Да и сама Марина каким-то шестым чувством ощущала, что носит под сердцем мальчика. Вечерами, перед тем, как провалиться в глубокий сон, она поглаживала свой живот, ощущая пальцами легкие движения внутри и умиротворенно улыбалась. Ей с некоторых пор так сильно хотелось прижать к себе это маленькое тельце, коснуться губами легкого пушка волос на голове младенца, прижать к себе. Леночка уже была большая и часто отбрыкивалась от материнской нежности, уже вовсю отстаивая свою независимость, а вот младенчик будет еще долго искать ласку матери, будет полностью зависим от нее.

Временами, правда, на Марину накатывал какой-то странный липкий ужас перед будущим, перед предстоящими ей в скорости родами. Что, если что-то пойдет не так? Что если ее сон о собственной смерти был все же вещим? Что, если ей не суждено увидеть этого младенца, вырастить его самой, наблюдать за его отрочеством и юношеством? Иногда ей виделось в смерти избавление от тех мук, что выпало на ее долю в последнее время, и по малодушию она признавалась себе, что, быть может, это было бы благом для нее нынче, когда она столь многое потеряла. Но потом Марина смотрела на свою дочь, играющую или рисующую у ее ног на ковре, и одергивала себя. Леночка и этот нерожденный пока малыш — вот о ком ей надлежит думать, а о не себе. Вот кому отныне принадлежит ее жизнь. И она успокаивалась, улыбаясь дочери, нежно поглаживая живот, в котором ворочался неспокойный малыш.

Но говорить о том, что в доме Ворониных с этих пор все стало мирно и тихо, было нельзя. Катиш вовсе не желала мириться со своим ограничением свободы, ведь Марина более не выезжала даже в парк, а значит, и Катиш была обречена остаться в четырех стенах особняка на Фонтанке.

— Что мне здесь делать? — кричала она Марине в лицо, когда та отказала ей в выезде на прогулку, ссылаясь на распоряжение Анатоля. — Заняться чтением? Рукоделием? Или просто смотреть в окно?

— Pourquoi pas? [457]Достойные занятия для молодой девушки, — отвечала ей та тихо, не желая спорить с невесткой. А потом все же ввернула, разозленная криком невестки. — А не тайком видеться с кавалерами в парке. Вы ведь потому так сердиты? Что не имеете более возможности встречаться с кем-либо?

Катиш прищурила глаза в ярости, сжала кулаки, и Марина невольно поразилась тому, насколько она похожа на своего брата. Так же обострились черты лица, что нос стал похож на клюв, словно Катиш превратилась на ее глазах в хищную птицу, так же яростно сверкали темные глаза.

— Это распоряжение вашего брата, Катиш, не мое. Ступайте к нему, ежели у вас есть возражения.

— О! Я ненавижу его, ненавижу! Скоро он не посмеет мне указывать! — выкрикнула Катиш и убежала в слезах из салона, заставив Марину задуматься над словами и поведением невестки. Судя по всему, она довольно серьезно была увлечена, и Марина даже представить себе боялась, как отреагирует на ее симпатию Анатоль, уже сосватавший в своих планах сестру за графа Строганова. Она вспомнила, как хотела поговорить с ним о том странном бароне, что видела подле Катиш и на балу, и в парке, но так и не осуществила задуманного из-за своего отъезда в Завидово. Необходимо срочно разузнать об этом бароне и, если потребуется, принять меры по поводу этой увлеченности, пока она не переросла в нечто большее. Таких страданий, что выпали на долю Марины, она не хотела никому, даже ненавидевшей ее невестке.

Но она не успела переговорить со своим супругом. На следующий же день во время дневного отдыха, когда Марина и ее дочь легли отдыхать после обеда на половине Марины, в спальню вбежала Таня. Она тронула хозяйку за плечо, заставляя ту пробудиться.

— Барыня, барыня, вас просят спуститься вниз, в гостиную малую, — тихо, но явно встревожено прошептала она. — Там такое творится!

Марина аккуратно переложила со своей руки на подушку голову спящей Леночки и, наспех поправив платье и натянув домашние туфли, поспешила спуститься из хозяйской половины вниз. Уже на лестнице она ясно расслышала крики Анатоля. Судя по всему, тот был не просто в ярости, а в бешенстве.

