Глава XVIII ПРОЩАНИЕ С ПАРИЖЕМ

Весна 1917 года стала для Николая Степановича временем глубокого разочарования. Законный Государь Император отрекся от престола. Так это было обнародовано. В стране началась смута. Естественно, она не могла не коснуться и армии. Гумилёв видел, что все высокие чувства — патриотизм, героизм, служение Отечеству — обесценивались. Императору изменили самые близкие люди.

При полном бездействии правоохранительных структур — жандармерии, полиции — общество разлагалось прямо на глазах: грабежи, разбои становились обыденными явлениями. В этой начавшейся неразберихе наиболее организованные «черви-паразиты — большевики, — как писал атаман Петр Краснов, — подъедали яблоко российской государственности». В армии действовали их комитеты, в Россию в запломбированном немецком вагоне и на немецкие деньги прибыл вождь большого террора Ульянов-Ленин. В свое время именно он заявил: «Столыпин должен быть убит, иначе в России никогда не будет революции». Когда эсеры занимались индивидуальным террором, он провозгласил, что «необходимо перевести индивидуальный террор в массовый». Вернувшись в Россию, этот оборотень стал проводить политику, сводившуюся тогда к лозунгу «Чем хуже — тем лучше!». То есть — чем хуже в стране, тем лучше для большевиков. Большевистские комитеты в армии требовали прекратить войну с немцами. Это и понятно, большевикам нужно было отрабатывать немецкие деньги. Под влиянием антигосударственной пропаганды большевистских экстремистов в армии продолжались разрушительные процессы: солдатские комитеты, находившиеся под влиянием большевиков, требовали распустить крестьян по домам, заключить немедленный мир, призывали брататься с немецкими солдатами. Положение приобретало серьезный и необратимый характер для русской армии.

18 апреля министр Милюков пытался заявить о том, что Временное правительство намерено выполнять свои обязательства перед союзниками и продолжать боевые действия. Официально нота Милюкова была опубликована 20 апреля (по новому стилю 3 мая). В ответ ультралевые (в том числе и большевики) спровоцировали в Санкт-Петербурге беспорядки.

П. Н. Милюков был ключевой фигурой во Временном правительстве. Он возглавлял партию кадетов и 2 марта на митинге в Таврическом дворце объявил о создании Временного правительства, в котором занял в ту пору очень важный пост — министра иностранных дел. Большевики в ответ на ноту Милюкова устроили вооруженную демонстрацию на улицах Санкт-Петербурга. К трем-четырем часам дня к Мариинскому дворцу они согнали солдат запасного батальона Финляндского полка с плакатами «Долой Милюкова!», «Милюкова в отставку!». Пришли и другие части. Трусливое правительство князя Львова не нашло ничего лучше как сдать Милюкова. С этого времени и начался уже неуправляемый развал русской армии.

Служба в гусарском полку у Гумилёва тоже не сложилась. Несмотря на еще один полученный орден, заготовка сена и бессмысленное сидение в окопах томили жаждущего настоящего дела романтика. Поэт снова затосковал по экзотическим странам. Мечта попасть на Салоникский фронт, чтобы не видеть творящегося вокруг безобразия, окончательно овладела Гумилёвым. Неизвестно, что бы у него получилось, но тут помог случай. Весной 1917 года вместе с ним в госпитале лежал М. А. Струве, у которого были обширные связи в руководстве русской армии. Он и помог Николаю Степановичу в организации перевода.

Уже 27 апреля в штаб 5-й кавалерийской дивизии пришла телеграмма: «Прошу телеграфировать Петроград мобилизационный не встречается ли препятствий и удостаивается ли Вами прапорщик Александрийского полка Гумилёв к командированию состав наших войск Салоникского фронта. Начальник мобилизационного отделения ГУГШ (Главного управления Генерального штаба) полковник Саттеруп». Командир полка подполковник Козлов охарактеризовал прапорщика Н. Гумилёва положительно.

30 апреля начальник дивизии посылает в мобилизационный отдел ГУГШа телеграмму, что Гумилёв такого права удостаивается и препятствий к отправке его на Салоникский фронт нет.

