Стучусь в спальню к родителям, потом еще раз.

— Пэт? — отзывается мама.

— Мне вообще-то на работу утром, ты в курсе? — ворчит отец, но я не обращаю на него внимания.

— Мам? — говорю я двери.

— Что такое?

— Где видео с моей свадьбы?

Молчание.

— Помнишь, была кассета с записью моей свадьбы?

Она по-прежнему молчит.

— Она в коробке с другими кассетами, в кладовке?

Через дверь я слышу, как родители перешептываются, а потом мама отвечает:

— Дорогой, кажется, мы давно отдали тебе кассету. Она, наверное, осталась в твоем прежнем доме. Извини.

— Что? Да нет же, она внизу, в кладовке. Ничего, я сам найду. Спокойной ночи.

Однако, перерыв всю коробку с кассетами в кладовке, нужной я не обнаруживаю. Обернувшись, вижу, что мама спустилась вслед за мной в гостиную, стоит в ночной рубашке и кусает ногти.

— Где она?

— Мы отдали ее…

— Не ври мне!

— Наверное, переложили куда-то, но она найдется рано или поздно.

— Переложили? Она же невосстановима! — Это всего лишь видеокассета, но во мне закипает злость, хоть я и понимаю, что надо как-то с этим справляться. — Вы же знали, как она важна для меня. Как вы могли ее потерять? Как?

— Успокойся, Пэт. — Мама выставляет ладони перед грудью и делает осторожный шаг в мою сторону, словно пытается подкрасться к бешеной собаке. — Расслабься, Пэт. Просто расслабься.

Но я злюсь все больше и больше, однако, прежде чем успеваю сказать или сделать какую-нибудь глупость, вспоминаю, что я на волоске от возвращения в психушку, куда Никки никогда не приедет. Пулей проношусь мимо мамы, спускаюсь в подвал и делаю пятьсот подъемов корпуса на «Стомак-мастере-6000». После этого я все еще зол, поэтому сорок пять минут кручу педали велотренажера, а затем пью воду, пока не чувствую, что готов приступить к пятистам отжиманиям. Лишь когда мои грудные мышцы наполняются жидкой лавой, я решаю, что вполне успокоился и могу идти спать.

В доме стоит полная тишина, а свет в родительской спальне погашен. Беру фотографию Никки, иду с ней на чердак, выключаю вентилятор, забираюсь в спальник, пристраиваю Никки рядом с изголовьем, целую на ночь — и потею, сгоняя жир.

Я не поднимался на чердак с того самого раза, когда ко мне являлся Кенни Джи. Очень боюсь, что он придет снова, но надо же как-то бороться с лишним весом. Я закрываю глаза, принимаюсь тихонько гудеть и мысленно считаю до десяти, снова и снова, и сплю до утра без всяких происшествий.

Наломав дров, как Димсдейл

Возможно, пуритане были глупее современных людей, но не верится, что в семнадцатом веке этим бостонцам понадобилось столько времени, чтобы разоблачить их духовного пастыря, который заделал ребенка местной потаскушке. Мне все стало ясно в восьмой главе, когда Тестер поворачивается к Димсдейлу и говорит: «Вступись же хоть ты за меня!» ^[8]«Алую букву» Готорна, помнится, нам задавали в старшей школе, и если бы я знал, что в этой книге столько секса и интриг, я бы, наверное, осилил ее еще в шестнадцать. Боже мой, просто не терпится спросить у Никки, приукрашивает ли она все эти пикантные подробности в классе, потому что в таком случае подростки уж точно прочитают книгу.

Димсдейл мне не очень интересен: ему досталась такая замечательная женщина, а он отказался от нее. Нет, я, конечно, понимаю, что ему было бы непросто объяснить, как это он сделал ребенка чужой несовершеннолетней жене, притом что он еще и священник, но уж если Готорн что и разжевывает читателю, так это то, что время лечит все раны. Димсдейл это усваивает, но слишком поздно. К тому же, думаю, Бог предпочел бы, чтобы у Перл был отец. Вероятно, Всевышний решил, что пренебрежение собственной дочерью — куда больший грех, чем шашни с чужой женой.

