Обычно слово «интеллект» ассоциируется с чемто разумным. Например, с огромной библиотекой или полетом космических кораблей. Чего, естественно, никогда не скажешь о слове «тюрьма». У людей, никогда не бывавших в местах «не столь отдаленных» и по роду деятельности весьма далеких от романтиков с большой дороги, тюрьма воспринимается не иначе как место, где «больно бьют» и постоянно насилуют в «одно интересное место». Кстати, достаточно широко распространенное среди обывателей мнение о местах заключения.

На сей счет смею всех успокоить — мусора зверствуют, как правило, только в первые дни задержания, когда ревнивые подмастерья Закона выколачивают из граждан удобные для следствия показания. Что же касается нетрадиционной сексуальной ориентации, то на свободе (вопреки устойчивому мнению социологов) процент голубых и всяких там «неформалов» значительно выше, чем за решеткой. Все эти охивздохи по поводу «бьют и насилуют», если кого и касаются, то таких закоренелых неудачников, каких ещё поискать надо, а вовсе не среднестатистических арестантов. За решеткой (в отличие, от свободы) уважающему себя человеку никто слова худого сказать не посмеёт, не говоря уже о чемлибо большем. И для этого вовсе не обязательно отправлять в реанимацию соседа по камере. Так сказать, в профилактических целях и для укрепления тюремного авторитета. Зачем? Достаточно спокойно сказать несколько слов.

Когда думаешь о тюрьме, сидя в вонючей камере, а не глядя на неё из покачивающегося на рельсах трамвая, то первое, что приходит в голову — так это сравнение с гнилым застывшим болотом, в котором ровным счетом ничего не происходит, где время, словно кусок засохшей грязи, прилипшей к потолку невесть когда. У пессимистов тюрьма ассоциируется с серым кладбищенским склепом, у оптимистов — с заброшенным островом, отрезанным от внешнего мира.

Болото, склеп, остров…

С болотом тюрьма ассоциируется чаще всего. Она похожа на него как внешне, так и по своей внутренней сути. Подобно вязкому, омертвевшему болоту, тюремные стены, как бы исподволь, незаметно, засасывают в трясину человеческий разум тех, у кого он ещё сохранился. Трезвомыслящий человек, не спеша прогуливающийся по тюремному дворику, похож на невесть откуда взявшегося Маугли, волею судьбы живущего в волчьей и, к сожалению, не такой благородной, как у Киплинга, стае.

В тюрьме происходит массовое отупение. Гдето там, на воле, лицам с явными признаками «куку» рекомендуют лечиться, здесь же, за тюремной решеткой, быть дебилом вполне нормально, я бы даже сказал — престижно.

Об армии и тупости военнослужащих в народе ходит не меряно анекдотов. Однако, если бы существовали соревнования по идиотизму, то тюрьма обыграла бы армию, как профессиональный шулер сопливого дворового мальчишку. Я както на досуге задумался: почему же в таком случае о тюрьме, в сравнении с армией, анекдотов ходит значительно меньше? Потом понял. Для того, чтобы придумывать тюремные анекдоты, важно не только отлично знать местную жизнь, но и иметь хотя бы слабое подобие интеллекта для переваривания получаемой информации. А если в голове вместо серого вещества маргарин?

Тюрьма — это склеп, в котором люди похоронены заживо. «Мы как будто бы есть и как будто нас нет…»— в этом коротком обрывке из разговора заключенных — вся арестантская жизнь. Ты не знаешь, что стало с твоими близкими. Им неизвестно, что стало с тобой, что ты ешь, как спишь, о чем думаешь… Ты ушел из привычного течения жизни, взяв с собой только то, что на тебе было в момент ареста. Ушел, оставив память и надежду на то, что ты обязательно, во что бы то ни стало, вернешься.

Тюрьма — это остров, и в этом сравнении также есть некий смысл. Когда в XIX веке строили Лукьяновскую тюрьму, она находилась за городской чертой. С тех пор Киев вырос невероятно, и тюрьма оказалась в центральной части столицы, как грязный, вонючий памятник тоталитарным режимам.

