Но вот сильный отряд противника с баллистами приблизился к городским укреплениям, поставил большой шатер, окопался, выставил часовых. Аттила узнал военачальника с гордой осанкой, который стоял у входа в шатер. Это был Аэций.
Каковы его намерения? Долгая осада? Это не его стиль. Кроме того, припасы быстро иссякнут. Ночная атака? Маловероятно: его войска устали. Атака завтра или послезавтра, благо баллисты уже на месте? Вот это больше похоже на правду.
Но цель Аэция в любом случае заключалась не в истреблении гуннов, а в их изгнании. Аттила знал, что даже при поддержке вестготов армия галло-римлян не могла сравниться с его войском. Если Аэций узнает, что гунны хотят уйти на восток, он, вполне вероятно, не станет им препятствовать, так как стяжает славу, не обнажив меча. Аттила же где-нибудь свернет обратно. Быть может, тогда вестготы уже отправятся домой и все огромное войско гуннов обрушится на оставшихся в одиночестве галло-римлян. Audaciores sunt semper…
Однако в тот момент необходимо было знать планы Аэция, чтобы понять, как он поведет себя, если гунны отступят. Первой мыслью было направить к нему Аниана: тот выполнил бы поручение ради спасения человеческих жизней. Но по здравому размышлению Аттила решил, что это невозможно — простые гуннские воины заподозрят переговоры о капитуляции. Ни за что!
И тут его осенило! Он даже засмеялся от удовольствия. Констант! Констант, галл, бывший секретарь-советник Аэция, которого тот в свое время отпустил из собственной канцелярии на службу к Аттиле. Тактика была разработана быстро. Констант вернулся в город, один поднялся на стену напротив шатра, у которого все еще стоял неподвижно Аэций. Тот обратил внимание на одинокую фигуру и узнал своего подчиненного. Он помахал ему рукой. Констант жестами дал знать, что хочет поговорить. Аэций согласился, отослав охрану. Констант тайно пробрался в лагерь и скрылся в шатре Аэция.
Нет, Аэций отнюдь не намеревался нападать на осажденного, но численно превосходящего противника, если тот попытается уйти. Пусть только Аттила снимется с лагеря. Это все, чего он требует. Но пускай поторопится и уйдет как можно дальше! Когда? Этой же ночью.
Аэций добавил, что это решение устроит всех. Сам он прославится, одержав победу не сражаясь, покажет вестготам, как его страшатся враги и сколь полезен им союз с римлянами, если одно только его появление обратило в бегство сильного противника, а кроме того, его воины оценят, что он старается сберечь им жизнь. Аттила, в свою очередь, может преподнести свое ночное бегство так, будто он сумел гениально провести врага и ускользнуть у него из-под носа, не потеряв ни одного воина, и ему не составит труда объяснить отступление исключительно стратегической необходимостью вести войну в другом месте.
Аэций добавил и еще нечто заключавшее в себе немалую долю истины, сообщив собеседнику, что до него дошли сведения, будто империя гуннов, освободившись из-под тяжелой десницы своего господина, застрявшего в Галлии, начинала выходить из повиновения; Эллак боролся с мятежами в урало-каспийском регионе; все земли степной Центральной Азии отказались признавать власть гуннов и постепенно уничтожали их знаменитые «укрепленные пункты»; гуннские племена сцепились между собой и постепенно возвращались к разрушительному хищническому кочевничеству. У Аттилы были все основания оперировать этими аргументами.
Констант подтвердил согласие Аттилы. Гунны уйдут этой ночью. И в подтверждение благих намерений часть войск уже сегодня вечером переправится на другой берег Луары.
«Нет! — воскликнул патриций. — Нет! Я не хочу подвергаться даже малейшему риску на юге. Я сказал, что отступление должно быть в северо-восточном направлении. Я намеренно разбил свой личный лагерь перед расположением войск — моих и Торизмонда. Если ночной отход произойдет в указанном направлении, воины ничего не заметят. Ваши войска должны будут уходить двумя группами. Первая пройдет к востоку от армии вестготов, оставшись незамеченной, вторая — к востоку от моей армии, которая ее также не обнаружит. Ты проследишь, чтобы объединение групп произошло в Бельгарде. Должно быть так.