При этом я симпатизирую Чиллингуорсу. Очень симпатизирую. Ну представьте, он отправляет свою молодую жену в Новый Свет, пытается сделать ее жизнь лучше, а она в конце концов рожает ребенка от другого мужчины — разве это не плевок в душу? Хотя он все равно был слишком стар и уродлив и по-настоящему не имел права жениться на молоденькой девушке. А когда начал психологически мучить Димсдейла, давать ему всякие непонятные корешки и травки, Чиллингуорс напомнил мне доктора Тимберса и всю его компанию. Тогда я понял, что Чиллингуорс вовсе не собирается проявлять доброту и милосердие, и перестал на него надеяться.

Вот кто мне действительно понравился, так это Тестер: она верила, что у каждой тучи есть серебряный ободок, и во всем старалась видеть хорошее. Даже когда ее шельмовала эта ужасная толпа бородатых мужчин в шляпах и толстых женщин, намереваясь выжечь клеймо на лбу, Тестер не отступилась от своих слов. А потом она рукодельничала, и помогала людям при любой возможности, и тратила все силы на воспитание своей дочери, даже когда Перл вела себя как самое настоящее дьявольское отродье.

Пусть у Тестер с Димсдейлом так ничего и не вышло — и это, по-моему, недостаток книги, — но мне кажется, героиня прожила достойную жизнь, дождалась, что ее дочь выросла и счастливо вышла замуж, а это уже само по себе неплохо.

Однако я осознал, что никто по-настоящему не ценил Тестер, пока не стало слишком поздно. Когда она отчаянно нуждалась в поддержке, все покинули ее, и лишь после того, как она сама предложила другим помощь, ее полюбили. Из этого, в общем-то, следует, как важно ценить и беречь хорошую женщину, пока она рядом с тобой, — вот эту мысль действительно стоит донести до старшеклассников. Жаль, что учитель литературы не преподал мне в свое время такой урок, ведь тогда бы я точно обращался с Никки иначе во время нашего брака. Хотя не исключено, что это одна из тех вещей, которым можно научиться только на собственном опыте — наломав дров, как Димсдейл, да и как я, пожалуй.

Когда я добрался до сцены, в которой Тестер и Димсдейл наконец-то в первый раз стоят вместе на рыночной площади, мне захотелось, чтобы время порознь уже закончилось и я тоже мог бы выйти с Никки на какую-нибудь площадь и извиниться перед ней за то, что был таким скотом. А потом я бы поделился с ней своими соображениями по поводу классики Готорна, это ее точно бы порадовало. Ох, представляю, как она впечатлится, узнав, что я вправду прочел книжку, написанную на старом английском.

Тебе нравится иностранное кино?

По тому, как Клифф осведомляется об ужине у Вероники, понимаю, что мама уже обсуждала с ним эту тему. Наверное, когда убеждала меня надеть одну из купленных в «Гэпе» рубашек с воротником — мама от них без ума, а я терпеть не могу. Едва я сажусь в коричневое кресло, Клифф тут же заводит об этом разговор. При этом теребит подбородок — всегда так делает, задавая мне вопрос, на который мама уже ответила.

Хоть я и понимаю, к чему клонит Клифф, очень хочется сказать, что он был прав насчет подаренной братом футболки. Странно, но он вовсе не желает говорить о моей одежде, он желает говорить о Тиффани и все спрашивает, что я о ней думаю и каково мне было в ее обществе.

Сперва я вежливо отвечаю, что Тиффани была мила и хорошо одета и что у нее красивая спортивная фигура. Однако Клифф продолжает допытываться, как это заведено у психотерапевтов: у них у всех какая-то сверхъестественная способность видеть тебя насквозь и распознавать ложь и они знают, что в конце концов ты устанешь изворачиваться и скажешь правду.

— Ну, в общем, дело в том… и очень не хочется говорить об этом… Тиффани несколько склонна к беспорядочным половым связям, — выкладываю я наконец.

— Что ты имеешь в виду? — переспрашивает Клифф.

— Я имею в виду, что она немного шлюха.

Клифф подается вперед. Похоже, я привел его в замешательство, отчего мне становится неловко.

— На чем основано твое наблюдение? Она была вызывающе одета?

— Да нет же. Я уже сказал. Платье у нее было славное. Но едва мы закончили десерт, как она попросила меня проводить ее домой.