Раздумывая над этим, Георгий машинально приподнял левую руку и начал надевать часы.

— А это что у тебя? — спросил капитан, увидев грязный свалявшийся бинт на руке Карлова.

— Перед полетом ранил себя нечаянно.

— Придумал бы что-нибудь поинтереснее. Насколько я понимаю, в авиации раненых летчиков у нас кладут в госпиталь.

Капитан снял с аппарата телефонную трубку и покрутил ручку.

— «Волга», «Волга». Дайте мне «седьмого»...

На несколько секунд воцарилось молчание. Капитан вертел в свободной руке маленький пистолет «Вальтер», отобранный у Карлова.

— «Седьмой»? Здорово. Это я — «девятнадцатый». Пришли-ка мне срочно врача... Да нет, на пару минут. — Он опустил трубку.

— Послушай, чего ты упираешься?..

Капитан вопросительно посмотрел на Карлова.

— Я вам все сказал. По-моему, товарищ капитан, чем зря время терять, позвонили бы лучше в штаб воздушной армии.

Он начал рассказывать, откуда взял шинель полицая.

Отворилась дверь, и в комнату вошел человек в военном полушубке.

— Вот, Александр Дементьевич, посмотри, пожалуйста, что у него с рукой, — попросил капитан. — Вы можете идти, — отпустил он бойца-связиста.

— Ну что тут у вас, показывайте.

Георгий протянул руку и помог военврачу размотать бинт.

Повязка присохла к ране.

— Отдирать не будем, и так ясно. Явный самострел, — заключил врач. — Посмотрите, кожа опалена,вокруг раны.

— М-да... — протянул капитан, приподнимаясь из-за стола и пристально рассматривая ладонь Георгия. — Спасибо за консультацию. Можете идти, — разрешил он доктору.

Карлов взглянул на капитана. В глазах уполномоченного особого отдела застыла усмешка. Эти глаза красноречивее слов говорили, что ему все ясно.

Карлов тяжело вздохнул. То, что ему казалось таким простым, то, над чем он даже не задумывался, пробираясь к своим, оказалось исключительно сложным. Он понял, что сам, без вмешательства командования ничем не сможет доказать свою правоту.

— Так вот, в молчанку играть некогда, — властным тоном сказал капитан. — Время-то военное. — Он выжидающе посмотрел на Георгия. — Тут один тоже упирался, басни рассказывал. Таким ягненком прикинулся, что я было по мягкости поверил ему... Отпустить хотел. Да спасибо местные жители помогли... Опознали предателя. Так что зря не тяни время. У меня и кроме тебя дел по горло.

В комнату вбежал запыхавшийся лейтенант.

— Товарищ капитан! — заторопился он. — Там генерал приехал, разносит нашего «хозяина». Говорит: «Почему не продвигаетесь? Другие полки воюют, только ваш мягко спать любит». Наш и приказал срочно сниматься отсюда. А комдив сидит в штабе, говорит: «Посмотрю, во сколько вы уложитесь».

Капитан встал из-за стола.

— Товарищ Дмитриев, — обратился он к лейтенанту. — Знаете, где тюрьма размешается? Это в той станице, которую вчера вечером проходили.

— Конечно, знаю. Мы же, товарищ капитан, с вами туда заезжали.

— Так вот. Забирайте его, — капитан кивнул на Карлова, — вот документы. Пусть там тыловые с ним разбираются, а нам некогда, воевать надо. Сейчас я напишу бумагу и отвезете его туда на-моей машине.

— Слушаюсь!

Через замерзшее окно Георгий не видел, что делается на улице, но по шуму заводимых моторов, по крикам и гомону понял, что часть начала движение.

— Как бы мне вашего генерала повидать? — робко спросил он.

Капитан поднял голову.

— Больше нашему генералу делать нечего. Всю жизнь мечтал с тобой поговорить, — усмехнулся он и уже серьезно добавил: — Если ему с каждым полицаем беседы проводить, тогда и воевать некогда будет.

— А я не полицай, я летчик. Поймите вы это наконец.

— Я вас в тыл и направляю, чтобы там разобрались — полицай вы или летчик. По удостоверению и по виду вы для меня полицай, предатель. Других-то документов у вас нет, — развел капитан руками. — И генерал тоже прикажет отправить вас в тыл для выяснения личности.

