Арсеньев хмуро взглянул на нее, и Марина поняла, как сильно он недоволен сложившейся вокруг Загорского ситуации. В его глазах легко читалось беспокойство и какая-то напряженность.

— Простите и вы меня за мою вспыльчивость, Марина Александровна, и ты, ma cherie. Я обеспокоен весьма тем, что произошло. Конечно, Загорский сам виноват в этом, но суть от этого не меняется — наказание уже вынесено, и князь обязан покинуть столицу. Он переведен в Нижегородский полк.

— Ну, это уж не так далеко, — с явным облегчением, сама того не желая, выдохнула Марина.

— Вы думаете, он переведен в Нижегородскую губернию? — невесело усмехнулся Арсеньев. — Вы ошибаетесь, Марина Александровна. Серж едет на Кавказ. Именно там квартирует сейчас его новый полк.

— Кавказ? — похолодела Марина. — Ведь там же… там же…

— Война? Да, вы правы, там мы ведем военную кампанию. Но, прошу вас, успокойтесь, — поспешил продолжить Павел. — Несмотря на то, что де юре там идет война, де факто там спокойно уже несколько лет после последнего похода против сил имама. Не зря сам Его Императорское Величество планирует посетить сей край по осени, как говорил давеча Анатоль.

Нет, заныло вдруг сердце Марины в груди, все, конечно, хорошо звучит, но откуда же к ней придет дурная весть, как не с места военных действий. Неужели цыганка не ошиблась? Неужели Загорского ждет гибель от руки какого-нибудь горца в том краю?

— Вам дурно? — проговорил Павел, заметив ее неестественную бледность, разливавшуюся по ее лицу.

— Нет, благодарю вас, — еле слышно произнесла Марина. — Просто на мгновение голова пошла кругом. Нынче был такой знойный день, в доме духота…

Юленька поднялась с места и, обойдя стол, подошла к подруге и предложила той руку.

— Пойдем в сад, ma cherie, там посвежее. Прости нас, Paul.

С этими словами он увлекла бледную Марину в сад, где усадила ту на ближайшую к дому скамью под сенью яблонь.

— Что с тобой, милая? Что ты так бледна?

— Ах, Жюли, как это может быть? Ссылка на Кавказ. Кавказ! Ты понимаешь, что это означает?!

— Я понимаю, что ты сейчас в панике, Мари, но подумай — разве Paul не объяснил тебе, что там нынче не так опасно? Что горцы признали поражение, и, может быть, скоро конец этой войне?

— Нет, — возразила ей Марина. — Ты не понимаешь! Разве не напророчили ли мне скорую смерть в моем окружении? Разве нет?

— О Боже, прекрати немедленно! Не гневи Господа своими словами! — разозлилась Жюли. — Разве не знаешь ты, как опасно говорить дурное? Оно, словно, так и норовит сбыться. Так что мой тебе наказ — не думай об этом. Гони от себя эти мысли из головы, гони прочь!

Марина тяжело вздохнула и опустила лицо в ладони.

— Мы с ним даже не попрощались перед его отъездом. А расстались и уж вовсе из рук вон плохо. Как же так? Как же так?

Весь следующий день Марина ходила, словно в воду опущенная. У нее не было аппетита, а тело стало таким тяжелым, что ей то и дело хотелось прилечь и не подниматься более. Она отказалась следующим утром ехать на службу в церковь, что вызвало недоумение у подруги и няни — Марина хоть и не была очень набожной, как некоторые молодые девушки ее окружения, но службы посещала исправно. Арсеньевы уехали одни, а по возвращении Юленька тотчас прошла в спальню к девушке.

— Что с тобой, ma cherie ami? Ты не больна, часом? Может, на солнце перегрелась давеча?

— Нет, Жюли, я здорова. Просто слегка устала, — Марина лежала в постели одетая, словно собиралась выйти, да силы покинули ее прямо на пороге комнаты.

— Что тебя гложет, милая? Откройся мне, — Юленька присела на край постели рядом с подругой и легко погладила ту по волосам. — Что столь тяготит тебя? Возвращение в Петербург в качестве нареченной Воронина? Или отъезд Загорского?