— Патриций, я позволю себе настоять на моей просьбе. Нельзя бросить аланов. Надо дать им возможность уйти с нами, если они не смогут заключить с тобой мир.
— Тебя это не касается. Не беспокойся об аланах.
— И тем не менее их нельзя бросить.
— Предоставь мне договориться с ними.
— Но, патриций, все уже готово для переправы через Луару, и я обещаю тебе лично, что гунны, которые окажутся на другом берегу, перейдут реку снова у Жиена и быстро нагонят главные силы.
— Послушай, Констант. Ты был и остаешься моим другом. Я сделал тебя другом Аттилы, и сегодня я этому рад больше, чем когда-либо. Запомни хорошенько, что я тебе скажу. Я разрешаю тебе, хотя это и противоречит моим желаниям, организовать переправу через Луару части гуннского войска. Но я тебе прямо говорю, что этим хочу только преподать еще один урок Аттиле. Я не стану препятствовать переправе. Никто не станет. Но он сам не ступит на другой берег.
— Я бесконечно верю тебе, Избранник Господа.
— Я не Избранник Господа. Я всего лишь мудрый человек, и я буду весьма удовлетворен, если покажу Аттиле, что я умнее его. Прощай, Констант».
Констант вышел из шатра и скрытно пробрался в лагерь Аттилы. Аттила поздравил его с успешным выполнением задания. Условия Аэция были справедливыми и обеспечивали ему более чем достойный выход из положения. Он поблагодарил Константа за то, что тот не уступил в вопросе о переправе через Луару. Теперь не нужно было пускать конницу вплавь, достаточно переправить под началом Берика ограниченное количество воинов на плотах и лодках. Берик объяснит ситуацию Сангибану или его помощнику.
Вдруг с южного берега донесся сильный шум. Аттила, Констант и Онегез направились выяснить, в чем дело. Эдекон, оставив артиллерию, которую противник не сумел обнаружить, стоял на городской стене рядом с епископом и комендантом орлеанского гарнизона.
Им открылось неожиданное зрелище. Довольно малочисленный отряд галло-римлян показался на южном берегу реки. Их встречали громовым ура. Аланы, которые прежде никогда не отличались дисциплиной, выставили образцовый почетный караул по обеим сторонам дороги. Их командиры вышли встретить галло-римских командиров, которые слезли с коней, чтобы дружески обняться со своими союзниками.
Все ясно: Сангибан предал и тайно переметнулся обратно к Аэцию, если только он с самого начала не вел двойную игру. До Констанция дошел теперь смысл предложений Аэция: нет, Луару перейти нельзя — потому что аланы возвратились в стан римлян, если только они вообще его покидали.
Сколько разбитых иллюзий! Уродливый коротышка Скотта повторил по следам Берика и других эмиссаров объезд ближайших багаудов. Они уже знали о приходе Аэция с Торизмондом. Нет, они не встанут на сторону гуннов. Впрочем, и к Аэцию не примкнут. Они останутся теми, кем были — закрытым сообществом, настороженно и враждебно относящимся ко всем предприятиям римлян. Они были уверены, что время работает на них и роковое столкновение двух противоборствующих сил ускорит окончательное освобождение Галлии.
Надеяться было не на что: Сангибан оказался предателем, а Евдоксий — глупцом: от багаудов помощь не придет.
Не на что надеяться? Сейчас, может быть, и так. Но в будущем — и даже уже в ближайшем будущем — все сложится по-другому. Конечно, Аттила снимется с лагеря, но на почетных условиях. Но сколь бы ни были велики опасности, нависшие над империей гуннов на Востоке, не может быть и речи о том, чтобы отказаться сейчас от завоеваний на Западе. Сперва надо разбить Аэция, а там видно будет.
Около семи часов вечера Аттила выступил с речью перед войсками. Он изложил свой план: им открылась блестящая возможность — и он берется ее реализовать — обмануть тупых вестготов и уставших с дороги римлян. Надо выскользнуть у них из-под носа. Если не поднимать шума, они не подвергнутся никакому риску. Командиры знают маршрут, надо только следовать их приказам, соблюдать молчание и не делать привалов. Перегруппировка произойдет не очень далеко отсюда, между Бельгардом и Бон-ля-Роланд — в пункте сбора, который всем хорошо знаком. Затем предстоит путь на равнину Шампани, откуда они направятся к новым победам.