Георгий знал, с каким отвращением относится каждый фронтовик к предателям. Понимая, что шинель полицая и немецкое оружие изменили его облик, он не осуждал солдат, задержавших его, старшего лейтенанта — командира роты связи. Не осуждал он и этого усталого, измученного человека. Георгий сознавал, что в огромном потоке наступающих войск просто не до него. И вместе с тем он не мог понять, почему капитан не хочет запросить о нем по телефону.

Георгий не знал, что еще вчера войска фронта начали стремительный бросок вперед и в этом перемещающемся клубке по всем проводам неслись боевые приказы, распоряжения и донесения.

В бессильной злобе он решил сам позвонить в штаб воздушной армии и, привстав, потянулся к телефону, рядом с которым лежал пистолет и трофейное оружие.

Капитан, неправильно истолковав намерение Георгия, схватил со стола пистолет.

— Не шевелись! Застрелю на месте.

— Что вы испугались? Я только позвонить хотел.

— Я тебе позвоню, — чеканя слова, процедил сквозь зубы капитан, убирая со стола автомат и пистолеты.

Какая-то апатия, полное безразличие овладели Карловым. Нервное напряжение и усталость надломили его. Он понял бесполезность дальнейшего разговора с капитаном.

— Возьмите, здесь все написано, — протянул тот бумажку лейтенанту. — А с тобой в тылу еще разберутся, выяснят, что ты за птица, — загадочно предупредил он Карлова на прощание.

Они тряслись на старой, заезженной эмке. Ехали молча. Навстречу двигались к фронту пехотные части, тягачи тянули орудия, катились машины, груженные ящиками с боеприпасами; шли танки, обгоняя и тех и других, проносились «виллисы».

Въехав в полуразрушенную станицу, эмка остановилась у небольшого кирпичного здания. Угол его был снесен снарядом. Около входа валялась пробитая осколками железная вывеска с надписью, «Дойче комендатур» — все, что осталось от немцев.

В приемной за невысоким барьером сидел дежурный.

— На, принимай полицая, — обратился к нему сопровождавший Георгия лейтенант.

Георгия вновь обожгло это слово — «полицай».

— Давай его в камеру, — приказал дежурный, обращаясь к стоящему у двери сержанту.

В потолке узкого коридора, через который повели Георгия, зияли дыры. Когда свернули за угол, его втолкнули в небольшую комнату, где находилось несколько арестованных. Двое из них были в форме полицаев, остальные — в разношерстных пальто и шубах. На полу валялась осыпавшаяся щебенка. Стекло в единственном окне было выбито, но толстая решетка сохранилась. Георгий, еле державшийся на ногах, прошел в угол.

На промерзших стенах, за проседью инея виднелось множество косо нацарапанных надписей, в конце каждой стояла дата.

«Сколько людей побывало в этом фашистском застенке», — подумал Георгий.

Ноги подкашивались. Он опустился на пол. Любопытные взоры обитателей камеры шарили по его лицу.

— Откуда взяли? — громко спросил у него один из них.

Карлов, не отвечая, глубоко вздохнул и закрыл глаза. Хотелось хорошенько осмыслить все, что с ним произошло.

«Почему никто не попытался разобраться, кто я такой?» — с горечью думал Георгий.

В камеру принесли обед. Георгий не притронулся к пище. Он ждал, что вот-вот его вызовет какой-нибудь начальник и все выяснится. Так в томительном, ожидании, то засыпая, то вскакивая, чтобы потопать и согреться, провел он весь день.

Вечером он окончательно почувствовал себя одиноким, затерявшимся в огромной массе людей. Последним усилием воли он пытался взять себя в руки.

«Ничего — самое страшное позади. Главное, добрался, перешел линию фронта, а все остальное — недоразумение».

Как ни заставлял себя Георгий заснуть, ничего не получалось. Невеселые мысли лезли в голову. Тело било ознобом.

Так прошло несколько томительных часов. Лишь под самое утро Георгий забылся, будто провалившись куда-то.

— Выходи во двор! — раздалась команда.

Закопошились, заторопились арестованные, подгоняемые окриками: «Живей! Живей! Шевелись!» — и друг за дружкой начали выходить на темный двор.