На торжественном прощальном ужине у великого евнуха Вигилас предложил Оресту найти способ сообщить императору о реакции Аттилы и Онегеза на предложение об арбитраже. Орест согласился и даже уточнил, что гонцом будет Эсла.

Орест сделал реверанс в сторону весьма польщенного графа Максимина, пообещав сделать все возможное для решения «восточного вопроса» на благо обеих сторон и по возможности облегчить его миссию, хотя, признался он, едва ли Онегез примет предложение об арбитраже, но Аттила, вероятнее всего, согласится — ведь он так любит решать все миром…

Обращаясь к Хрисафию, Орест заявил, что, несмотря на потрясшую их оскорбительную выходку византийского императора, послы императора гуннов признательны господину спатарию за проявленное понимание и теплый прием и будут весьма рады оказать ему ответный, хотя, конечно, и не столь роскошный, но со всеми подобающими почестями, прием у себя в Гуннии. Хрисафий как великий евнух не мог покидать пределов Восточной Римской империи, но тем не менее он горячо поблагодарил послов за приглашение. Все разошлись с приятной надеждой на скорую встречу.

Послы застали Аттилу в Буде, где он решил провести несколько дней в обществе своих домашних и личной охраны. Состоялось тайное заседание. Аттила был несколько ошеломлен перспективой покушения. Он редко проявлял свои чувства, но тут крепко обнял своих послов.

В ставку затребовали Онегеза, который прибыл через несколько дней. Очередной тайный совет.

Послали за Эслой, который явился немедленно. Ему предстояло тотчас отбыть в Константинополь с вестью, что «король» Онегез весьма польщен предложением византийского императора, но должен отклонить его, добавив, однако, — ибо не было причин отказываться от предложения императора и нужно было любой ценой выманить его посольство, — что обсудит вопрос с графом Максимином, как только удостоится чести встретиться с ним.

Эсла должен был также сообщить в Константинополе, что император гуннов согласен на то, чтобы византийские послы провели в Сердике только один день и одну ночь, после чего почетный эскорт доставит их в императорскую резиденцию. Ставки сделаны.

На следующий день или через день Феодосий II передал Максимину в присутствии Приска, Вигиласа и двух-трех высокопоставленных членов дипломатической миссии текст своего ответа Аттиле.

Феодосий, очевидно, не придавал ему большого значения, так как имел все основания полагать, что у Аттилы не будет времени продолжать дискуссию. Надо было лишь сохранить видимость дипломатического демарша, дабы привести императора гуннов в ярость и заставить его обдумывать ответ в течение нескольких дней, что даст Эдекону время успешно осуществить задуманное предприятие до отъезда византийских послов.

Феодосий составил ответ, ответ юриста, который, не отвергая саму идею договора, ставил его заключение в зависимость от результатов исследований, экспертиз и других подготовительных работ. Насколько известно, он выдвинул следующие «контрпредложения»:

Не упрощенный порядок установления права гуннов на владение захваченными территориями, а определение границ смешанной комиссией, которая вынесет свое заключение, учитывая историческое прошлое, этнические факторы и интересы коренного населения.

Полное согласие в отношении Паннонии.

Нейтральный статус долин и равнин Маргуса и Нишавы, свободный регион под совместным контролем, традиционные рынки сохраняются там, где они есть, поддержание порядка осуществляется совместно римской и гуннской охраной.

Совместная охрана укрепленных пунктов к северу от Константинополя, но, если Гунния считает необходимым подобное требование в ущерб установлению прочного мира между сторонами, в Афирасе может располагаться постоянный гуннский гарнизон.

Создание постоянно действующей комиссии смешанного состава, которая будет единственным официальным органом, регулирующим все вопросы культуры, коммерции и перемещения для римлян и гуннов в приграничных районах.

Согласие с требованием выдать перебежчиков, числом семнадцать человек.

Согласие с требованием к обеим сторонам назначать в посольства лиц высокого ранга.

