Традиционный, классический стих устал: недаром в нем сегодня столько вторичности, «цитатности», столько обыгрывания чужих шедевров, в том числе и блоковских. А опыты свободного стиха обычно сопровождаются замысловатостью, непрозрачностью смысла. Получается своего рода тавтология, «масло масляное». Что же касается Блока, то он, как мы не раз видели, успешно сочетал традиционные ритмы с многозначными, порой преднамеренно туманными высказываниями. «В электрическом сне наяву», «Очарованный музыкой влаги», «В заколдованной области плача» — нестандартные сочетания слов гармонизуются привычно-размеренным трехстопным анапестом. И наоборот: верлибр оказался адекватной формой для предельно простого, абсолютно внятного разговора.

Столь же просты и прозрачны поздние верлибры Велимира Хлебникова, написанные в 1921 — 1922 годах. Например, стихотворение «Отказ»:

Или «Еще раз, еще раз…» — хлебниковское поэтическое завещание, завершающееся словами:

Беспредельная ритмическая свобода — и полная смысловая внятность, эмоциональная определенность. Перспективная модель. Может быть, на таком пути найдут себя современные мастера, которые смогут внести в русскую поэзию нечто новое даже «на фоне Блока»…

«Я должен установить свою позицию и свою разлуку с декадентами путем ряда статей» — так писал Блок матери в январе 1908 года. Для него слово «разлука» имеет значение не фатальности, а сознательного выбора.

Под знаком разлук и разрывов пройдет у Блока весь этот год. Причем личное и профессиональное, человеческое и эстетическое во всех этих конфликтах нераздельны.

Пятнадцатого февраля Любовь Дмитриевна уезжает в Витебск, чтобы присоединиться к гастролирующей труппе Мейерхольда. Волохова отправилась в поездку вместе со всеми еще раньше и решительно воспротивилась желанию Блока присоединиться к ней.

Между супругами существует дистанция, позволяющая им обоим свободно и спокойно упоминать Волохову в письмах друг к другу. Блок пишет жене 23 февраля: «В вашей труппе я считаю очень важными для дела народноготеатра — Наталью Николаевну, тебя (по всей вероятности) и (очень возможно) — Мейерхольда, изобретательность которого можно направить по очень хорошему руслу». Выпустив в феврале книгу «Лирические драмы», Блок теперь лелеет мечту о новом театре, имеющем «реальную почву под собой»; нынешний же курс Мейерхольда не устраивает его прежде всего «нереальностью». Блоку хочется спорить, влиять, сотрудничать.

Волохова на несколько дней приезжает в Петербург, они встречаются с Блоком, вместе смотрят выставку Борисова-Мусатова. Наталья Николаевна делает знаменательную надпись на экземпляре «Нечаянной радости». Вслед за напечатанным блоковским текстом: «Посвящаю / эти стихи / ТЕБЕ / высокая женщина в черном / с глазами крылатыми / и влюбленными / в огни и мглу / моего снежного города» — она вписывает от руки: «Радостно принимаю эту необычайную книгу, радостно и со страхом — так много в ней красоты, пророчества, смерти. Жду подвига. Наталия. 908 г. — 27/II».

О каком подвиге речь? Уж не об отказе ли от чисто любовных устремлений во имя некоей высшей цели? Как Блок хочет от женщины чего-то заведомо невозможного, так и она отвечает ему условно-поэтической формулой. Вспоминаются финальные строки стихотворения, написанного в минувшем октябре и входящего в «волоховский» по биографической основе цикл «Заклятие огнем и мраком»:

О чем мечта? О полноте взаимной привязанности, независимой от житейского статуса отношений (супруги, любовники, друзья), от наличия или отсутствия телесной близости. Но это уже есть у Блока — при всей шаткости его семейной жизни.

Потом Волохова, Веригина и еще несколько актеров едут в Москву, куда устремляется и Блок, намереваясь решительно объясниться с Натальей Николаевной. Скорее отчаянный жест, чем «подвиг».

Что за разговор у них происходит?

Сразу после него в записной книжке появляется черновой вариант стихотворения, завершающийся вопросительной фразой: «Как разрешилось это чудо / Весенним ливнем бурных слез?» Но чуда, по-видимому, не случилось. Через два года это стихотворение («Я помню длительные муки…») приобретет иное завершение:

Под стихами будет стоять: «4 марта 1908». Дата не написания, а переживания, родившего стихи.

Этой весной Блок и Любовь Дмитриевна, находясь вдали друг от друга, подвергают свои отношения самому решительному испытанию. Обернется ли разлука разрывом?

Любовь Дмитриевна играет Коломбину в «Балаганчике», Клитемнестру в «Электре» Гофмансталя, Натали Ховинд в пьесе Гамсуна «У царских врат». Летом у нее появятся еще несколько ролей, второстепенных.

Есть ли у нее подлинный артистический талант? Тут мнения расходятся. Веригина в своих воспоминаниях весьма похвально отзывается о ее Клитемнестре, но, может быть, это по дружбе и по доброте. Судя по письмам Любови Дмитриевны с гастролей, она своей актерской работе предана, но ощущения истинной гармонии в этих письмах как-то не улавливается. Может быть, театр Мейерхольда с его условностью и гротескностью не давал ей возможности полностью раскрыться…

Любовь Дмитриевна то испытывает на расстоянии нежность к мужу, то отдается соблазнам «богемской» (ее слово) жизни. Пишет: «С Давидовским я затеяла легкий флирт, без этого невозможно: чтобы выносить всю эту безумную работу, все взвинчивают себя…» Она искренне считает: чтобы стать настоящей актрисой, «нельзя знать преград». Шагнув еще дальше в «безалаберности», она пишет Блоку из Херсона 29 марта:

«Я не считаю больше себя даже вправе быть с тобой связанной во внешнем, я очень компрометирую себя. Как только будет можно, буду называться в афишах Менделеевой».

Ей уже стыдно получать от мужа денежные переводы, она намеревается в мае приехать в Петербург, чтобы «устроить внешнее». То есть — разъехаться.

Она честна и откровенна, но не считает возможным опускаться до подробного рассказа о своих «похождениях» (опять ее слово). Подробности Блока не интересуют, но ясность ему необходима. «Мне нужно знать, — полюбила ли ты другого или только влюбилась в него?» — спрашивает он в письме от 4 апреля. И в тот же день, получив письмо от жены, пишет снова: «Помни о том, что, во-первых, я считаю пошлостью разговоры о правах и обязанностях и считаю тебя свободной. Во-вторых, ненавижу человека, с которым ты теперь».

Ситуация была бы безнадежной, если хотя бы один из супругов обнаружил малейшую душевную низость или своекорыстие. А тут оба непритворно самоотверженны. Каждый готов отказаться от своих прав на другого, продолжая его, другого, любить. Признание Блока в ненависти к сопернику тоже дорогого стоит: ревность — знак неравнодушия. То место, которое в его душе занимает жена, ни Волохова, ни кто-либо еще занять не может.