Г-н де Брео, заслушавшись г-на Эрбу, покраснел еще раз, думая о г-же де Блион, и в задумчивости своей, может быть, не заметил бы, что г-н Эрбу уже прощается с г-жой де Преньелэ, если бы тот не обратился к нему со словами:

— Приходите завтра ко мне, сударь. Я вам расскажу историю, доказывающую правду моих слов, поистине золотых, как я могу сказать лучше, чем кто бы то ни было.

После чего г-н Эрбу удалился, оставив г-на де Брео наедине с г-жой де Преньелэ.

— Ах, сударь, — сказала она после минутного молчания г-ну де Брео, который тоже собирался уходить, не столько боясь надокучить, сколько из желания предоставить свободу обычному течению своих мыслей, для чего пригоднее одиночество, нежели общество. — Ах, сударь, если бы вы были не тем, что вы на самом деле, а тем, чем вы должны были бы быть, я бы вам от души не посоветовала водить компанию с господином Эрбу! Но вы заняли особое положение, так что нужно добиться, чтобы он простил вам всякую манеру играть на лютне. Если бы вы не были безбожником, вам бы следовало за три версты обегать этого господина! Есть верующие, вера которых имеет такие обоснования и носит такой характер, что оскорбляет и приводит в отчаяние всякого, кто исповедует ту же религию. И господин Эрбу принадлежит к подобным ужасным людям, которые способны отвратить от религии, до того несносно быть их единоверцем!

И г-жа де Преньелэ подняла глаза к небу с выражением отчаяния. Потом продолжала:

— Да, сударь, этот господин Эрбу прямо ужасный человек! Вы слышали, что он только что говорил? Как вам нравится это бесстыдство и упрямое желание выдвинуться, так что неба он ищет, как такого места, где ему удобнее еще продолжать осуществление своих видов и планов и где он может получить еще излишек, которого не мог добиться на земле? Ведь это же значит злоупотреблять обещанием Господа Бога и недостойным образом превратно толковать божественные намерения! Хуже всего, что вот такой господин Эрбу может оправдать свои слова и достигнуть царства небесного, как и всякий другой, даже лучше многих. Ведь, что ни говорите, этот господин Эрбу вполне христианин. Он точно исполняет предписания нашей религии. Он ходит к обедне в свой приход, часто причащается. Он в меру подает милостыню. Он все делает, чтобы обеспечить себе спасение души, и достаточно богат, чтобы заставлять других за себя делать то, где не обязательно ваше непосредственное участие. Ах, сударь, скольких людей он может привлечь к этому делу! У него ни в чем нет недостатка. И помощь, получаемая от таинств, и убеждения духовенства, и молитвы братств. И это такой человек, что достигнет того, чего другие достигнут с большим трудом, а мы никогда не достигнем — я без помощи милосердия Божия, вы же без особой его милости, которая по отношению к вам, сударь, далеко не обеспечена. Тогда как вот такой господин Эрбу так хорошо примет свои меры, что все обойдется самым приятным и им предусмотренным манером.

И г-жа де Преньелэ, раздраженная не на шутку, отпустила г-на де Брео, твердо решившегося не пренебрегать приглашением на завтра, сделанным ему г-ном Эрбу, партизаном.

ГЛАВА ПЯТАЯ

ПОВЕСТЬ О ЛЮБВИ, СМЕРТИ И СТРАННОМ ПОГРЕБЕНИИ ГЕРЦОГИНИ ДЕ ГРИНЬИ

— Я не всегда жил в хорошем обществе, сударь, — начал г-н Эрбу, — и познакомился с ним уже тогда, когда от первоначального моего положения у меня осталось лишь воспоминание; часто помнил я об этом хуже, чем окружающие меня люди. Но я не хочу рассказывать вам, какими средствами я пользовался, чтобы выйти из мрака неизвестности, хотя это и могло бы быть небесполезным для молодого человека, только что вступившего на жизненное поприще. Ничего я не буду говорить и о ступенях, что привели меня из ничтожества, в котором я родился, до положения, в котором вы меня находите в настоящее время. Не собираюсь я перечислять вам и благоприобретенное мною состояние, ни объяснять вам обстоятельства, при которых оно было составлено. Подобное хвастовство было бы признаком плоского ума, которому доставляет довольно низкое удовольствие тщеславно выставлять напоказ богатства, перечень которых гораздо меньше имеет значения, нежели употребление, которое из них делают.