— Я сгною тебя в келье монастырской! Змея! Какая ты змея! Ты, отпрыск нашей славной фамилии! — доносился из глубины комнат его грозный голос. — Как ты посмела! Как он посмел!!!

— Что случилось? — спросила Марина у дворецкого, который явно не знал, что ему делать — войти ли в комнаты или переждать бурю здесь, в безопасности от хозяйского гнева. Он быстро повернулся к ней и проговорил:

— К барину какой-то офицер приходил. Скоро они поговорили в гостиной, и барин стал лакеев кликать, чтобы этого офицера из дома погнали да за ворота выкинули. «В грязь, — кричал барин. — Прямо в грязь, чтобы знал свое место!».

— И вы, надеюсь, просто вывели его? — холодея, спросила Марина. Оскорбить подобным образом офицера означало дуэль, несмотря на запрет оных. Только кровь могла смыть такой позор.

— Нет, ваше сиятельство, мы всего лишь до двери его проводили в переднюю. А потом барин велел позвать Катиш, и вот теперь что творится! Ступайте туда, барыня. Уж больно барин зол! Хлыст себе велел подать!

Марина же сомневалась, что способна утихомирить своего разбушевавшегося мужа. Она знала, что сейчас самое главное было увести из гостиной Катиш, а оставшись один и побив безделушек или вазы, Анатоль выпустит свой гнев и успокоится сам. Она аккуратно ступила в гостиную, протиснувшись сквозь щель приоткрытой двери, и огляделась. Анатоль, ярко-красный от распирающих его эмоций (Марина даже испугалась, что его может хватить удар), стоял посреди развороченной гостиной. Вокруг него валились перевернутые кресла и столик, виднелись в ворсе ковра остатки вазы и сломанные цветы, что стояли в ней. Катиш сжалась в комок у стены, забившись в угол между небольшой этажеркой и канапе.

— Прошу тебя! — рыдала она. — Прошу! Только не хлыст!

— Анатоль, — тихо сказала Марина, не в силах смотреть на эту страшную картину. Он тут же повернулся к ней, и она ужаснулась его виду: покрасневшие белки глаз, раздувающиеся ноздри. — Что тут происходит? Вы переполошили весь дом, мой дорогой. Смотрите, вы напугали Катиш до безумия.

Марина смело шагнула к Катиш и обняла ее за плечи. Та тут же приникла к ней, ища у нее в руках свое спасение от гнева брата.

— А вы не желаете поинтересоваться, мадам, какой проступок совершила ваша дражайшая золовка? — вкрадчиво спросил Анатоль. — Не желаете поинтересоваться, почему ко мне, потомку знатной графской фамилии, потомственному — заметьте! — дворянину, приходит какой-то жалкий офицеришка и нагло осмеливается просить руки моей сестры, заявляя, что они питают искренние и нежные чувства друг к другу? Что это, Катиш? Не потрудишься объяснить, когда и как могли возникнуть эти нежнейшие чувства?

Тут вдруг Катиш выпрямилась, вырвавшись из рук невестки, и смело встала перед братом.

— Я тебе хотела рассказать ранее. Я встретила его в Москве, на балу у генерал-губернатора. Он служит в кавалергардском полку Его Императорского Величества, майор. И он не какой-то офицер — он барон, у него имение в сто двадцать душ в Псковской губернии, — запальчиво проговорила она, а потом добавила тихо. — И я люблю его, Анатоль. Разве он не может составить мое счастие? Разве ты не хочешь сделать меня счастливой?

Секунда, и ее голова откинулась назад под силой пощечины, что тут же залепил ей брат.

— Как можешь ты твердить мне о какой-то любви? Ты — едва вышедшая из детской и где, судя по всему, твое место должно быть до сих пор! Пошла к себе! Отныне ты даже из своей комнаты выходить не будешь. Возьмешь родословную книгу и будешь переписывать ее до тех пор, пока я не решу, что ты достаточно уяснила, каких кровей ты потомок! А после в деревню поедешь, голову проветрить на свежем воздухе! Пошла, говорю, вон!

Катиш не стала дожидаться, когда брат еще раз крикнет на нее, и убежала прочь из комнаты в слезах, а Анатоль огляделся вокруг, заметил беспорядок и шагнул в салон из этой разгромленной комнаты, откуда позвонил, чтобы навели порядок. Потом сел в одно из кресел и сжал виски пальцами.