В тот же день Николай Степанович встретился с А. А. Блоком. О чем они говорили, неизвестно. Александр Александрович сотрудничал с Временным правительством и не помышлял о фронте.

2 мая, когда большевики нагнетали в Северной столице военные страсти, Гумилёв был официально командирован в распоряжение начальника штаба Петроградского военного округа для отправки на Салоникский фронт.

8 мая Гумилёв вместе с женой снова встретился с Блоком. Очевидно, они говорили не о войне, а о поэзии. Анна Андреевна подписала Александру Александровичу свою книгу «Четки»: «А. А. Блоку дружески. Ахматова…»

В этот же день в гусарском Александрийском полку появился приказ № 139 о том, что прапорщик Н. С. Гумилёв, числящийся больным в Петрограде, со 2 мая поступил в распоряжение начальника штаба Петроградского военного округа для отправки на пополнение офицерского состава особых пехотных бригад Салоникского фронта.

На этом волокита по оформлению Гумилёва не окончилась. 10 мая в штаб Петроградского военного округа был отправлен послужной список гусарского прапорщика Н. С. Гумилёва, и он стал числиться в полку в графе «находящиеся в постоянной командировке».

Учитывая опыт сотрудничества с «Биржевыми ведомостями» во время службы в уланском полку, поэт надеялся писать корреспонденции с Салоникского фронта. Для этой цели он подписал контракт с газетой «Русская воля» (начала выходить 15 декабря 1916 года) и стал зарубежным корреспондентом с окладом в 800 франков в месяц.

15 мая Гумилёв покидал Петроград. Анна Андреевна провожала его на вокзал. Внешне он казался веселым, много говорил об открывающихся перспективах и даже высказал надежду, что, возможно, ему удастся вырваться в Африку. О личном они не говорили. Их совместная жизнь так и не наладилась. Наверное, оба предчувствовали, что прощаются навсегда.

Как показали дальнейшие события, у Ахматовой были свои виды на устройство личной жизни, да и Гумилёв искал то, чего не смогла ему дать Анна Андреевна.

20 мая по старому, 2 июня по новому стилю поэт прибыл в Стокгольм, а через три дня — через Осло в Берген. Норвегия Гумилёву не понравилась.

С 10 по 20 июня поэт пароходом добирался до Лондона. Великобритания — королевство со строгим этикетом, высшим светом и изысканными литературными салонами — убежденному монархисту Гумилёву должна была показаться земным раем после взбунтовавшейся России.

Волей судьбы Гумилёв здесь встретился с близким другом своей жены художником Борисом Анрепом. Анреп ввел его в салон леди Отголайн Моррел, жившей под Оксфордом, где собирались известные писатели и художники, такие как О. Хаксли, Б. Рассел, В. Вульф, Д.-Х. Лоуренс. Олдос Хаксли вспоминал потом: «Я встречался с известным русским поэтом Гумилёвым… Мы с большим трудом объяснились друг с другом по-французски, на языке, на котором он говорит… Он… довольно интересен и приятен».

В Лондоне поэт познакомился с итальянским журналистом и критиком Арунделем дель Ре. Гумилёв слышал о нем еще в России. Итальянец напечатал в «Аполлоне» свою статью под рубрикой «Письмо из Парижа». Итальянскому критику было интересно узнать, что Гумилёв направляется на Салоникский фронт, и он тут же в записную книжку поэта карандашом вписал свои рекомендации к итальянским писателям и журналистам. Одну рекомендацию он адресовал флорентийскому романисту Джованни Папини: «Дражайший Папини. Представляю тебе г-на Жумилёва (так звучит фамилия по-итальянски. — В. П.), русского поэта, который весьма интересуется литературными течениями у нас в Италии. Пожалуйста, предоставь его нашим друзьям и окажи ему посильную помощь…»

Еще две записки Арунделя дель Ре адресованы Луиджи Джованоле (Милан) и Перо Сгамбарелли (Рим).

Гумилёв знакомится с лондонской богемой и вписывает в свою записную книжку имена: С. R. Nevinsona (английский художественный критик), Roger Fry (известный критик и писатель), Gino Severini (итальянский художник, тогда проживавший в Париже).