит на месте, глядя себе под ноги.

— Эй, — окликаю ее, — как насчет поужинать со мной здесь?

— Сегодня? — спрашивает она, не поднимая глаз.

— Угу.

— Во сколько?

— Нам придется идти сюда пешком: мне нельзя водить машину.

— Во сколько?

— Буду перед твоим домом в полвосьмого.

И тут происходит нечто невероятное: Тиффани поворачивается и убегает. Не могу поверить, я наконец-то убедил ее оставить меня в покое! Я так рад, что меняю маршрут и пробегаю не меньше пятнадцати миль вместо обычных десяти, а когда солнце заходит, кромка облаков на западе так и светится электричеством — хороший знак.

Вернувшись домой, прошу у мамы денег, чтобы сводить Тиффани поужинать. Доставая кошелек, она пытается спрятать улыбку.

— Куда ты ее поведешь?

— В «Кристал лейк».

— Думаю, сорока долларов должно хватить.

— Наверное.

— Будут лежать на столе, когда спустишься.

Принимаю душ, провожу дезодорантом под мышками, прыскаюсь отцовским одеколоном, надеваю свои коричневые брюки и темно-зеленую рубашку на пуговицах, купленную мамой в «Гэпе» не далее как вчера. Не знаю, почему она методично обновляет мне весь гардероб и каждую вещь покупает исключительно в «Гэпе». Когда я спускаюсь, мама говорит, что рубашку надо заправить в штаны и надеть ремень.

— Зачем? — Мне совершенно без разницы, прилично я выгляжу или нет.

Все, что мне нужно, — отделаться от Тиффани раз и навсегда.

— Пожалуйста, — просит мама, и я вспоминаю, что пытаюсь проявлять доброту, а не доказывать свою правоту, и к тому же я обязан ей тем, что я дома.

Так что иду наверх и надеваю коричневый кожаный ремень, купленный ею же несколько дней назад.

Мама заходит в мою комнату с обувной коробкой в руках.

— Надень какие-нибудь носки и вот, примерь.

Открываю коробку, а там стильные туфли-лоферы из коричневой кожи.

— Джейк сказал, мужчины твоего возраста носят именно такие.

Натянув туфли, подхожу к зеркалу и вижу, до чего тонкая у меня стала талия. Ну и модник, почти как младший брат, думаю.

С сорока баксами в кармане пересекаю Найтс-парк и иду к дому родителей Тиффани. Она уже ждет меня на улице, но я замечаю в окне ее мать. Стоит нам встретиться взглядом, как миссис Вебстер тут же ныряет за штору. Тиффани не здоровается и не ждет моего приближения, а начинает идти. На ней розовая юбка по колено и легкий черный свитер. Из-за босоножек на платформе она кажется выше, а волосы у нее немного взбиты и падают на плечи. Глаза слишком сильно подведены, губы розовые-розовые, однако не могу не признать, что выглядит она замечательно, о чем ей и говорю.

— Милые туфли, — кивает она на мои ноги, и следующие тридцать минут мы шагаем в молчании.

В закусочной садимся за отдельный столик, официантка приносит воду. Тиффани заказывает чай, я решаю ограничиться водой. Читаю меню с некоторой тревогой: а вдруг не хватит денег? Это глупо, конечно, ведь у меня с собой две двадцатки, а каждое блюдо стоит не больше десяти баксов, но я же не знаю, что возьмет Тиффани, а вдруг она захочет десерт, и ведь еще надо дать на чай.

Жена приучила меня оставлять щедрые чаевые, потому что у официанток работа тяжелая, а получают они сущие гроши. Никки знает: она работала официанткой все время, пока была в колледже, — мы тогда учились в университете Ла Саль. И если мне случается где-нибудь поесть, я оставляю на чай побольше, чтобы хоть как-то загладить свою вину. Зря я ссорился с Никки из-за нескольких долларов, уверяя, что пятнадцати процентов больше чем достаточно, — мне-то ведь никто не давал на чай, не важно, хорошо я поработал или нет. Нынче я твердо убежден в необходимости оставлять щедрые чаевые, потому что стараюсь проявлять правоту, а не доказывать, что я прав. Оттого-то и страшусь, читая меню: а вдруг не хватит денег на хорошие чаевые?

Я так углубился в беспокойные мысли, что, должно быть, прослушал заказ Тиффани. Из этого состояния меня выводит голос официантки, которая явно обращается ко мне.

— Сэр?

Я кладу меню на стол; Тиффани и официантка смотрят на меня во все глаза, будто что-то не так.

— Хлопья с изюмом, — выдаю я, припомнив, что хлопья стоят всего два доллара двадцать пять центов.

— С молоком?

— А сколько стоит молоко?

— Семьдесят пять центов.

— Да, пожалуйста, — отвечаю, решив, что это не ударит по карману, и передаю меню официантке.

— Все?

Утвердительно киваю. Официантка, уходя, довольно внятно вздыхает.

— Что ты заказала? — спрашиваю Тиффани. — Я не расслышал.

Стараюсь, чтобы мой голос звучал любезно, но втайне беспокоюсь, что не останется денег на приличные чаевые.

— Только чай, — отвечает она.

И мы оба смотрим в окно, разглядывая припаркованные на стоянке машины.

Приносят заказ. Я открываю одноразовую коробочку и пересыпаю хлопья в миску. Заливаю коричневые хлопья с засахаренным изюмом молоком из миниатюрного кувшинчика. Продвигаю миску с хлопьями на середину стола и предлагаю Тиффани угощаться.

— Можно? — переспрашивает она.

Я киваю, Тиффани берет ложку, и мы едим.

Сумма в счете — четыре доллара пятьдесят девять центов.

— Сдачу? — Официантка смеется и качает головой, когда я протягиваю ей обе двадцатки.

— Нет, спасибо, — отвечаю я, думая, что Никки была бы рада, ведь я оставляю щедрые чаевые, а официантка поворачивается к Тиффани:

— Дорогуша, я его недооценила. Приходите к нам еще, да поскорее!

Видно, что выручкой она довольна, потому что идет к кассе, почти пританцовывая.

На обратном пути Тиффани молчит, и я тоже. Когда мы подходим к ее дому, говорю, что замечательно провел время, благодарю и протягиваю руку для пожатия, чтобы она не поняла превратно.

Она смотрит на мою руку, потом поднимает глаза и глядит мне в лицо, но на рукопожатие не отвечает. Секунду мне кажется, что она вот-вот снова заплачет.

— Помнишь, я сказала, что ты можешь трахнуть меня? — говорит вдруг Тиффани.

Медленно киваю: слишком живо помню, к сожалению.

— Я не хочу трахаться с тобой, Пэт. Понятно?

— Понятно, — говорю.

Она поворачивается и идет к себе, а я остаюсь один.

Дома мама с энтузиазмом выспрашивает, что мы ели, и, когда я отвечаю, что хлопья с изюмом, она смеется и не верит.

— Нет, ну правда, что?

Не говоря больше ни слова, поднимаюсь в свою комнату и запираю дверь.

Лежа в кровати, рассказываю Никки на фотографии все-все про мое сегодняшнее свидание, и про то, как я оставил официантке хорошие чаевые, и про то, какой грустный вид у Тиффани, и как мне хочется, чтобы время порознь поскорее закончилось, чтобы я мог пригласить жену в какое-нибудь кафе, разделить с ней порцию хлопьев с изюмом, а потом идти рядом, дыша прохладным воздухом раннего сентября, — и тут я снова плачу.

Зарываюсь лицом в подушку и рыдаю тихонько, чтобы родители не услышали.

Петь, кричать, показывать