Возможность передачи предложений гуннов и ответных предложений римлян на суд Онегеза при обоюдном согласии подчиниться его решению и позволить ему проводить необходимые расследования и анализ для установления границ, решения вопросов о нейтральных территориях, путях сообщения и организации органов местного управления и охраны порядка.

Все эти контрпредложения, перечисленные в императорском послании, адресовались лично к Аттиле и были скреплены печатью. Опечатанное послание было торжественно вручено графу Максимину, который во главе своего посольства, охраны и семнадцати схваченных перебежчиков отбыл в Афирас, где его ждал гуннский эскорт, чтобы сопроводить в ставку Аттилы, местонахождение которой было совершенно не известно послам.

О дальнейшем ходе событий мы знаем достаточно хорошо благодаря дневнику Приска, хотя в его рассказе встречаются некоторые противоречия.

В Афирасе римлян встретил отряд довольно диких гуннов. Через тринадцать дней пути они достигли Сердики. Проведя сутки в развалинах домов и палатках, посольство продолжило путь и достигло Наисса, «полного слез и стенаний жалкого населения из стариков и калек». Пересекли равнину, «усеянную мертвыми костями». Питались мясом быков и баранов, доставляемых местными жителями. Римляне жарили мясо, мечтая о более разнообразной пище; гунны «жадно разрывали превосходными зубами кровоточащую плоть». Реки переплывали в «челнах из коры, которыми ловко правят гуннские лодочники, избегая водоворотов и течений». Вот они уже на другом берегу Дуная, и… гунны исчезли!

Встали лагерем в поле. «Гуннский вождь по имени Скотга, который, по всей видимости, пользуется большим доверием Аттилы, вошел в наш лагерь в сопровождении многочисленной свиты из высокопоставленных лиц, среди которых мы узнали Эдекона и Ореста. С невероятной беспардонностью Скотта потребовал назвать ему цель нашего посольства. Максимин с достоинством ответил, что должен передать послание лично Аттиле. (…) Скотта разразился хохотом и заявил нам, что прекрасно знает, о чем говорится в письме, и в доказательство пересказал его слово в слово».

Факт шпионажа и разглашение государственной тайны заставили Максимина побледнеть. Сильны гунны!

А Скотта «добавил, что если нам больше нечего сказать, мы можем возвратиться восвояси».

Максимин запомнил, как в минуту просветления Феодосий предупреждал его, что следует ожидать любых оскорблений, но не поддаваться на провокации, а выполнять задачу до конца. Не сказав Скотте в ответ ни слова, он отдал приказ собираться в обратный путь.

Скотта остановил его и распорядился ввести живого быка и втащить корзины с рыбой. Он попросил Максимина отложить отъезд до утра. Максимин сумел изобразить колебание, дабы заставить свое окружение упрашивать его: «Максимин колебался, — пишет Приск, — но мы убедили его согласиться на эту передышку и заснули после отменного ужина».

«Я хорошо выспался, — продолжает Приск, — но мне приснилось, что я должен не доверять Вигиласу». А кто еще мог раскрыть государственную тайну? И почему накануне Вигилас так усердствовал, чтобы, несмотря на оскорбительное поведение Скотты, римская делегация не повернула назад? Вот почему ранним утром Приск переговорил с одним галлом, Рустиком, который прибыл в Гуннию завязать торговлю с кочевниками и, не являясь членом посольства, был допущен сопровождать его. Он говорил на языке гуннов не хуже, чем на латыни, и хвалился, что много раз запросто разговаривал со Скоггой: «Если хотите, чтобы Аттила вас принял, нет ничего проще: пойдемте со мной в лагерь Скотты с дружескими дарами и попросите его замолвить словечко у Аттилы, чтобы он принял ваше посольство, не заставляя больше ждать».

Приск поспешил согласиться на предложение и был принят этим грубым маленьким монголоидом, который растянул в улыбке свой широкий рот на лице-блине и сказал, что римлянин поступил правильно. Приск едва успел уведомить Максимина о своей инициативе, как Скотта прискакал лично сообщить послу, что император гуннов его ждет.