Надеюсь, если вы не закрывали глаз на то, что вас здесь окружает, вы не сочтете, что я без толку тратил свои деньги. Дом этот не слишком безобразен на вид, и думается, что порядок, заведенный в нем, и недурно приготовленные блюда, что нам подавали в столовой, не заслуживают упреков; теперь я мог бы провести вас в кабинет, там есть хорошие картины; но достаточно этого вида из окна на сад. Боскеты только что покрылись зеленью, и фонтаны блестят при луне, безупречно круглой и серебряной.

Г-н Эрбу сделал небольшую паузу и удобнее расположился в своем кресле.

— Я хочу рассказать вам, сударь, о давно прошедших уже временах. Но мне бы не хотелось, чтобы вы подумали, что я буду стараться удивить вас контрастами или достигнуть романических эффектов. Я не гонюсь также за тем, чтобы настоящее мое богатство повысить в цене моею прежнею нищетою или представить вам все убожество былых дней для оттенения раззолоченности теперешних; но для того, чтобы лучше понять предстоящую повесть, соблаговолите мысленно перенестись из этих мест в места, где я родился.

Относительно своего рождения упомяну только о том, что по торопливости, доказывавшей уже тогда мою удивительную уверенность в судьбе, я появился на свет раньше определенного срока. Были до такой степени неподготовлены к моему несвоевременному появлению, что даже не запаслись пеленками, в которые обычно пеленают новорожденных. Меня завернули в кусок старого полотна, а так как дело происходило зимою и было холодно, то прикрыли меня еще отрезком попавшегося под руку генуэзского бархата чудного алого цвета, затканного сплошь золотом. Увы, сударь! В этом можно видеть не столько предзнаменование и залог будущей моей судьбы, сколько свидетельство о ремесле моего отца, так как добрый человек был не более как бедный обойщик. Он часто на дому заканчивал заказы, исполняемые им довольно искусно, так что в нашей лачуге иногда валялись куски драгоценнейших материй, вроде той, которая согревала мои маленькие закоченевшие члены.

Я не буду злоупотреблять вашей любезностью и вашим вниманием, не буду приводить никаких черт из моего детства. Одной вышеприведенной достаточно, чтобы показать, как бедно и скромно оно было. Пропущу я и то, что я был очень милым ребенком. Это способствовало тому, что родители мои без неудовольствия делили со мною хлеб, заработанный в поте лица. Как бы там ни было, пища, которую они мне предлагали, шла мне впрок, и я сделался полным и крепким, каким оставался в продолжение всей моей жизни. Первые шаги ничем особенным не отличались. В ряду мелких событий я подрос, и мне надели уже штанишки. Научился я, как и все, пользоваться своими руками, ногами, глазами. Наконец, я был в состоянии выражать свои мысли. Они были наивны и просты, вполне соответствуя моему возрасту. Так же естественно обратился я в шалуна, которому грозила опасность сделаться скороспелым бездельником.

Другими словами, мне было лет семь-восемь, как раз то время, когда начинает образовываться характер. Я был отличным представителем своего возраста. Вам случалось, наверно, не раз встречать на улице мальчишек, очень похожих на меня. Они отлично себя чувствуют в своих драных штанах и заплатанном белье. То в одиночку, то ватагой, они валандаются в канавах, бросают камнями в собак, бегают за экипажами, пристают к прохожим и разбегаются, только если на них замахнуться палкой и кулаком. Они — поистине городской бич; улицы загораживают своей возней, ругаются, дерутся. Таким-то вы и меня можете легко себе представить. Все, что по правилам полагается в таком возрасте, я исполнял неукоснительно и отличался от своих товарищей только тем, что слегка начинал задумываться о том, что в будущем меня ожидает. Должен признаться, что делал я это не исключительно по своему почину, но разговоры моих родителей относительно моей будущности зародили в моей голове мысли, которые там укрепились.