Увы, это не тюрьма на Сейшелах. Там действительно — остров как остров, с приличным, калорийным питанием. Бананы и кокосы: ешь, сколько влезет. Пляж, достойный внимания. Правда, купаться разрешают только два раза в день. Никаких тебе решеток и колючей проволоки. Тюремщиков — так, для порядка, человека четыре, чтобы было кому на соседний остров смотаться, если арестанты чегонибудь пожелают. Живут же люди! У нас почемуто никому в голову не приходит на Трухановом полуострове нечто «не столь отдаленное» возвести, хотя место, как будто бы, неплохое. Уж во всяком случае получше, чем прилегающий к Лукьяновскому рынку район.

…Однажды, накануне ноябрьских праздников, перебирая старые порванные газеты, сваленные плотной стопкой в углу камеры, я наткнулся на брошюру, написанную бывшим американским заключенным, переквалифицировавшимся в тюремной камере из вора в священника. Сама по себе брошюра так себе — обычная религиозная реклама, призывающая верить в Бога, ничем, собственно не отличающаяся от миллионов подобных брошюр, написанных под разными именами, но по одному и тому же трафарету.

Вместе с тем, в брошюре нашлась парочка любопытных мест. Читаешь описание американских тюремных ужастиков и диву даешься! У нас на воле редко кто живет так, как у них на зоне. Каждое утро свежие фрукты, чистые простыни, оборудованный тренажерами просторный спортивный зал, дабы не захирели дряхлые арестантские мышцы. Плохо им там, исстрадались бедолаги… Может быть, нам с ними поменяться местами, так сказать, для обмена опытом? Ведь ездят тудаобратно в рамках культурного обмена студенты, рабочие, вот уже и до военнослужащих дело дошло. Самое занятное то, что автор брошюры, будучи особо опасным рецидивистом (если верить тому, что он написал), находясь под особым контролем, имел возможность с первых дней пребывания в тюрьме выписывать и получать горы всевозможной литературы со всех концов света, какие только душа пожелает. Представляю, как бы повытягивались физиономии американских зеков, узнай они, что передавать заключенным Лукьяновской тюрьмы любые печатные издания строгонастрого запрещены. (Мало ли что арестанты в тех книжках понавычитывают?). Даже такой бестселлер, как уголовный кодекс Украины, и тот, если передадут, то только с высочайшего разрешения руководства. Для этого родственникам арестанта следует написать заявление на имя следователя, пойти к нему на прием, объяснить, зачем заключенному понадобилась та или иная книга (а если речь идет о юридической литературе, то что конкретно арестант собирается в ней найти). Процедура не одного дня и весьма хлопотная: следователи — птицы вольные, их никогда не бывает на рабочих местах, а потом им ещё заявление изучить надо. Не стоит преждевременно радоваться, если заявление всё же прочли и подписали. Теперь с ним нужно пойти на прием к руководству тюрьмы. Тюремщикам также нужно внимательно его изучить, прежде чем подписать, после чего привратник на входе должен получить соответствующее распоряжение сверху и внимательно рассмотреть передаваемую литературу. Вдруг между строк записана невидимыми чернилами секретная информация, способная увести следствие по ложному пути и «воспрепятствовать установлению истины по делу»?

В тюрьме безграмотность приветствуется и всячески поощряется, грамотных заключенных не любят нигде. Поэтому нет ничего удивительного в том, что многие арестанты, благополучно отсидев в ожидании суда несколько лет, так толкомто и не знают, сколько им светит согласно буквы закона. Отдельные персонажи настолько нелюбопытны, что не знают этого не только после приговора суда, но и после отбытия всего тюремного срока. Одним словом, не забивают голову посторонними мыслями.

К счастью, нелегально пронесенные в камеру книги надзиратели во время обысков не отбирают, а то и вовсе можно было бы взвыть от тоски. Впрочем, на что они им? Разве что бутылку водки сверху поставить. Как я заметил, к литературе во всех её проявлениях тюремщики относятся крайне скептически и равнодушно, а на книги без картинок смотрят и вовсе презрительноудивленно. Зачем только люди на них деньги тратят? Тем более, что в тюрьме есть чудесная библиотека!