— Ах, Юленька, и то, и другое, — со вздохом призналась Марина. — Хотя тяжелее на душе все-таки становится при мысли о Сергее Кирилловиче. Я ведь так разговаривала с ним в тот последний день, так оскорбляла его. Я наслаждалась моментом, что он смиренно просит меня о взаимности, а я раз за разом отвергаю его. Сколько времени я мечтала об этом миге, когда была в Ольховке! Сколько раз представляла его на коленях пред собой! И вот это свершилось. Сергей Кириллович признавался в своих чувствах, а я отвергла его. Но почему тогда нет удовлетворения в душе? Я думала, мне будет приятно, что он прочувствовал все то, что чувствовала я, получив тогда, несколько лет назад, его письмо… А мне тяжко… тяжко! — она присела на кровати. Слезы градом покатились по ее лицу. — А как подумаю… как представлю, что ему сообщат о том, что я… что мы с Анатолем Михайловичем помолвлены… Его друг и любимая! Как больно ему будет! Мне бы радоваться, я же хотела этого. А я плачу. Плачу!

Юленька привлекла к себе подругу и крепко обняла ее, позволяя выплакать ее горе на своем плече.

— Ах, милая, как ты закрутила все! — тихо проговорила она. — Как запуталась сама, и запутала остальных… Разве хорошо это? Как же помочь тебе разобраться?

Спустя некоторое время Марина прекратила плакать и, выпив предложенных Юленькой успокоительных капель, уснула. Женщина укрыла подругу легким шелковым покрывалом и направилась к двери. У выхода из комнаты она обернулась и посмотрела на спящую.

— И вправду, — прошептала она. — Нет мук более горьких, чем мы создаем себе сами.

Юленька нашла своего супруга сидящим на летней веранде и читающим письмо. Лоб его был нахмурен, посему женщина решила, что вести не особо приятные для читателя. Она присела на ручку кресла, в котором сидел супруг, и ласково провела ладонью по его щеке.

— Дурные вести, милый? — спросила она.

Арсеньев ничего не ответил. Лишь передал ей письмо, а сам поставил руки на стол перед собой и сплел пальцы, в задумчивости устремив взгляд в никуда.

Юленька быстро прочитала написанное и счастливо улыбнулась.

— Ах, Боже мой, mon cher! Неужто....?!

— Именно, — коротко бросил ее супруг. — Какой-то водевиль получается. Что мне теперь делать, душа моя? Отказать? Согласиться? Я словно меж двух огней — куда не пойдешь, везде обожжешься непременно. Помощь одному — предательство другого. Я не желаю делать такой выбор, но судьба… Куда убежать от судьбы?

Юленька опустилась перед супругом на колени и нашла глазами его взгляд. Он явно был расстроен тем, свидетелем чего ему приходится невольно стать. Она взяла лицо мужа в ладони и потерлась носом о его кончик его носа. Потом ласково прикоснулась губами к его губам и прошептала, отстраняясь:

— Все решено за нас с тобой, милый, свыше и давно уже. Еще несколько лет назад. Мы не в силах противиться судьбе. Так давай поможем ей, сделаем то, что от нас требуется.

— Я потеряю друга, — возразил ей Арсеньев.

— Нет, не думаю. Он поймет, я уверена. Не сразу, разумеется, со временем, но поймет. А поймет, значит, простит. И потом — ты всегда можешь сослаться на то, что я тебя принудила, ведь я тоже далеко не последнее лицо в этой истории, — со смехом закончила она, подошла к столу и позвонила в колокольчик, призывая кого-нибудь из дворни. — Ты напишешь сейчас ответ, что согласен протянуть свою руку помощи, как преданный друг. И ни слова до поры Марине. Не стоит ей говорить раньше времени, она и так наломала уже порядочно дров. Я ее знаю — опять может учудить что-нибудь, побуждаемая исключительно добрыми намерениями, — Юленька взглянула еще раз на письмо и улыбнулась. — Ах, c'est si romantique, mon cher! Si romantique! [54]

Глава 17

Загорский снова прошелся от яблони к ограде, покусывая травинку во рту. Затем у самой ограды он в который раз развернулся, чтобы вернуться к этой дичке, выросшей тут без какого-либо ухода человеческих рук, и плоды которой сейчас с таким аппетитом грыз стоявший подле Кулагин.

— Который сейчас час? — спросил он у приятеля.

— Прибавь четверть часа к тому, что я называл тебе недавно, — вяло откликнулся тот. — Господи Боже, если бы я не знал тебя, решил, что ты сейчас почти в горячке.